4 за 22 сентября 1965 г.), красноногие представляли собой жалкую смесь полной теоретической бездарности и контрреволюционных настроений, распространяемых неосознанно или с умыслом. Крайне далеки они были и от «рискованных экспериментов» по строительству на Алжирской земле затейливых утопий, и единственное, что у них было своего – это ошибки и враньё, доказавшие свою сущность уже тысячу раз. Лучшие революционные идеи красноногих не были приняты не потому, что эти идеи пришли слишком издалека, а потому что их повторяли слишком поздно. Это вопрос не географии, а истории.
Ещё более своеобразную и более радикальную позицию в крайне левом крыле бенбеллистского госаппарата занимал Мохаммед Харби5 – он был мыслителем самоуправления, правда, стал он им лишь по воле государя, в кабинетах власть имущих. Харби поднялся до самой вершины алжирской революционной мысли: до идеи самоуправления, но отнюдь не до её последовательного применения. Он прекрасно раскрыл её понятие, но не суть. Парадоксальным образом Харби был государственным теоретиком самоуправления, или скорее его придворным поэтом: не снисходя до практики, он воспевал самоуправление больше, чем осмыслял его. Государство самоуправления – этого логического монстра – Харби и – славил, и стыдил. Бумедьеновы танки на улицах означали рационализацию государства, что оно хочет раз и навсегда избавиться от смехотворных парадоксов бенбеллистского равновесия, от всякого стыда, и стать просто Государством. Харби, как мы видели, будучи безоружным пророком самоуправлений, не представлял, чтобы самоуправления могли защищать – себя – сами, отводя роль посредника в этом бен Белле. Но если Харби считал, что только бен Белла сможет уберечь самоуправление, кто сможет уберечь бен Беллу? Теоретик самоуправления пользовался защитой бен Беллы, но на чью защиту мог рассчитывать его покровитель? Харби полагал, что бен Белла, являясь воплощением Алжирского государства, будет всегда полностью поддержан населением, но при этом сам он поддерживал лишь его «хорошую сторону» (формальное признание самоуправления). В действительности процесс развивался по плохому сценарию: силы, придерживавшиеся противоположной оценки бен Беллы, оказались более способными к действию. Бен Белла был не решением противоречий алжирского общества, а лишь временно скрывшей их пеленой. История показала, что Харби и все, кто думал, как он, ошибались. Теперь, чтобы эффективно бороться с диктатурой Бумедьена, им нужно мыслить радикальнее, реализовывать самоуправление.
Свержение бен Беллы – важная дата в истории падения всемирных иллюзий о «слаборазвитых» вариантах псевдосоциализма. Кастро остаётся последней звездой, но уже и он, который законно обосновывал ненужность выборов тем, что у населения есть оружие, требует теперь, чтобы все сдали оружие его полиции (Reuter, 14.8.65). Вот и его лейтенант Гевара исчез6 без каких‑либо объяснений перед народом, у которого эти двое мужчин просили слепого личного доверия. Помимо хрупкости бенбеллистского социализма народ Алжира имел также возможность оценить, что в их случае значит поддержка так называемого «соцлагеря»: правительства Китая, России, Кубы и примкнувший к ним Насер7 буквально состязались в любезностях перед режимом Бумедьена. Революции в слаборазвитых странах всегда будут проваливаться самым жалким образом, пока будут считать допустимыми и воспроизводить существующие модели социалистической власти, так как они все явно ошибочны. Разобщённый русско-китайский вариант и «слаборазвитый» вариант этого социализма поддерживают друг друга и восхищаются друг другом, чем гарантируют друг другу единый исход. Слабое развитие революционной теории во всём мире, – вот та «слаборазвитость», которую нужно побороть в первую очередь.
Внутренняя борьба в среде алжирской бюрократии приняла во время войны и в 1962–1965 годах вид битвы кланов, личной вражды, необъяснимых разногласий между лидерами таинственных расколов в союзах. Это было естественным продолжением атмосферы, царившей вокруг Мессали Хаджа8 ещё до восстания. Там не только не было никакой теории, но и сама идеология была очень грубой и путаной, весьма поверхностной и не затрагивающей глубоких вопросов политической жизни страны. Но 19 июня начался новый период: период противостояния господствующего класса и рабочих, и это уже реальное движение, создающее условия для разработки теории, и потребность в ней. 9 июля в городе Алжир был созван съезд делегатов от 2 500 самоуправляющихся предприятий под председательством министра промышленности Бумаза, в ходе которого министру пришлось выслушать требование сделать самоуправление непререкаемым принципом и критику всех полномочий государства, этот принцип ограничивающих. Делегаты «выступили против обилия надзирающих органов (префектур, министерств, партии) и осудили задержку выплат долгов по зарплате на государственных предприятиях и тяжесть налогового бремени; также обсуждалась проблема выдачи лицензий, “драконовы” требования зарубежных поставщиков и сковывающая роль таможни» (“Le Monde”, 10 июля 1965).
Делегаты знали, о чём говорили. В сущности, начиная с заявлений 19 июня, в которых слово «самоуправление» не звучало, власть готовила проект «оздоровления» экономики посредством усиления государственного контроля и ускоренной подготовки «кадров». Власть намеревается заставить в короткие сроки заплатить, по схеме найма-продажи9, за все незаконно занятые помещения (а их в стране более 100 000); взыскать с самоуправляемых предприятий «украденные у государства» деньги; бороться с износом техники вследствие плохого обращения; урегулировать все случаи незаконного присвоения имущества населением после бегства французов. И несмотря на то что самоуправление – это именно та форма, которая лучше всего помогает избежать оков уважения к собственности (личной или государственной), так навредивших рабочему движению, сейчас рабочих самоуправляемого сектора не перестают упрекать в том, что они крали значительную часть собственной продукции, когда им на несколько месяцев задерживали зарплату. Теперь, когда у алжирского государства есть достаточно солдат и полицейских, его первичная, неотложная цель – начать готовить по 20 000 бухгалтеров в год.
Главное противостояние началось сразу же, как тайно, так и открыто, – борьба между представителями господствующего класса и рабочими именно по вопросу самоуправлений. На «обнадёживающие» заявления Бумазы или Бумедьена никто не купился. За словами «профсоюзы лихорадит» из газеты “Le Monde” за 3 октября скрывается сопротивление, которое оказывал единственный бастион социалистической революции в Алжире – самоуправляемый сектор – заключительной атаке бюрократическо-буржуазной гегемонии. Даже руководство профсоюзов не могло молчать – ведь под угрозой был и их официальный статус представителей рабочих перед государством, и их социальное положение, как левого крыла правящего класса. Статьи в газете “Révolution et Travail”10 за сентябрь, где реальные требования рабочих («Вгоняя нас в нищету, они порочат самоуправление») смешиваются с растущими опасениями профсоюзных руководителей («согласие с анализом, приводимым в заявлении 19 июня», но обличение технократов и экономистов), прекрасно иллюстрируют ситуацию, когда друг на друга наложились сразу несколько противоборств, вертикальных и горизонтальных. Всё более настойчивые речи об «экономической анархии», под чем всегда надо понимать самоуправление, юридические меры против самоуправляемого сектора, о которых газеты пишут гораздо меньше (обязанность самоуправляемых предприятий заплатить налог задним числом) и возвращение завода «Норколор» его прежнему владельцу – всё это давало понять этим «пролетарским» руководителям, что скоро им не будет места во властных структурах. А желающие занять их кресла уже здесь: негодуя, что «сомнительные элементы рвутся к власти», “Révolution et Travail” описывает, как господствующий класс постепенно смещается вправо. У технобюрократов и военных не может быть иных союзников, кроме старой, классической буржуазии. Как только должностные лица, по примеру офицеров южноамериканских армий, достигли буржуазного уровня жизни (весь мир помнит их “BMW”, купленные без уплаты таможенной пошлины и с 30 %-ной скидкой), вся алжирская буржуазия начала толпами возвращаться в страну по следам владельца «Норколора», рассчитывая вернуть себе все блага, нажитые «в совершенно незаконных условиях теми, кто не слишком чист на руку» (слова Бумазы). Вдобавок ко всем трудностям, цены на продукты стали стремительно расти. Рабочие, в полной мере осознающие этот процесс, реагируют немедленно: множественные стачки на заводах “Renault”, в секторе грузоперевозок, среди телефонистов, служащих страховых компаний, протестные выступления рабочих из Митиджа, которым не платят зарплату, – это лишь первые раскаты той волны гнева, которая, если будет последовательно усиливаться, вполне способна смести весь текущий строй.
Будучи не в состоянии справиться ни с одной из проблем, руководители отвечают тем, что собирают безумные круглые столы, идущие теперь постоянно, пытают заключённых в тюрьмах, тоже постоянно, и обвиняют во всём «падение нравов». «Эль-Муджахид» за 7 декабря 1965 года нападает на «эротическую чувственность молодого поколения, никак не вовлечённого в политику», и на справедливую точку зрения тех, кто «пытается отвергнуть религию как помеху их сладострастным наклонностям и эмансипации, понимаемой исключительно с точки зрения возможностей для наслаждения, а также заявить, будто достижения арабской цивилизации – это шаг назад». Точно таким же тоном власти Вашингтона или Москвы с сожалением сообщают о том, что больше не доверяют молодёжи. И спустя несколько месяцев новый режим уже соперничает с бен Беллой в абсурдности своего исламизма: запрещает алкоголь.
На данный момент существует две оппозиции режиму Бумедьена. С одной стороны, это рабочие, защищающие себя на предприятиях (самоуправляемых и не только), это они представляют собой реальный, деятельный протест. С другой стороны – леваки из партийного аппарата ФНО, пытающиеся реформировать революционный аппарат. Первая попытка, которую лишь спустя шесть недель предприняла Организация народного сопротивления, созданная Захуаном