Некоторые либертарии могли, наверное, подумать, что тяжесть поступков, совершённых этими товарищами, сильно осложняет их защиту. Мы же считаем, что как раз наоборот, именно эта тяжесть и облегчает продуманные действия в их интересах. Либертарии в принципе не могут придавать хоть малейшее значение государственным законам, и это особенно справедливо, когда речь идёт об Испанском государстве: учитывая сомнительную легитимность его происхождения и все последующие его действия, единственным надлежащим способом отправления правосудия в нём может быть лишь беспрестанное провозглашение амнистии всем подряд. Помимо того, нападение на банки является тяжелейшим преступлением в глазах капиталистов; но не в глазах их врагов. Грабить бедных – вот что действительно достойно осуждения, а между тем все законы экономии (позорные законы, которые нужно отменить через полное уничтожение самой области их применения) надёжно гарантируют то, что ни один бедняк никогда не станет банкиром. Так вышло, что во время перестрелки был убит охранник. Но человеколюбивое возмущение правосудия по этому поводу выглядит сомнительно в стране, где насильственная смерть – привычное дело. Было время, когда человек мог умереть как в Касас-Вьехас14 или как на аренах Бадахоса15. Потом настало время, когда из‑за требований максимизации прибыли, предъявляемых к технологиям, умереть можно так же быстро, как это случилось с двумястами бедными туристами, которые сгорели в Лос Альфакесе16, или с семьюдесятью буржуа в крупном сарагосском отеле, в номерах люкс из современного пластика17. Неужели в этих массовых убийствах тоже обвинят наших товарищей-«террористов»? Нет, они виновны в них не больше, чем в загрязнении Мексиканского залива, потому что к тому времени, когда случились эти мелкие недоразумения, они уже были в тюрьме.
Юриспруденция здесь вообще ни при чём. Это простой вопрос соотношения сил. И поскольку правительство столь очевидно заинтересовано в том, чтобы об этих товарищах ничего не было слышно, то достаточно лишь заставить говорить о них и, таким образом, вынудить правительство прийти к выводу, что в его же непосредственных интересах освободить этих людей, а не держать их в тюрьме. Сделает оно это через суды, которые приговорят их ровно к тем срокам, которые они уже отсидели, или же посредством амнистии, а то и просто позволив им сбежать, – это уже не имеет значения. Тем не менее мы должны подчеркнуть, что до тех пор, пока не существует реальной угрозы в виде общественного движения, громко выступающего в их защиту, любое потворство побегу со стороны властей таит в себе опасность – вы прекрасно знакомы с “ley de fugas”18 и ещё не раз увидите случаи его применения.
Товарищи, мы, разумеется, не смеем советовать какие‑то конкретные формы действий вам, видящим всё изнутри и способным оценить один за другим все действительные возможности и риски. Хороши любые методы, популяризирующие недвусмысленное требование освободить этих либертариев, и чем скандальнее методы, тем лучше. Объединившись в группы по принципу идейной схожести, вы сможете выбрать, исходя из ваших предпочтений и возможностей, любой из уже применявшихся ранее подходов, или изобретёте свой, который ещё только предстоит опробовать, – важно, единственное, не опуститься до учтивых петиций, которые повсеместно и безрезультатно подают участвующие в выборах левые партии. Также совершенно бессмысленно координировать между собой все эти автономные действия. Важно лишь, чтобы они все были направлены на одну и ту же конкретную цель и постоянно её провозглашали, а также чтобы количество этих действий со временем возрастало. И когда эта конкретная цель будет уже достигнута, обнаружится, что вновь появилось активное либертарное движение, которое заявит о себе и узнает само себя. Таким образом, всеобщее движение будет уже начато и сможет всё лучше и лучше координировать свои действия ради достижения всё более и более глобальных целей.
Первая цель – добиться, чтобы это дело было постоянно на слуху по всей стране, а если вы заставите всех знать о существовании узников из числа либертариев, и о том, как эффективно их защищают товарищи, то это само по себе даст всему миру понять, что прямо сейчас в Испании действует либертарное революционное движение. Нужно, чтобы имена этих узников звучали повсюду, где пролетарии восстают против государства, от польских рабочих, организующих масштабные революционные стачки, до тех, кто саботирует производство на заводах Италии, и до несогласных, живущих в стенах брежневских психбольниц или тюрем Пиночета.
Так как, к сожалению, мы не можем назвать всех имён, потому что их слишком много (позор! сколько Пуч Антиков19 чувствуют сегодня, как гаррота сжимает им горло, но она будет душить их ещё тридцать, сорок лет по указке правительства!), мы вынуждены ограничиться перечислением лишь тех обвиняемых, в отношении которых правосудие запросило наказание или даже уже вынесло приговор в виде лишения свободы на срок более 20 лет: Габриель Ботифоль Гомес, Антонио Кативьела Альфос, Висенте Домингес Медина, Гильермо Гонсалес Гарсиа, Луис Гиллардини Гонсало, Хосе Эрнандес Тапиа, Мануэль Ногалес Торо. Но необходимо чётко давать понять, что мы требуем освобождения всех остальных, среди которых есть и невиновные.
Первый шаг – сделать так, чтобы повсюду узнали о проблеме; и потом не давать забыть о ней, постоянно демонстрируя своё всё возрастающее нетерпение, с каждым разом всё настойчивее. Возможности будут возрастать по мере развития движения. Стоит одному маленькому испанскому заводу выйти на стачку с такими требованиями, и он тут же станет примером для всей страны. Вам останется лишь предать огласке его образцовый поступок, и половина дела будет сделана. Но и в то же время нужно, чтобы ни одно университетское занятие, ни одна театральная постановка или научная конференция не начинались без прямо поставленного вопроса, выкрикнутого из зала или посыпавшегося на головы собравшихся ворохом листовок, вопроса о том, что стало с нашими товарищами и в какой конкретно день они окажутся наконец на свободе. Чтобы нельзя было пройти по улице, не увидев на стенах их имена в любом городе Испании. Чтобы повсюду пелись песни о них.
Товарищи, если наши доводы показались вам убедительными, размножьте и распространите этот текст всеми способами, которые уже есть у вас или которые вы сможете заполучить. А если нет, выкиньте его и тут же начните печатать другие, лучше этого! Потому как, вне всяких сомнений, вы имеете полное право судить наши скромные доводы со всей возможной строгостью. Но также не подлежит сомнению и то, что сама возмутительная реальность, о которой мы рассказали здесь из самых благих побуждений, не зависит от ваших суждений: напротив, это по ней, в конце концов, будут судить о вас всех.
Салют!
Да здравствует социальная ликвидация!
Интернациональные друзья
1 сентября 1980
Закуска
Известно, что это слово прежде означало «блюдо, подающееся в самом начале трапезы для того, чтобы умерить, обуздать первый голод гостей» (словарь Ларусса). Хацфельд и Дармстетер в своём словаре дают помету «устар.» напротив этого значения. Но история – неумолимая госпожа всех словарей. Благодаря недавним достижениям технического прогресса вся потребляемая современным обществом пища – это одна сплошная закуска.
Чудовищное вырождение нашей пищи – это очевидность, которую, по примеру многих других явлений, большинство принимает совершенно безропотно: как неизбежную плату за безостановочный прогресс, и те, кого он каждый день подавляет, глядят на всё точно так же. Весь мир хранит молчание. Верхи, потому что не хотят говорить об этом, низы – потому что не могут1. А если кто‑то из подавляющего большинства, поддерживающего это вырождение, и начинает что‑то подозревать всерьёз, он не может взглянуть в лицо столь неприятной действительности. Ведь и вправду, всегда неприятно признавать, что кто‑то обвёл тебя вокруг пальца, и потому те, кто распрощался с «куском мяса» и «борьбой “за свой кусок”»2 ради его жалкого подобия «с изменённой структурой», настолько же не расположены признавать, что их надули в этой сделке, как и те, кто из стремления к удобству перешёл в повседневной жизни на аналогичный эрзац. Как правило, это те же люди, кто вообще ни от чего не может отказаться из страха разочароваться во всём, что уже сотворил с собственной жизнью до этого.
Между тем можно с лёгкостью установить точную дату начала этого всемирного процесса, прошедшего сперва во всех экономически успешных странах, но одновременно с тем в рамках одного явления, оказавшего эффект и на тех, кого обрекли на отставание. И хотя ему предшествовали постепенные изменения, но плавное снижение качества в какой‑то момент достигло той черты, за которой стремительное разрушение всех прежних «гастрономических привычек» происходит буквально за два-три года. Во Франции, например, антикачественный скачок случился около 1970 года; и где‑то за десять лет до этого – в северной Европе, а ещё через десять лет – в южной. Критерий, позволяющий легко отслеживать, на каком этапе находится описываемый процесс, это конечно же вкус: у сегодняшних продуктов он непосредственно фабрикуется промышленностью, называемой «пищевой индустрией», и в итоге как катастрофический результат этой индустрии он наследует все её свойства, так как сочный вид теперь вовсе не гарантирует вкус, а пресность – безвредность. Именно массовое вторжение химии в сельское хозяйство и скотоводство с целью максимизации прибыли в ущерб всем другим соображениям сыграло в этом главную роль. Затем – новые технологии консервирования и хранения. И каждая ступень такого «прогресса», переворачивающего с ног на голову всё то, что эксперты по закуске называют нашими «стереотипами», то есть привычные нам ранее вкус и качество, открывает перед индустриализацией всё новые горизонты. Так, например, методы заморозки и быстрой разморозки использовались поначалу, чтобы поставить на поток производство «куриных окорочков», состоящих из перемолотой и затем восстановленной с помощью «формовки» субстанции. На данном этапе сама эта субстанция ещё сохраняет связь со своим наименованием, со словом «куриный», будучи лишь заметно более вздутой, чей бывает у кур, избежавших промышленного разведения. Но едва только эту форму примут, заменить содержимое будет ещё легче: новый пример из Японии, “ex Oriente lux”