Поскольку политический опыт маоистов никак не готовил их к борьбе в условиях городской среды, им выпал случай на опыте убедиться в справедливости предостережения Макиавелли: «Когда затеваешь в городе смуту, нельзя рассчитывать на то, что её сразу утихомиришь или легко направишь в нужное тебе русло» («История Флоренции»)13. Спустя несколько месяцев псевдокультурной псевдореволюции в Китае началась настоящая классовая борьба, потому что в неё включились рабочие и крестьяне. Рабочие не могли не видеть, что значит для них перспектива маоизма; крестьяне, видя, что посягают на их собственный клочок земли, во многих провинциях начали распределять между собой землю и инвентарь «народных коммун» (представляющих собой только новую идеологическую обёртку прежнего административного деления, в основном совпадая с границами старых кантонов). Стачки железнодорожников, всеобщая стачка в Шанхае – названная, как ранее в Будапеште, оружием капиталистических приспешников – стачки в большом промышленном центре Ухань, в Гуанчжоу, в Хубее, а также забастовки металлургов и работников текстильной промышленности в Чунцине, крестьянские волнения в провинциях Сычуань и Фуцзянь – в январе всё это достигло предела, так что Китай находился на грани хаоса. В то же время после антимаоистских выступлений в Нанкине, по примеру «пурпурных гвардий», организованных рабочими из Гуанси в 1966 году для сопротивления «красным гвардиям» хунвейбинов во многих провинциях стали создаваться «армии», как, например «Армия 1‑го августа» в Гуандуне. В феврале-марте государственная армия вынуждена была вмешиваться по всей стране, чтобы укрощать рабочих, управлять производством, вводя «военный контроль» на заводах, и даже руководить работами в поле вместе с местной милицией. Борьба рабочих за сохранение или увеличение зарплаты, учитывая известную склонность пекинских властей к треклятому «экономизму», могла найти понимание, читай – поощрение, со стороны отдельных партийных чиновников на местах, в рамках их сопротивления бюрократам-маоистам из вражеского стана. Но всё же очевидно, что борьба ведётся главным образом рабочими массами, этим неодолимым потоком: прекрасным подтверждением тому служит принудительный роспуск в марте «профессиональных объединений», которые образовались на месте официальных профсоюзов, распущенных властью ещё раньше, когда профсоюзные бюрократы попытались отклониться от маоистской линии; так, например, в марте шанхайский «Цзефан Жибао»14 обрушивается на «феодальные замашки этих объединений, которые формируются не на основе классового единства (читай: то, что определяет это классовое единство, находится в монопольной собственности маоистской власти), но по признаку конкретных профессий, ради борьбы за частные и сиюминутные интересы представителей исключительно этой профессии». Такая защита коллективизма со стороны действительных и бессменных владельцев всего общественного блага недвусмысленно прозвучала и в директиве Государственного совета и Военного совета Центрального Комитета партии: «Все элементы, взявшие в руки оружие или укравшие его, подлежат аресту».
В тот самый момент, когда китайской армии поручают урегулирование уже унёсшего десятки тысяч жизней конфликта, в котором друг другу противостоят хорошо вооружённые воинские подразделения, вплоть до военных кораблей, в самой армии происходит раскол. Ей велено обеспечивать возобновление производства и его дальнейший рост, в то время как она уже не в состоянии даже обеспечить единство власти в Китае, – к тому же применять армию против крестьянства, в то время как она главным образом набиралась из крестьян, значит идти на серьёзный риск. То, что в марте-апреле маоисты искали возможности примирения, заявляя, что весь партийный аппарат может вернуться в строй, за исключением «горстки» предателей, и что главной угрозой остаётся «анархизм», показывает не столько их опасения, что молодёжь, вошедшую во вкус после «красногвардейского» опыта, будет трудно обуздать, сколько главнейшее опасение подойти к той черте, где исчезает сам правящий класс. Партия, центральная и местная администрация находятся сейчас в состоянии загнивания. Необходимо «вернуть трудовую дисциплину». «Практика отстранения и свержения всех должностных лиц подлежит безоговорочному осуждению», – заявляет «Хунци»15 в марте. А ещё в феврале «Синьхуа»16: «Вот вы раздавили всех должностных лиц… но захватив, наконец, контроль над органами власти, что вы найдёте, кроме пустого кабинета и печатей?» Процессы реабилитации и новые компромиссы сменяют друг друга наперебой. Выживание бюрократии как таковой стало высшей целью, отчего все политические разногласия должны отойти на второй план, будучи лишь средством.
Уже с весны 1967 года можно говорить о том, что движение «культурной революции» потерпело чудовищный провал, и что этот провал – самый большой из длинной череды провалов бюрократической власти Китая. Цена операции оказалась баснословной, но притом ни одна из её целей не была выполнена. Раскол в бюрократии сильнее, чем когда‑либо. И в свою очередь, раскалывается всякая вновь установленная в контролируемых маоистами регионах власть: «тройственный союз революции» (армия – «красные гвардии» – партия) постоянно рассыпается на части – и в силу противоборства этих трёх сил (особенно по вине партии, которая держится особняком или входит в союз только чтоб его саботировать), и в силу внутренних конфликтов в каждой из них, ещё более глубоких. Кажется, что собрать аппарат заново ничуть не легче, чем выковать новый. К тому же пекинские власти не имеют ни малейшего контроля над как минимум двумя третями территории Китая.
Наряду с правительственными комитетами сторонников Лю Шаоци и с всё усиливающимися рабочими движениями, под видом независимых генералов-«коммунистов» вновь объявились полевые командиры17, которые ведут переговоры напрямую с центральной властью и ведут собственную политику, особенно в отдалённых регионах. В феврале возглавлявший Тибет генерал Чжан Гохуа после уличных боёв в Лхасе использовал против маоистов бронетехнику. Три маоистские дивизии посланы «раздавить ревизионистов». Судя по всему, их успехи довольно скромны, потому что по состоянию на апрель Чжан Гохуа всё ещё контролирует регион. Его принимают в Пекине 1 мая, и в ходе переговоров достигается компромиссное решение, в соответствии с которым Чжану Гохуа было поручено создание революционного комитета18 для управления провинцией Сычуань, где начиная с апреля власть захватил находящийся под влиянием генерала Хунь «революционный союз», который арестовал маоистов; впоследствии в июне члены народной коммуны завладели оружием и атаковали военных. Во Внутренней Монголии армия выступила против Мао ещё в феврале под предводительством замполита гарнизона Лю Чана. То же самое в Хэбэе, Хэнани, Маньчжурии. В мае в Ганьсу генерал Чао Юнь-Цзы успешно организовал антимаоистский путч. Ситуация в регионе Синьцзян, где располагаются ядерные установки, стабилизировалась в марте, когда контроль над ней с общего согласия взял генерал Ван Энь-мао; хотя говорят, что именно он в июне атаковал местных «маоистов-революционеров». Хубей, один из старейших промышленных центров Китая, в июле полностью находится в руках генерала Чэня Цзайдао, начальника Уханьского военного округа. В духе старого доброго «Сианьского инцидента»19 он арестовывает сразу двоих высокопоставленных чиновников из Пекина, посланных на переговоры с ним; приходится лететь самому премьер-министру, причём возвращение двух парламентёров выставляется «победой». В это же время 2 400 заводов и шахт этой провинции оказываются парализованными вследствие вооружённого восстания 50 000 рабочих и крестьян. Вдобавок к началу лета становится ясно, что столкновения продолжаются повсюду: в июне в Хэнани «консервативно настроенные рабочие» совершили нападение на здание прядильной фабрики с применением зажигательных бомб, в июле бастует каменноугольный бассейн в Фушуне и нефтяники в Дацине, шахтёры Цзянси преследуют маоистов, звучат призывы к борьбе против «промышленной армии Чжецзяна», которая описывается как «террористическая антимарксистская организация», крестьяне вот-вот двинутся на Нанкин и Шанхай, в Гуанчжоу и Чунцине идут уличные бои, студенты Гуйяна нападают на армию и захватывают маоистских руководителей. И правительству, принявшему решение остановить насилие «в регионах, контролируемых центральными властями», будет нелегко сделать это даже там. Раз не выходит пресечь беспорядки, пытаются пресечь распространение информации о них, выдворяя немногочисленных иностранных граждан.
Но к началу августа раскол в армии становится настолько опасным, что уже официальные пекинские газеты пишут о том, что сторонники Лю хотят «построить независимое реакционное королевство буржуазии в самом сердце армии», и что «нападки на диктатуру пролетариата в Китае идут не только от высших эшелонов, но и снизу» («Женьминь Жибао»20 за 5 августа). Пекин, таким образом, сам признаёт, что по крайней мере треть армии выступила против центральной власти, и что значительная часть территории восемнадцати провинций коренного Китая21 ему неподвластна. Последствия Уханьского инцидента не заставили себя ждать и выглядели очень серьёзно: в регион вошёл десант из Пекина, поддерживаемый шестью канонерскими лодками, которые поднялись вверх по Янцзы от самого Шанхая, и после ожесточённого боя был отброшен; с другой стороны, оружие из арсенала Уханя могло быть отправлено антимаоистам в Чунцин. Кроме того, стоит отметить, что войска в Ухане относились к армейским подразделениям, находящимся под непосредственным началом Линь Бяо22, то есть единственным, в чьей верности не сомневались. К середине августа вооружённые столкновения достигают такого размаха, что правительство маоистов решает официально осудить подобное продолжение политики23, но средства, которыми оно это делает, оборачиваются против него; оно заверяет, что намерено действовать убеждением, собираясь одержать верх, «ведя войну пером». Одновременно с этим оно объявляет раздачу оружия населению в «благонадёжных районах». Но только где остались такие районы? Снова идут бои в Шанхае, который уже мн