как единое целое, демонстрировали среди прочих примеров американское движение чернокожих, утверждая, что если оно сможет «громко заявить о себе», то разоблачит противоречия наиболее развитой капиталистической системы. Пять недель спустя это заявление прозвучало на улицах. Современная теоретическая критика современного общества и критика действием того же общества уже существуют, ещё разделённые, но апеллирующие к одной и той же реальности и говорящие об одном и том же. Эти две критики объясняют друг друга и не могут быть поняты раздельно. Теория «выживания» и «спектакля» разъясняется и проверяется действиями, столь необъяснимыми для американского ложного сознания. Однажды эти действия будут разъяснены этой теорией.
До сих пор лидерам негритянского движения удавалось удерживать манифестации чернокожих с требованием «гражданских прав» в узких рамках законности, допускающей самое жёсткое насилие со стороны полиции и расистов – например, как на мартовской демонстрации в Монтгомери, штат Алабама; даже после этого скандала тайное соглашение между федеральными властями, губернатором Уоллесом6 и Мартином Лютером Кингом привело марш из Сельмы к отступлению с достоинством и молитвами после первого же приказа разойтись7. Столкновение, ожидавшееся толпой демонстрантов, стало лишь спектаклем о возможном столкновении. В этот момент отказ от насилия достиг предела своего потешного мужества: подставиться под удары противника, а затем проявить нравственное величие, чтобы избавить его от необходимости повторно применять силу. Но самый важный факт в том, что движение за гражданские права способно лишь решать юридические проблемы юридическим путём. Достаточно логично решать юридические проблемы в соответствии с законом. Но совершенно неразумно бороться юридически против вопиющего беззакония, как будто оно является результатом простого недосмотра, и может быть исправлено, если на него будет указано. Очевидно, что это настолько явное, столь кричаще заметное беззаконие, до сих пор применяющееся к чернокожим во многих американских штатах, коренится в экономико-социальном противоречии, находящемся вне полномочий существующих законов, и которое ни один будущий юридический закон не сможет устранить, потому что это было бы против наиболее фундаментальных законов общества, в котором афроамериканцы, наконец, осмеливаются требовать права на жизнь. В действительности афроамериканцы хотят исключительно разрушения этого общества. И проблема требуемого разрушения возникла сама по себе, поскольку негры стали использовать разрушительные методы, и переход к таким методам возникает внезапно в их повседневной жизни, представая одновременно наиболее случайным и наиболее объективно обоснованным. И это больше не проблема положения американских чернокожих, это проблема положения Америки, изначально поднятая чернокожими. Это не было расовым конфликтом: чернокожие не атаковали белых, идущих своим путём, но исключительно белых полицейских, так же как чёрная солидарность не распространялась на чёрных владельцев магазинов или чёрных автовладельцев. Даже сам Лютер Кинг был вынужден признать в Париже в прошлом октябре, что границы его специальности были преодолены, заявив, что «это были не расовые бунты, но классовые».
Восстание в Лос-Анджелесе является восстанием против товара, против мира товара и рабочих-потребителей, иерархически подчинённых ценностям товара. Чернокожие Лос-Анджелеса (как и группировки юных правонарушителей во всех развитых странах, но более радикально, на уровне класса, полностью лишённого будущего, на уровне части пролетариата, которой даже не светят сколь‑либо существенные шансы на повышение и на интеграцию), дословно воспринимают рекламное изобилие в пропаганде современного капитализма. Они требуют немедленно все демонстрируемые и абстрактно доступные объекты, поскольку хотят воспользоваться ими. Поэтому они отказываются признавать ценность рынка, моделью, мотивацией и итоговой целью которого является товарная реальность, и который уже сам всё выбрал. Посредством кражи и подарка они обретают опыт, который одновременно изобличает угнетающую реальность товара (выявляя все её связи), как и саму её фабрикацию как весьма произвольные и ненужные. Разграбление квартала Уоттс было выражением наиболее грубой реализации ложного принципа «каждому по его псевдопотребностям», потребностям, предопределённым и созданным экономической системой, которую как раз отвергает это разграбление. Но вследствие того, что это изобилие воспринимается буквально, обнаруживается в настоящем и более не является бесконечно преследуемым в процессе отчуждённого труда и вследствие расширения различных общественных потребностей, подлинные желания сейчас выражают себя в карнавале, в игровом утверждении, в потлаче разрушения. Люди, которые уничтожают товары, демонстрируют собственное человеческое превосходство над товарами. Они более не скованы произвольными формами, принявшими вид их потребностей. Пламя Уоттса потребляет систему потребления. Кража холодильников людьми, у которых нет электричества или у которых оно было отключено за неуплату, является лучшим примером лжи изобилия, ставшей правдой в ходе игры. Товарная продукция, которая перестаёт быть покупаемой, становится открытой для критики и модификации во всех возможных конкретных формах. Лишь когда она оплачивается деньгами, как символ статуса в выживании, ей поклоняются как восхитительному фетишу.
Разграбление – это естественный ответ обществу изобилия; изобилия, однако, никак не относящегося ни к природе, ни к человеку, исключительно изобилия товаров. И разграбление, немедленно уничтожающее товар как таковой, также демонстрирует ultima ratio8 товара: армия, полиция и прочие специальные подразделения, обладающие монополией в Государстве на вооружённое насилие. Кто такой полицейский? Это деятельный слуга товара, человек, полностью подчинённый товару, чья деятельность заключается в том, чтобы продукт человеческого труда оставался товаром с волшебным желанием быть оплаченным, а не просто холодильником или ружьём, то есть слепой, пассивной, бесчувственной вещью, находящейся в полном распоряжении первого, кто решит ею воспользоваться. За отрицанием чёрными гнусности полиции стоит отрицание ими гнусности товара. Молодёжь Уоттса, не имеющая будущего в рыночном мире, выбрала другое качество настоящего, и истина этого настоящего была настолько неопровержимой, что увлекла за собой всё население, женщин, детей и даже социологов, присутствовавших на этой территории. Юная чернокожая социолог из этого квартала Бобби Холлон заявила в октябре в “Herald Tribune”: «Раньше люди стыдились говорить, что они из Уоттса. Они говорили это сквозь зубы. Теперь они говорят это с гордостью. Парни, которые всегда ходили в рубашках, распахнутых до талии, и которые бы нарезали вас ломтиками за полсекунды, кучковались тут каждое утро в семь утра. Они организовали раздачу еды. Конечно, она была краденой, не надо строить иллюзий… Слишком долго всё это христианское бла-бла-бла использовалось против негров. Эти люди могли бы красть на протяжении десяти лет и всё равно не вернули бы и половины денег, которые у них украли эти магазины за все эти годы… А я всего лишь маленькая чёрная девочка». Бобби Холлон, которая решила никогда не смывать кровь, забрызгавшую её сандалии во время бунтов, добавила, что «сейчас весь мир смотрит на квартал Уоттс».
Как люди творят историю, исходя из условий, установленных заранее, чтобы предотвратить их вмешательство? Неграм в Лос-Анджелесе платили лучше, чем где-бы то ни было в США, но они здесь также были наиболее обособленными, чем где‑либо ещё, от максимального богатства, выставленного напоказ именно здесь, в Калифорнии. Голливуд, полюс мирового спектакля, находится с ними по соседству. Им обещают, что с терпением они взойдут к американскому процветанию, но они видят, что это процветание не устойчивая сфера, а бесконечная лестница. Чем выше они поднимаются, тем дальше от вершины оказываются, поскольку находятся в невыгодной стартовой позиции, т. к. обладают меньшей квалификацией, и потому являются наиболее многочисленными среди безработных, и, наконец, потому что иерархия, подавляющая их, основывается не исключительно на покупательной способности как чисто экономическом факте, она основана на обязательном более низком положении, которое неграм предписывают во всех областях повседневной жизни обычаи и предубеждения общества, в котором всякая человеческая способность основана на покупательной способности. Поскольку личное богатство афроамериканцев считается отвратительным и, предположительно, полученным криминальным путём, денежное богатство не может сделать их полностью приемлемыми в американском отчуждении: персональное богатство может сделать лишь богатого негра, в то время как негры в целом должны представлять собой бедность в обществе иерархизированного богатства. Все наблюдатели обратили внимание на этот крик, взывавший ко всеобщему признанию смысла восстания: «Это революция чёрных, и мы хотим, чтобы весь мир это знал!» Freedom now — это пароль всех революций в истории, но впервые новым законам предстоит властвовать не над нищетой, а наоборот, над материальным изобилием. Властвовать над изобилием означает не просто изменить схему его распространения, но заново определить все его внешние и внутренние установки. Это первый шаг в бесконечной борьбе с необъятными последствиями.
Чёрные не одиноки в своей борьбе, поскольку новое пролетарское сознание (осознание того, что они ни в малейшей степени не являются хозяевами своей деятельности и своей жизни) возникает в Америке среди слоёв, отвергающих современный капитализм, и потому похожих на этих чёрных. Действительно, первая стадия борьбы негров как раз была сигналом к началу непрерывно расширяющегося протеста. В декабре 1964 года студенты Беркли, подвергавшиеся нападкам за участие в движении за гражданские права, устроили забастовку, которая поставила под сомнение функционирование этого калифорнийского «мультиверситета», и посредством этого всю организацию американского общества и ту пассивную роль, которую оно им предначертало. Тотчас же в среде студенческой молодёжи были обнаружены оргии с выпивкой и наркотиками, а также разложение сексуальной морали, за что упрекали и чёрных. С той поры это поколение студентов изобрело новую форму борьбы против господствующего спектакля,