На данном этапе разложения социальная значимость экспериментального авангарда очевидно меньше значимости псевдомодернистских тенденций, которые даже не пытаются показать стремление к переменам, но которые представляют современное сформированное всеми доступными средствами лицо допустимой культуры. Однако те, кто действительно имеет отношение к производству современной культуры и кто определяет свои интересы как производитель этой культуры (всё более остро, поскольку эти интересы сводятся к чисто негативной позиции), развивают сознательность, которой неизбежно не хватает модернистским клоунам рушащегося общества. Бедность общепринятой культуры и её монополия на средства культурного производства приводят к аналогичному обнищанию теории и проявлений авангарда. Но лишь внутри этого авангарда постепенно формируется новая революционная концепция культуры. Эта новая концепция должна заявить о себе сейчас, в момент, когда господствующая культура и противостоящие ей культурные проекты встретились в конечной точке своего разделения и взаимного бессилия.
История современной культуры в период отступления революции, таким образом, является также историей теоретического и практического поражения движения обновления вплоть до разделения на миноритарные тенденции и тотального воцарения разложения.
Между 1930 годом и началом Второй мировой войны сюрреализм непрестанно снижал свою революционную силу, в то время как расширение влияния сюрреализма вышло из‑под контроля его создателей. В послевоенный период сюрреализм быстро пришёл к краху, предопределённому двумя факторами, которые уже ограничили его развитие в 1930 году: отсутствие возможностей для теоретического обновления и упадок революционного движения, что привело к политической и культурной реакции в рабочем движении.
Этот второй фактор предопределил, например, исчезновение сюрреалистической группы в Румынии.
С другой стороны, именно под воздействием первого фактора в течение небольшого промежутка времени распались революционные сюрреалистические движения во Франции и Бельгии. За исключением Бельгии, где вышедшая из сюрреалистического движения группировка сохранила активную экспериментальную позицию4, все разбросанные по миру сюрреалистические тенденции пополнили лагерь мистического идеализма. Некоторых представителей революционного сюрреалистического движения объединил в своих рядах «Интернационал экспериментальных художников», действовавший в 1949–1951 годах в Дании, Бельгии, Голландии, а затем и Германии, чьим рупором был журнал “Cobra” (Копенгаген – Брюссель – Амстердам)5. Заслуга этих групп заключается в том, что они смогли осознать необходимость в подобной организации, продиктованную сложностью и масштабами современных проблем. Но отсутствие идеологической строгости, ограничение поля экспериментальной деятельности сферой пластических искусств и прежде всего отсутствие теории, устанавливающей условия и направления их опытов, привели к их исчезновению.
Леттризм во Франции начинался как полная противоположность всем известным эстетическим течениям, продолжающееся загнивание которых он столь верно анализировал. Ставя своей целью непрерывное создание новых форм во всех областях творчества, леттристская группировка в 1946–1952 годах вела весьма полезную агитацию. Но поскольку члены группировки полагали само собой разумеющимся, что структура новых эстетических дисциплин будет похожа на прежнюю, эта идеалистическая ошибка ограничила их производство ничтожным числом экспериментов. В 1952 году левое крыло леттристов самоорганизовалось в Леттристский интернационал и исключило из движения ретроградов. В рамках Леттристского интернационала вопрос о выработке новых методов вмешательства в повседневную жизнь обсуждался в условиях острой борьбы между разными тенденциями.
В Италии попытки в области создания авангардистской организации оставались связаны со старыми художественными воззрениями и даже не достигли точки теоретического выражения (единственным исключением может служить экспериментальная антифункционалистская группировка, которая в 1955 году основала наиболее влиятельную секцию Международного движения за имажинистский Баухаус).
Одновременно с тем во всем мире, от США до Японии, воцарилось бездумное подражание наиболее безобидным и вульгаризированным образцам западной культуры (представители американского авангарда, собранные в американской колонии в Париже, настолько подвержены конформизму, что он привёл их к полной идеологической, социальной и даже экологической изоляции). Что касается культурного производства народов, до сих пор находящихся под пятой культурного колониализма (причиной которому часто служит политическое угнетение), то даже если оно является прогрессивным по меркам своей страны, то в культурно развитых странах оно неизбежно играет реакционную роль.
Критики, которые положили в основу своей карьеры устаревшие творческие системы, притворяются, что обнаружили новые достижения в греческих фильмах или гватемальских романах. Их антиэкзотичная экзотика заключается в возрождении старых форм, давно используемых и уже исчерпанных в других странах; что служит, однако, главной цели экзотики: побег из реальных условий жизни и творчества.
Из культуры рабочих государств для нас сегодня представляют ценность лишь эксперименты Брехта в Берлине, поставившего под сомнение классическое понятие спектакля. Только Брехту удалось противостоять глупости правящего социалистического реализма. Сейчас, в момент распада социалистического реализма, мы можем ожидать большего от революционного вторжения интеллектуалов рабочих стран в реальные проблемы современной культуры. Поскольку ждановщина была чистейшим выражением не только культурной дегенерации рабочего движения, но и консервативной культурной позиции буржуазного мира, те, кто сейчас выступают на Востоке против ждановщины, вне зависимости от их субъективных намерений, не могут вести такое противостояние просто во имя большей творческой свободы, подобной свободе Кокто. Смысл отрицания ждановщины заключается в отрицании ждановского отрицания «ликвидаторов». Единственный способ преодоления ждановщины заключается в реальном осуществлении свободы, которая является осознанием нынешней необходимости.
Последние годы также были не более чем периодом беспорядочного сопротивления беспорядочному правлению реакционного слабоумия. Нас было не так много. Но мы не должны останавливаться на вкусах или незначительных результатах этого периода. Проблемы культурного творчества могут быть решены лишь в связи с новым подъёмом мировой революции.
Платформа предварительного противостояния
Революционное действие в области культуры должно быть нацелено не на передачу или объяснение жизни, но на её освобождение. Оно должно атаковать несчастье по всем фронтам. Революция не ограничивается определением уровня индустриального производства или владельцев средств производства. Вместе с эксплуатацией человека необходимо уничтожить порождённые ею пристрастия и привычки.
Необходимо установить новые желания, соотносящиеся с современными возможностями. Сейчас, в разгар борьбы между современным обществом и силами, которые собираются его уничтожить, мы должны найти первые элементы более совершенного строительства окружающей среды и новые модели поведения. Это будет и экспериментом, и пропагандой. Всё остальное относится к прошлому и обслуживает его.
Сейчас нам необходимо предпринять организованную коллективную работу, направленную на унитарное использование всех средств изменения повседневной жизни. То есть в первую очередь мы должны признать взаимозависимость этих средств в перспективе ещё большего доминирования природы, ещё большей свободы. Мы должны создать новые типы окружений, которые будут одновременно и инструментом, и результатом новых форм поведения. Для достижения этой цели мы изначально должны опытным путём использовать ныне существующие повседневные образы действий и культурные формы, отказываясь признавать за ними какую‑либо ценность. Сам критерий новизны и формального изобретения утратил своё значение в традиционном контексте искусства, то есть в контексте недостаточного, фрагментарного средства, в котором частичные новшества уже устарели и потому просто невозможны.
Мы не должны отвергать современную культуру, мы должны овладеть ею, чтобы её опровергнуть. Никто не может претендовать на звание революционного интеллектуала, если он не осознает культурной революции, которая нам предстоит. Интеллектуальный творец не может быть революционером, просто поддерживая ту или иную партийную линию, даже если он делает это оригинальным способом; он может стать революционером, лишь работая в стороне от партий над необходимым изменением всех культурных настроек. Также и то, что действительно определяет, является ли кто‑нибудь буржуазным интеллектуалом или нет, – это ни его социальное происхождение, ни знание им культуры (что является общей отправной точкой для критики и созидания), но лишь его роль в производстве исторически буржуазных форм культуры. Авторы, придерживающиеся революционных политических воззрений, чьи произведения получают высокую оценку буржуазной литературной критики, должны спросить себя, что они сделали не так.
Объединение многочисленных экспериментальных тенденций в революционный культурный фронт, начало которому положил конгресс в Альбе (Италия) в конце 1956 года6, предполагает, что мы должны учитывать три важных фактора.
Во-первых, мы должны требовать полного согласия между всеми участвующими в этом едином действии группировками и индивидуальными участниками, и это единство не должно быть ослаблено замалчиванием отдельных его следствий. Шутники и карьеристы, которые достаточно глупы, чтобы желать подобным образом сделать себе карьеру, не должны быть допущены в наш круг.
Во-вторых, мы должны напомнить, что хотя всякая подлинно экспериментальная тактика допустима к использованию, это словосочетание часто используется не по назначению для оправдания художественных действий в рамках уже существующих форм, ранее опробованных другими. Истинный экспериментальный подход основывается на точной критике существующих условий и целенаправленном преодолении их. Необходимо осознать раз и навсегда, что то, что является лишь самовыражением через созданные другими средства, не может называться созиданием. Созидание – это не компоновка объектов и форм, это изобретение новых законов такой компоновки.