ого месяцев выдавали за один из немногих оплотов маоизма. В Шаньдуне военные склоняют крестьян к восстанию. Руководство военно-воздушных сил разоблачено как враги режима. И как во времена Сунь Ятсена24, несмотря на уже отправленную туда для наведения порядка 47‑ю Армию, Гуанчжоу становится центром восстания, в авангарде которого находятся работники железной дороги и городского транспорта: освобождены политзаключённые, оружие, назначавшееся для отправки во Вьетнам, было захвачено в порту, неизвестное количество людей повешено на улицах. Таким образом, Китай медленно увязает в беспорядочной гражданской войне, где противостояние идёт как между разными регионами, находящимися под властью расколотого государственно-бюрократического аппарата, так и между требованиями рабочих и крестьян и теми условиями эксплуатации, которые разобщённые слои бюрократов обязаны поддерживать по всей стране.
Показав себя чемпионами в абсолютной идеологии, что легко заметить по их успехам, маоисты снискали невероятное уважение и одобрение в среде западных интеллектуалов, всегда истекающих слюной от подобных раздражителей. В журнале “Nouvel Observateur” за 15 февраля К. С. Кароль с умным видом напоминает маоистам, что они забыли, «что истинные сталинисты не могут быть потенциальными союзниками Китая, но напротив, лишь его непримиримыми врагами; в антибюрократических устремлениях культурной революции им видится троцкизм…» Действительно, многие из троцкистов отождествили себя с этим и таким образом сами вынесли себе приговор! “Le Monde” – наверное, самое откровенно маоистское издание за пределами Китая – объявило о неминуемом успехе мсье Мао Цзэдуна, который со дня на день обретёт, наконец, ту власть, которую, как нам казалось, он имел последние восемнадцать лет. Китаеведы, почти все христиане-сталинисты (такая смесь в принципе распространена, но среди них особенно сильно), заговорили о китайской душе, чтобы придать легитимности новому Конфуцию. Всё, что было комичного и абсурдного во взглядах буржуазной интеллигенции левого, умеренно сталинофильского толка, расцвело пышным цветом по такому удобному поводу, в свете новых китайских рекордов: Культурная революция продлится, наверное, тысячу или даже 10 000 лет. «Красная книжечка»25 смогла наконец «китаизировать марксизм». «По всем войсковым подразделениям проносится гул громких и чистых мужских голосов, повторяющих цитаты». «Засуха ничуть не страшна, ведь нашу землю питает плодородным дождём мысль Мао Цзэдуна». «Глава правительства был признан ответственным… за то, что не предугадал манёвр маршала Чана Кайши, когда последний направил свои войска против коммунистов» (“Le Monde” за 4 апреля 1967 г.; речь идёт о резне в 1927 г., которую все в Китае предвидели, но покорно дожидались, следуя приказам Сталина). Какой‑то хор исполнил гимн под заглавием «Сто миллионов с оружием в руках критикуют скучную книгу “О работе коммуниста над собой”» (официально одобряемая до недавнего времени работа Лю Шаоци). Список можно продолжать бесконечно, но остановимся на прекрасной фразе из «Женьминь Жибао» за 31 июля: «Пролетарская культурная революция в Китае проходит превосходно, но классовая борьба становится труднее».
После всей этой газетной шумихи исторические выводы, которые можно сделать из этого периода, довольно просты. К чему бы ни пришёл в итоге Китай, репутация нынешней власти революционеров-бюрократов полностью разрушена. Её внутреннюю разруху усугубляет непрерывная череда провалов во внешней политике: уничтожение индонезийского сталинизма, разрыв отношений с японскими сталинистами, разрушение Вьетнама Соединёнными Штатами и напоследок официальное заявление Пекина, сделанное за несколько дней до разгона протестующих в Наксалбари первой же полицейской операцией, что это «восстание» – начало общеиндийской революции маоистского крестьянства: из‑за таких нелепостей Пекин и потерял поддержку большей части своих индийских сторонников, то есть единственной остававшейся верной Пекину крупной бюрократической партии26. Что касается внутреннего кризиса в Китае, то он отражает провал планов индустриализации страны и создания из Китая модели для слаборазвитых стран. Идеология, доведённая до своего абсолютного предела, начинает взрываться. Абсолютизация её применения это одновременно и её исчезновение: это тьма, в которой все идеологические кошки серы. В тот момент, когда в обстановке полного хаоса бюрократы сражаются между собой во имя одной и той же догмы, повсюду разоблачая «буржуев, прикрывающихся красным знаменем», уже само двоемыслие27 раздваивается. Это счастливый конец всей идеологической лжи, её нелепая смерть. И её нелепость – не китайского, а общемирового производства. В опубликованном в августе 1961 года выпуске “Internationale Situationniste” мы говорили, что мир «будет на всех его уровнях становиться всё более и более мучительно нелепым, вплоть до момента его полной революционной перестройки»28. Мы видим, что из этого получилось. Новая эпоха пролетарской критики будет знать, что с идеологией не следует церемониться, и что любая существующая идеологическая подпорка будет ею отброшена с ужасом и стыдом. Обнаружив, что она полностью лишена ложных ценностей её лживого мира, эта критика должна осознать, что является решительным отрицанием всего мирового общества в целом; и в Китае она в будущем это осознает. Общемировой распад Бюрократического интернационала воспроизводится сейчас в масштабах Китая и выражается в разделении власти по отдельным независимым провинциям. Так Китай возвращается в своё прошлое, которое снова ставит перед ним реальные революционные задачи побеждённого ранее движения. Представляется, что когда «Мао заново начинает в 1967‑м то, что он делал в 1927‑м» (“Le Monde”, 17 февраля 1967), одновременно с тем впервые с 1927 года всю страну охватывает движение народных масс крестьян и рабочих. Как бы ни было им тяжело осознавать свои собственные цели и руководствоваться ими, всё же что‑то навсегда сломалось в системе абсолютного подчинения рабочих Китая. Пролетарский – Небесный мандат29 исчерпан.
Послание Парижского комитета Ситуационистского интернационала членам СИ и товарищам, поддержавшим наши тезисы
Товарищи,
Парижское «восстание» студентов началось ещё несколько месяцев назад с небольшой группы Бешеные из Нантерской Сорбонны1, в которую входили Рене Ризель, Жерар Бигорнь (в апреле его исключили из всех высших учебных заведений Франции сроком на пять лет) и другие. Их группа поддерживала идеи СИ. Остальная часть Движения 22 марта2 (более умеренная и непоследовательная во взглядах) нашла себе лидера в лице Дани[эля] Кон-Бендита3 (анархиста из группы «Чёрное и красное»4), который согласился на роль звезды спектакля, впрочем, сочетая её с делающим ему честь радикализмом.
Вызвав обоих этих товарищей вместе с ещё пятью лидерами на заседание дисциплинарной комиссии, Совет Университета лишь дал событиям 3 мая новый толчок. Уличные выступления 6 мая (десять-пятнадцать тысяч студентов) в последующие несколько дней стали, наконец, получать запоздалую поддержку бюрократов из UNEF5, Компартии и т. д.
И в ночь с 10 на 11 мая всё вспыхнуло вновь, с особой силой. Часть 5‑го округа была полностью перегорожена баррикадами и оставалась в руках небольшого числа восставших в течение почти восьми часов. Из которых четыре последних ушли у оцепивших район сил правопорядка на то, чтобы оттеснить восставших с захваченных территорий. Всего нас было от трёх до пяти тысяч человек (примерно половина – студенты, много лицеистов и уличных хулиганов, несколько сотен рабочих всех возрастов).
Расправа была жестокой, как мы и ожидали. Но под напором протестов всех левых бюрократов и возмущений в сочувствующей среде рабочих правительство отступило. Почти все парижские факультеты захвачены и превратились в подобие народных клубов6. Сейчас там господствует прямая демократия, чьи основные требования: низвергнуть существующее общество, объединиться с рабочими и вынести окончательный приговор сталинистской бюрократии. На прошедшем 14 мая 1968 года заседании всеобщего независимого совета захваченной Сорбонны было озвучено три разные позиции:
1) Первый лагерь (численностью от трети до половины собравшихся, хотя они высказывались меньше других) хочет лишь университетской реформы, и есть опасность, что он пойдёт на мировую, следуя призывам левой профессуры.
2) Второй лагерь, более разнообразный по составу, настроен продолжать борьбу вплоть до падения голлистского режима или даже капитализма (в их числе – всё многообразие гошистских движений7, среди которых Федерация революционных студентов и троцкисты-ламбертисты8, сильно дискредитировавшие себя неприятием баррикад).
3) Третья позиция находится в сильном меньшинстве (но хорошо слышна), её суть сформулировал Ризель в своём заявлении (текст его будет направлен вам в кратчайшие сроки). Её сторонники хотят уничтожения классов, наёмного труда, спектакля и выживания9 и требуют абсолютной власти Рабочих советов.
Возможны следующие пути развития событий (в порядке снижения вероятности):
а) постепенный упадок движения (как минимум на данном этапе, если всё останется лишь внутри студенческой среды, и если антибюрократическая агитация не получит серьёзной поддержки рабочих);
б) репрессии (следует ожидать масштабных арестов среди лидеров), если движение чрезмерно радикализируется или продержится долгое время, но не сможет раскачать рабочий класс и сместить контролирующих его бюрократов.
в) социальная революция?
Вчера мы учредили объединённый комитет Бешеных-СИ, который уже начал распространять в Сорбонне листовки с изложением радикальной и крайне последовательной позиции. И мы будем продолжать. Ризель вошёл в первый Комитет по оккупации Сорбонны (состав которого ежедневно полностью переизбирается).