9, – оказывается изгнанной из механизированного поля официальной информации, но в то же время свободная мысль может объединиться, чтобы организованно уйти в подполье, недосягаемое для информационистской полиции и её методов. Поиски не допускающих разночтения знаков и способов мгновенной бинарной классификации идут настолько в духе существующей власти, что их ожидает та же критика. Даже в своих бредовых выступлениях теоретики информационизма предстают неуклюжими, но дипломированными предвестниками выбранного ими будущего, того самого, которое и создают господствующие силы современного общества: укрепления кибернетического государства. Они – вассалы всех сюзеренов выстраиваемого сегодня технического феодализма. И паясничают они не от простодушия – они все королевские шуты.
В выборе между информационизмом и поэзией уже не может быть и речи о поэзии прошлого; так же как ни один из ставших классическими типов революционных движений теперь нигде не может восприниматься реальной альтернативой господствующему устройству жизни. В одном суждении мы сразу и изобличаем полное исчезновение поэзии в старых её формах, подразумевавших её производство и потребление, и объявляем о её возвращении в формах неожиданных и действенных. Нашему времени пора не писать поэтические наставления, а претворять их в жизнь.
Ситуационисты и новые формы действия в политике и искусстве
Ситуационистское движение изначально заявило о себе и в качестве авангардного искусства, и в качестве экспериментального исследования в сфере свободного строительства повседневности, и, наконец, в качестве вклада в развитие теории и практики нового революционного протеста. Отныне всякое фундаментальное творение в культуре, равно как и всякое качественное преобразование общества зависят от успехов такого единого действия.
Повсюду царит одно и то же общество отчуждения, тотального контроля, потребления спектаклей, какие бы идеологические и юридические маски оно не надевало. Понять сущность такого общества невозможно без всеохватной его критики, продиктованной противоположным стремлением к свободе творческого действия, к обретению каждым человеком контроля над собственной историей на всех уровнях.
Сегодня вернуть к жизни проект неразрывного единства того стремления и той критики (каждое из понятий предполагает другое), значит тут же поставить во главу радикализм, чьими носителями были рабочее движение, современная поэзия и искусство, мысль эпохи преодоления философии, от Гегеля до Ницше. Но для этого нужно прежде всего полностью и без всяких утешающих иллюзий признать поражение всего революционного проекта первой трети нашего века и приход ему на смену повсеместно и во всех сферах лживых его подделок, восстанавливающих и налаживающих старый порядок.
Подобный поворот к радикализму естественным образом требует дальнейшего развития всех прошлых освободительных начинаний. То, что поодиночке они все остались невоплощёнными или переродились в глобальную мистификацию, приводит нас к необходимости понять все взаимосвязи в мире, который предстоит изменить, и, уже отталкиваясь от найденных взаимосвязей, мы сможем воскресить многие разрозненные достижения предпринятых в недавнем прошлом исследований, раскрыв, таким образом, их истинность. Осознавать эту двустороннюю природу взаимосвязей мира, действительного и возможного, значит видеть обманчивость любых полумер и знать, что полумера возникает тогда, когда господствующая в обществе модель отношений – с её иерархией и специализацией, а следовательно и с привычками и вкусами – воспроизводит себя внутри отрицающих её сил.
Вдобавок материальное развитие мира ускорилось. И накапливает всё больше потенциальных сил; но специалисты по управлению обществом в силу собственной роли охранителей всеобщей пассивности вынуждены не замечать возможностей их полезного применения. С этим развитием приходит и общее нарастание неудовлетворённости, и объективные смертельные угрозы, которые те же специалисты не в состоянии надёжно держать под контролем.
Понятно, что когда ситуационисты, ставя вопрос о преодолении границ искусства, говорят о едином взгляде на искусство и политику, это вовсе не означает, будто мы советуем подчинить искусство политике в какой бы то ни было форме. Для нас, как и для всех, кто также начинает рассматривать эту эпоху, откинув иллюзии, уже с конца тридцатых годов нигде не существует современного искусства, равно как и организованной революционной политики. И вернуться они могут лишь как их преодоление, то есть, по сути, исполнение того, что лежало в основе всех их требований.
Повсюду уже поднимается новый протест, о котором говорят ситуационисты. На огромных пространствах, разобщённых и разъединённых текущим миропорядком, вспыхивают возмущения нового рода, и их сигналы передаются от страны к стране, с континента на континент; взаимообмен начался.
Задача авангарда, где бы он не находился, заключается в объединении этих опытов протеста и объединении причастных к ним людей; и наряду с объединением самих авангардных групп, в создании единых основ их общего проекта. Нужно предавать огласке, объяснять и развивать эти первые действия грядущей революционной эпохи. Их объединяет то, что в них сосредоточились новые формы борьбы и новое содержание, явное или скрытое, критики существующего мира. Таким образом, господствующее общество, кичащееся своей непрерывной модернизацией, найдёт себе достойного соперника, потому что уже само начинает производить собственное модернизированное отрицание.
Насколько пристально мы следили за тем, чтобы к ситуационистскому движению не примешивались честолюбивые интеллектуалы или художники, не способные понять нас по‑настоящему, а также отметали и развенчивали всевозможные фальсификации, последним примером которых может быть так называемый нашевский1 «ситуационизм»; настолько же твёрдо мы решили признавать ситуационистами авторов этих новых радикальных действий, поддерживать их и никогда от них не отрекаться, даже если многие из них лишь находятся на пути к революционной программе современности, не осознавая её во всей полноте.
Ограничимся лишь несколькими примерами полностью одобряемых нами действий. 16 января студенты-революционеры из Каракаса совершили вооружённое нападение на выставку французской живописи и унесли пять картин, которые затем предложили вернуть в обмен на освобождение политзаключённых. Силы порядка смогли захватить картины силой, хотя Винстон Бермудес, Луи Монсельв и Гладис Троконис и вступили с ними в перестрелку, а спустя несколько дней другие товарищи бросили две бомбы в полицейский фургон, на котором перевозились эти картины, но увы, безрезультатно. Вот очевидный образец того, как нужно относиться к искусству прошлого, как возвращать его в игру жизни и как определять, что действительно является важным. Возможно, с самой смерти Гогена («Я хотел утвердить право на любое дерзновение»2) и Ван Гога их творения, рекуперированные их врагами, не получали от мира культуры признания, столь верного их духу, как действия тех венесуэльцев. Во время восстания в Дрездене в 1849 году Бакунин предложил вынести из музеев картины и установить на баррикадах при входе в город и посмотреть, станут ли наступающие войска стрелять, но его предложения не послушались. Мы видим, таким образом, как случай в Каракасе воскрешает один из эпизодов высочайшего за прошлый век революционного подъёма и сразу же заходит ещё дальше.
Не менее оправданными нам видятся действия датских товарищей, которые за последние несколько недель неоднократно атаковали при помощи зажигательных смесей конторы туристических агентств, организующих туры по Испании, а при помощи подпольного оппозиционного радиовещания – идею ядерных вооружений. Очень обнадёживает, что среди комфортного и скучного «социального» капитализма скандинавских стран появляются люди, которые насильственными методами вскрывают проявления иного насилия, на котором строится этот «гуманный» порядок, взять хотя бы монополию на информацию, организованное отчуждение досуга или туризм. Вкупе с той чудовищной изнанкой, которую должен принять как неизбежное дополнение каждый, кто согласился на уютную скуку: такой покой – это не только не жизнь, он ещё и зиждется на смертельной ядерной угрозе; организованный туризм – это не только убогий спектакль, скрывающий реальные страны, которые проезжаешь, но ещё и реальность той страны, превращённая в подобный нейтральный спектакль, ещё и полиция Франко.
И наконец, действия английских товарищей, которые в апреле предали огласке местоположение и план «Правительственного убежища в Шестом регионе»3, чем неоценимо способствовали разоблачению того, до каких пределов уже дошла государственная власть в распоряжении территорией, и какими быстрыми темпами устанавливается тоталитарный тип власти, что явно связано не только с перспективой войны. Скорее наоборот, это распространившаяся повсюду угроза термоядерной войны служила до сегодняшнего дня и на Востоке, и на Западе тому, чтобы держать в покорности народные массы и создавать убежища для власти. И усиливать психологическую и материальную защиту власти господствующих классов. Последствия урбанизма, лишь кажущегося современным, служат тем же задачам. В апреле 1962 года мы уже писали в № 7 ситуационистского журнала на французском языке “Internationale Situationniste” об индивидуальных убежищах, которые за прошедший год активно строились в США: «Как и во всяком рэкете, здесь защита – это только предлог. Действительная функция убежищ состоит в обеспечении – а тут даже и в усилении – покорности людей и в использовании этой покорности в угоду господствующему обществу. Убежища, будучи очередным товаром, потребляемым обществом изобилия, лучше всех предыдущих доказывают, что можно заставить людей работать ради в высшей степени надуманных потребностей, которые к тому же непременно остаются потребностями, никогда не становясь желаниями. Новое жильё в виде “жилищных комплексов” – на