Объёмные работы, созданные по такой методике, будут состоять по большей части из одной или более последовательностей незначительных и обманчивых détournement.
Теперь можно сформулировать несколько принципов использования détournement.
Элементом, реверсированным наиболее сильно, является тот, который наиболее ярко способствует общему впечатлению, а не те элементы, которые непосредственно определяют природу этого впечатления. Например, в метаграфии, посвящённой Гражданской войне в Испании, фразой с наиболее глубоким революционным смыслом является фрагмент рекламы губной помады: «Красивые губы – красные». В другой метаграфии («Смерть J. H.») 125 рекламных объявлений о продаже бара выражают самоубийство лучше, чем посвящённая ему газетная статья.
Искажения, вносимые в реверсированный элемент, должны быть максимально упрощены, поскольку основное действие détournement связано с сознательным или полубессознательным воспоминанием оригинальных контекстов этих элементов. Это общеизвестный факт. Отметим лишь, что эта зависимость от памяти предполагает необходимость выявления целевой аудитории до совершения détournement; это лишь частный случай общего закона, который регулирует не только détournement, но и всякое иное действие в мире. Идея о подлинной, незамутнённой экспрессии мертва; она лишь временно существует в виде пародии, пока наши остальные враги также ещё живы.
Чем ближе détournement по своей форме приближается к рациональному высказыванию, тем менее он эффективен. Это справедливо по отношению ко многим максимам, реверсированным Лотреамоном. Чем более очевиден рациональный характер высказывания, тем более оно становится схожим с обычной остроумной колкостью, использующей слова оппонента против него самого. Естественно, это не ограничивается рамками устной речи. Именно поэтому мы возражали против проекта наших товарищей, предлагавших реверсировать антисоветский плакат фашистской организации «Мир и свобода»7, на котором поверх флагов западных держав был написан лозунг «С единством прибудет сила», добавив снизу надпись «с коалициями прибудет война».
Détournement путём простого переворачивания «с ног на голову» является всегда самым очевидным и наименее эффективным. Например, Чёрная месса противопоставляет созданию обстановки, основанной на христианской метафизике, создание обстановки по той же системе, на основе реверсированных (и, таким образом, сохранённых) ценностей этой метафизики. Такие перевёртыши, однако, могут быть не лишены прогрессивного смысла. Например, Клемансо (по прозвищу Тигр)8 может стать «Тигром по прозвищу Клемансо».
Из изложенных выше четырёх законов самым важным является первый, чьё применение универсально. Остальные три практически применимы только к обманчивым détournement.
Первыми видимыми последствиями повсеместного использования détournement, помимо возросшей силы революционной пропаганды, станут: возрождение многих плохих книг, что станет возможным благодаря участию множества безымянных авторов; всё более обширные трансформации фраз и пластиковых фигур, которые бывают в моде; и прежде всего простота производства, намного превосходящая по количеству, разнообразию и качеству автоматическое письмо, которое так давно нам наскучило.
Détournement ведёт не только к открытию новых граней таланта, но и к лобовому столкновению со всеми правовыми и социальными условностями; оно не может не оказаться мощным культурным оружием на службе реальной классовой борьбы. Дешевизна производства делает détournement тяжёлой артиллерией, которая пробивает Китайскую стену разума. Оно является реальным средством пролетарского эстетического воспитания, первым шагом к литературному коммунизму.
Идеи и творения в области détournement могут свободно множиться. На данный момент мы ограничимся демонстрацией некоторых непосредственных возможностей в разных сферах коммуникации – при осознании, что все эти отдельные сферы имеют значение только в связи с сегодняшними технологиями, и они стремятся слиться в высшем синтезе по мере развития этих технологий.
Помимо различных возможностей непосредственного использования реверсированных фраз на плакатах, музыкальных альбомах или в радиопередачах, две основные области применения реверсированной прозы – метаграфии и, в меньшей степени, ловкие извращения классической формы романа.
У détournement целых романов практически нет будущего, но во время переходного периода могут быть предприняты отдельные попытки такого рода. Подобные détournement станут лучше, если их будут сопровождать иллюстрации, чья связь с текстом не будет очевидна с первого взгляда. Несмотря на связанные с этим неоспоримые трудности, на наш взгляд, будет возможно сделать поучительный психогеографический détournement на основе романа Жорж Санд «Консуэло», который, украшенный подобным образом, мог бы возродиться на литературном рынке под каким‑нибудь безобидным названием вроде «Жизнь в пригороде», или даже под реверсированным названием «Потерянный патруль». (Было бы целесообразно повторно использовать таким образом названия старых фильмов, чьи плёнки рассыпались в пыль под действием времени, или тех фильмов, что отупляют молодёжь в киноклубах.)
Метаграфическое письмо, вне зависимости от того, сколь устаревшей может быть его пластичная форма, представляет наиболее богатые возможности для реверсирования прозы, как и для других подходящих объектов или изображений. Составить мнение на этот счёт можно на основе проекта, задуманного в 1951 году, но впоследствии заброшенного по причине нехватки финансовых средств для реализации, который представлял собой машину для пинбола, сделанную таким образом, что игра света и более-менее предсказуемые траектории движения шара создавали метаграфически-пространственную композицию, называвшуюся «Тепловые ощущения и желания людей, проходящих мимо ворот музея Клюни примерно через час после захода солнца в ноябре». С тех пор, конечно, мы уже поняли, что ситуационистско-аналитическое исследование не может развиваться научно за счёт подобных проектов. Финансы, однако, всё ещё годятся для менее амбициозных целей.
Очевидно, что в области кинематографии détournement может достичь наибольшего эффекта, и, таким образом, наибольшей красоты.
Силы киноязыка настолько обширны, и отсутствие координации этих сил настолько очевидно, что практически любой фильм, превышающий по качеству ничтожную среднюю отметку, может предоставить предмет для бесконечной полемики среди зрителей или профессиональных критиков. Лишь конформизм подобной публики мешает ей обнаружить столь же значимые достоинства и столь же вопиющие недостатки в самых худших фильмах. Чтобы развеять эту потешную путаницу ценностей, мы можем рассмотреть кинокартину Дэвида Гриффита «Рождение нации»9 как один из наиболее важных фильмов в истории кинематографа из‑за использования в нём множества новаторских решений. С другой стороны, это расистский фильм, а потому абсолютно недостоин быть демонстрируемым в его нынешнем виде. Но его тотальный запрет мог бы показаться ошибочным с вторичной, но, возможно, более важной кинематографической точки зрения. Гораздо лучше было бы реверсировать весь фильм целиком, возможно, даже без перемонтажа, путём замены звуковой дорожки на осуждающий рассказ об ужасах империалистической войны и действиях Ку-Клус-Клана, продолжающихся в США и по сей день.
Такой крайне умеренный détournement в конечном счёте является не чем иным, как моральным эквивалентом реставрации старых картин в музеях. Но большинство фильмов достойно лишь быть разделёнными на фрагменты для составления новых работ. Очевидно, что подобное преобразование существующих фрагментов кинолент будет сопровождаться добавлением других элементов: как музыкальных и живописных, так и исторических. Хотя всё кинематографическое фальсифицирование истории до сей поры было подобно шутовским реконструкциям Гитри10, можно было бы сделать так, чтобы Робеспьер перед казнью сказал: «Мой опыт и величие моих целей побуждают меня, невзирая на столькие испытания, признать, что всё – хорошо»11. В этом случае détournement греческой трагедии позволил нам возвеличить Робеспьера, но мы можем представить себе и принципиально иной, неореалистический эпизод – у стойки придорожного бара один дальнобойщик со всей серьёзностью обращается к другому: «О морали писалось в книгах философов, мы же ввели её в управление народами»12. Как можно видеть, подобное сопоставление подсвечивает идею Максимилиана, идею о диктатуре пролетариата.
Свет détournement распространяется по прямой линии. По мере того как новая архитектура, как нам кажется, начнёт своё развитие со стиля экспериментального барокко, архитектурный комплекс (под этим понятием мы подразумеваем динамичную обстановку в сочетании с поведенческими моделями), вероятно, реверсирует существующие архитектурные формы, и в любом случае будет физически и эмоционально использовать все виды реверсированных объектов: аккуратная расстановка кранов и строительных лесов заменит несуществующую скульптурную традицию. Это шокирует лишь наиболее фанатичных поклонников садов во французском стиле. Говорят, что на старости лет Д’Аннунцио13, этот фашистский чмошник, держал в своём парке носовую часть истребителя. Если забыть о его патриотических мотивах, то эта идея оказывается не лишённой своего очарования.
Если détournement распространится до урбанистической реализации, не так уж много людей останутся незатронутыми точным воссозданием в их городе целых кварталов другого города. Жизнь никогда не может быть слишком запутанной, détournement подобного уровня может сделать её воистину прекрасной.
Названия, как мы уже видели, сами по себе являются основным элементом détournement. Этот вывод проистекает из двух общих наблюдений: во‑первых, что все названия являются взаимозаменяемыми, а во‑вторых, что они играют решающую роль в некоторых жанрах. Все детективные романы из «Чёрной серии» необычайно схожи между собой, и лишь постоянная смена названий позволяет удерживать значительную аудиторию. В музыке название всегда оказывает большое влияние, хотя его выбор зачастую ничем не оправдан. Было бы недурно внести окончательную правку в «Героическую симфонию»