Безусловно, специализированная деятельность существует; более того, в текущую эпоху именно она практикуется повсеместно, что всегда полезно признавать, отбросив иллюзии. Повседневная жизнь – это не всё подряд. Хотя и можно наблюдать её диффузию в специализированные виды деятельности, вплоть до того, что в некотором смысле мы всегда находимся внутри повседневной жизни. Но если мы решим набросать простейшую пространственную схему всех видов деятельности, повседневную жизнь нужно будет рисовать в самом центре. Всякое частное начинание и всякое воплощение именно здесь обретают своё истинное значение. Повседневная жизнь – это мера всего: успешности или, скорее, безуспешности человеческих отношений; использования проживаемой жизни; поисков, происходящих в искусстве; революционной политики.
Мало напоминать, что прежние лубочные картинки науки про незаинтересованного наблюдателя в любом случае являются ложными. Необходимо подчёркивать, что в этом вопросе незаинтересованное наблюдение невозможно даже более, чем где бы то ни было. Проблемы с тем, чтобы даже подступиться к области повседневной жизни, возникают не только потому, что она уже становится местом встречи эмпирической социологии и концептуального анализа, но и потому, что именно её избрало сегодня целью всякое революционное обновление культуры и политики.
Повседневная жизнь без её критики – сегодня означает поддержание существующих, насквозь прогнивших форм культуры и политики, чей чудовищный кризис, особенно далеко зашедший в развитых странах, выражается во всеобщей аполитичности и новой безграмотности. Напротив же, радикально критикуя, причём действием, текущую повседневную жизнь, можно прийти к преодолению культуры и политики в их традиционном значении, то есть подняться на высший уровень участия в жизни.
Но, спросят меня, как же вышло, что эта повседневная, единственная реальная, по моему мнению, жизнь была так поспешно и так радикально недооценена теми, кто в конце концов не имеет к тому никаких мотивов; притом, что многие из них, скорее всего, вовсе не являются врагами какого‑либо обновления революционного движения?
Полагаю, причина в том, что повседневная жизнь пребывает в границах возмутительной нищеты. И к тому же эта нищета вовсе не случайна: она беспрестанно навязывается ей притеснениями и насилием со стороны разделённого на классы общества; это нищета, установившаяся исторически, по требованию истории эксплуатации.
Использование повседневной жизни в значении потребления проживаемого времени полностью подчинено недостачам: недостатку свободного времени и недостатку возможностей его провести.
Равно как ускоренная история нашего века – это история накопления, индустриализации, так и отставание повседневной жизни и её склонность к окостенению – это результаты действия законов и мотивов, управляющих этой индустриализацией. Повседневная жизнь на самом деле по сей день представляет собой сопротивление всему историческому. Где под историческим понимается наследие общества эксплуатации и его дальнейший проект.
В чудовищной нехватке сознательной организации повседневной жизни и творческого подхода к ней выражается фундаментальная потребность эксплуататорского общества, общества отчуждения, в бессознательности и иллюзиях.
Анри Лефевр прибегает к дальнейшей разработке идеи неравномерного развития, характеризуя смещённую, но не отрезанную полностью от историчности повседневную жизнь как отсталый сектор2. Я полагаю, что можно пойти дальше и характеризовать текущий уровень повседневной жизни как колонизированный сектор. Мы уже видели в масштабе мировой экономики, что отставание в развитии и колонизация – взаимосвязанные факторы. Всё указывает на то, что это справедливо и на уровне социально-экономической формации, это видно из практики.
Покрытая всевозможными иллюзиями и находящаяся под полицейским контролем повседневная жизнь служит своего рода заповедником для «благородных дикарей»3, которые, сами того не подозревая, заставляют вертеться шестерёнки современного общества с его стремительным ростом технических возможностей и форсированной экспансией рынка. История – то есть преобразование действительности – на данный момент невозможна в повседневной жизни, потому что человек повседневности – это продукт истории, над которой он не имеет власти. Очевидно, что он сам её творит, но не свободен в этом.
Современное общество понимается как набор почти полностью изолированных специализированных сфер, и потому повседневная жизнь, в разговоре о которой все вопросы могут быть поставлены целостно, естественным образом обходится стороной.
Посредством индустриализации это общество лишило трудовую деятельность всякого смысла. И никакая модель поведения человека сегодня уже не актуальна. Такое общество стремится превратить людей в изолированных потребителей, запретить всякое общение. Повседневная жизнь, таким образом, это частная жизнь, сфера разделения и спектакля.
И здесь она также становится местом поражения всех специалистов. Именно здесь, к примеру, редчайший из умов, способный постичь последние научные представления об устройстве Вселенной, вдруг глупеет и надолго задумывается над эстетическими теориями Роб-Грийе4 или начинает слать петиции на имя Президента Республики с намерением повлиять на его политику. Эта сфера обезоруживает, здесь вскрывается неспособность жить.
Мы не можем, таким образом, объяснять отсталость повседневной жизни лишь через её относительную неспособность перенимать технические достижения. Это важное, но всё ещё частное следствие глобального ежедневного отчуждения, которое можно определить как неспособность создать технологию освобождения повседневности.
И правда, многие технические новинки в той или иной мере изменили отдельные аспекты повседневной жизни: бытовая техника, как уже говорилось, но также и телефон, телевидение, запись музыки на долгоиграющие пластинки, распространение авиаперелётов и т. д. Все эти элементы появляются хаотически, как придётся, так что никто не просчитывает взаимосвязей и возможных последствий. Но можно точно сказать, что в своей совокупности все эти акты внедрения технических новшеств в повседневную жизнь, будучи в конечном счёте подчинены прагматичному расчёту современного бюрократического капитализма, скорее служат увеличению зависимости людей и вытеснению творческого начала. Так и в современных городах явно прослеживается тенденция к тоталитарной организации жизни современным капитализмом: обособленные индивиды (как правило, разделённые по «семейным ячейкам») сокращают свою жизнь до банального повторения, перемежающегося обязательным поглощением спектакля, точно так же повторяющегося.
Можно предположить, таким образом, что самоцензура, практикуемая людьми в отношении собственной повседневной жизни, объясняется осознанием собственной невыносимой убогости, равно как и ощущением, возможно неосознанным, но непременно хотя бы один раз испытанным, что все настоящие возможности, все желания, подавлявшиеся системой общественных отношений, всё это время были здесь, а вовсе не в специализированных занятиях и развлечениях. Иными словами, осознание масштабов богатства невоплощённой энергии повседневной жизни неразрывно связанно с осознанием убогости господствующего способа организации этой жизни: само осязаемое присутствие этого нетронутого богатства заставляет на контрасте определить текущую повседневную жизнь как тоскливую тюрьму; и, как следующий шаг, отрицать существование этой проблемы.
В таких обстоятельствах уходить от политических вопросов, поставленных самой убогостью повседневной жизни, значит скрывать от себя всю глубину требований относительно её возможного богатства; требований, в результате которых как минимум заново была бы изобретена революция. Причём вполне можно бежать от политики на этом уровне и одновременно быть активистом Объединённой социалистической партии5 или вдумчиво читать “L’Humanité».
Всё зависит именно от того, на каком уровне мы не боимся ставить перед собой вопрос: как мы живём? Что нас в жизни устраивает? Не устраивает? И чтобы при этом не дать себя смутить всей окружающей рекламе, убеждающей нас, будто можно быть счастливым оттого, что Бог существует, или от зубной пасты Колгейт, или благодаря НЦНИ.
Кажется, термин «критика повседневной жизни» может и должен идти об руку с обратным: критикой, которую повседневная жизнь безапелляционно обращает на всё, что ей безнадёжно чуждо.
Вопрос использования технических достижений в повседневной жизни и не только – это именно политический вопрос и никак иначе (а те из существующих технических средств, которые были внедрены, на самом деле отбирались в соответствии с задачей поддерживать господство одного класса). Когда нам встречаются образы будущего, распространённые в научной фантастике, в которых межгалактические приключения соседствуют со всё той же материальной убогостью и архаичным морализмом повседневной земной жизни, это всегда означает, что в таком будущем всё так же существует класс специалистов по власти, держащий в своём услужении толпы рабочих на заводах и офисах; и что все межгалактические приключения – лишь выбранное этими управленцами предприятие, ещё один метод развития их неразумной экономики, апогей специализированной деятельности.
Возникает вопрос: «Если частная жизнь – от слова часть, то от чего её отняли?» Именно от самой жизни, которой её ужасно недостаёт. А ещё у людей отняли общение, насколько только возможно; и возможность собственной реализации. Точнее сказать: возможность собственноручно создавать свою историю. Предположения относительно природы этого лишения могут выражаться, таким образом, лишь в планах по обогащению этой жизни; задумке иного по своей сути образа жизни… Или же, если мы исходим из того, что повседневная жизнь находится на границе подчинённой и независимой сфер жизни, то есть в довольно рискованной зоне, соответственно, нужно добиваться, чтобы она не пребывала в этом гетто, а постоянно расширяла свои границы; нужно постоянно работать над созданием новых возможностей.