В качестве первого шага нужно продумать, как наладить связь между делегатами от самоуправляемых предприятий, а также с комитетами предприятий, которые подготовят переход к самоуправлению в частном и государственном секторе; кроме того, необходимо передавать и публиковать информацию о борьбе, которую ведут рабочие, и об автономных формах организации, которые в ходе неё возникают, а также способствовать распространению этих форм как единственного варианта серьёзного протеста. И одновременно с этим, посредством тех же подпольных каналов связи и изданий, необходимо разрабатывать теорию самоуправления и формулировать её требования непосредственно в самоуправляемом секторе, указывая путь алжирским массам и всему миру. Самоуправление должно стать единственным решением загадки алжирской власти и должно знать, что является – таковым.
Минимальное определение революционных организаций
Исходя из того, что единственной целью революционной организации является упразднение существующих классов способом, не включающим в себя новое разделение общества, мы квалифицируем как революционную любую организацию, которая последовательно добивается международной реализации неограниченной власти рабочих Советов, черновой набросок которой был представлен опытом пролетарских революций этого века.
Если такая организация что‑то собой представляет, она должна предложить единую критику мира. Под единой критикой мы подразумеваем критику, провозглашаемую глобально против всех географических зон, в которых установлены различные формы отделённых социально-экономических властей, а также провозглашаемую глобально против всех аспектов жизни.
Такая организация признаёт альфой и омегой своей программы тотальную деколонизацию повседневной жизни; таким образом, её целью является не самоуправление масс в существующем мире, но непрерывное преобразование этого мира. Она несёт в себе радикальную критику политической экономии, преодоление товара и наёмного труда.
Такая организация отвергает любое воспроизведение внутри себя самой иерархических условий господствующего мира. Единственным условием для участия в её тотальной демократии является признание и овладение всеми её членами связности её критики – эта критика должна проявляться в критической теории как таковой и в отношении между этой теорией и практической активностью. Она радикально критикует всякую идеологию как отделённую власть идей и как идеи об отделённой власти. Таким образом, она одновременно с тем является отрицанием любых пережитков религии и современного социального спектакля, который – от средств массовой информации до массовой культуры – монополизирует всякую коммуникацию между людьми, сводя её к одностороннему восприятию образов их отчуждённой деятельности. Она разрушает всякую «революционную идеологию», разоблачая её как символ краха революционного проекта, как частную собственность новых специалистов власти, как ложь новой репрезентации, которая устанавливается над подлинной пролетаризированной жизнью.
Категория тотальности является главным критерием современной революционной организации, и такая организация в конечном счёте является критикой политики. Ей следует недвусмысленно предвидеть в собственной победе своё собственное исчезновение в качестве отдельной организации.
Точка взрыва идеологии в Китае
Распад всемирного союза тоталитарных бюрократий – теперь уже свершившийся факт. Говоря словами «Послания…», опубликованного ситуационистами в июле 1965 года в Алжире1, наконец стало явным то, что необратимо «рассыпалась вдребезги» сама «видимость революционности», та надёжная опора капиталистического общества, которую «ложь бюрократов» всегда противопоставляла этому обществу как его псевдоотрицание; и произошло это именно там, где официальный капитализм более всего желал сохранить своего иллюзорного соперника: в мировом противоборстве буржуазии и так называемого «социалистического лагеря». Несмотря на все попытки как‑то склеить его осколки, то, что уже давно не было социалистическим, перестало быть лагерем. Наблюдать, как раскрошилась сталинская монолитность, можно по обилию независимых «линий», коих в последнее время насчитывается уже пара десятков: от Румынии до Кубы, от Италии до вьетнамско-корейско-японского партийного блока. Россия, которая в этом году не смогла собрать даже общую конференцию европейских партий, предпочитает не вспоминать о временах, когда Москва главенствовала в Коминтерне. Так, например, «Известия» в сентябре 1966 года могли упрекать китайское руководство в «беспрецедентной» дискредитации идей «марксизма-ленинизма» и в то же время целомудренно оплакивать манеру противостояния, «когда вместо оскорблений происходит обмен мнениями и революционным опытом. Но кто идёт по этому пути, начинает абсолютизировать собственный опыт и своими интерпретациями марксизма-ленинизма доказывает собственный догматизм и сектантский дух. Такой подход непременно приводит к вмешательству во внутренние дела братских партий…»2 Русско-китайская полемика сегодня сводится к тому, что власти обеих стран при любой возможности обвиняют своего оппонента во всех мыслимых преступлениях против пролетариата, обходя стороной лишь одно – реальную проблему прихода к власти класса бюрократов, но рано или поздно обе стороны придут ко вполне трезвому выводу, что скрывавший их соперника смутный революционный мираж растаял, утратив всякую связь с реальностью, и что всё вернулось к своей давней отправной точке. Простота такого возврата к истокам была прекрасно проиллюстрирована в феврале в Нью-Дели, когда китайский посол назвал Брежнева и Косыгина «новыми царями Кремля», а индийское правительство, будучи антикитайским союзником этой Московии, одновременно с тем заявило, что «сегодняшние руководители Китая облачились в маньчжурские императорские наряды». Этот выпад против новой династии в Поднебесной месяцем позже был подхвачен и развит в Москве Вознесенским, поэтом-модернистом от государства, который «чует Кучума» и его надвигающиеся орды, и уповает лишь на «спасательную Россию», которая сможет преградить им путь к «жемчужинам луврских фаюмов», среди которых они вот-вот разобьют биваки3. Ускоренный распад бюрократической идеологии, одинаково заметный и в странах победившего сталинизма, и там, где он утратил всякую надежду на власть, естественно, должен был сперва проявиться в отношении к интернационализму, но это лишь начало полного и необратимого распада. Для бюрократии интернационализм может существовать лишь как ложная декларация на службе её реальных интересов, как одно из идеологических оправданий, потому что бюрократическое общество это не что иное, как перевёрнутый мир пролетарской коммуны. Бюрократия – это по сути своей власть над общенациональной государственной собственностью, и в конце концов она должна подчиниться логике, продиктованной действительностью и исходить из интересов, формируемых текущим уровнем развития страны, которой она владеет. Её героический век прошёл вместе с идеологией «социализма в отдельно взятой стране», которую Сталин проводил с 1927 по 1937 год, крайне предусмотрительно задушив другие революции, вроде Китайской или Испанской. Независимая бюрократическая революция в Китае – как незадолго до этого в Югославии – создала трещину в едином мире бюрократий, и не прошло и двадцати лет, как он оказался полностью раздроблен. Всеобщий процесс разложения бюрократических идеологий достиг на данный момент своей высшей точки в той самой стране, где из‑за общей отсталости экономики притязания существующей революционной идеологии были также доведены до предела и где эта идеология была нужнее всего: в Китае.
Кризис, который в Китае продолжает набирать обороты с самой весны 1966 года, представляет собой совершенно новый феномен бюрократического общества. Вероятно, привыкший держать эксплуатируемое большинство общества в страхе, господствующий класс государственного бюрократического капитализма обнаружил, что он сам теперь раздроблен, как в России, так и в Восточной Европе, из‑за всевозможных противоречий и конфликтов, проистекающих из объективных препятствий, встречаемых им на пути; но также и из совершенно безумных, говоря субъективно, способов прикрывать его насквозь лживую власть. Но так как бюрократия вынуждена быть централизованной в силу своего способа владеть экономикой страны (ведь добиться, чтобы любое участие в её коллективном присвоении общественного прибавочного продукта оставалось иерархическим, она может только собственными силами), то и очищалась она всегда начиная с верхушки. Верхушка бюрократической системы должна оставаться незыблемой, ведь на ней держится вся её легитимность. Все свои распри она должна держать внутри (что и было её постоянной политикой ещё со времён Ленина и Троцкого); а если люди, там находящиеся, и могут быть свергнуты или заменены, то её функция обязана оставаться такой же величественной и непререкаемой. А затем волна репрессий может без объяснений и без пререканий спуститься на все этажи аппарата, просто как приложение к тому, что было решено наверху в какой‑то миг. Берию нужно сперва убить, затем осудить, а потом можно гоняться за его приспешниками или неважно за кем ещё – ведь власть, когда убивает, тем самым определяет по собственной прихоти, кто здесь враг, и тем самым определяет себя как власть. Всего этого не было в Китае: там постоянно объявляют новых противников одновременно с невероятной эскалацией борьбы за полноту власти, что указывает на раскол в правящем классе.
Общественное явление, принявшее такой размах, очевидно, не может быть объяснено разногласиями на почве внешней политики в духе комических статей буржуазных обозревателей: уже довольно того очевидного факта, что китайская бюрократия спокойно снесла оскорбление, коим является разгром Вьетнама прямо у неё под боком