ЦИТЕРА: Вообще-то он занимался греблей. Был в команде «Оксблад». Каждое утро в четыре ворочал вёслами где-то в Море Дождей.
ЭРАЗМО: A-а. Понятно.
ЦИТЕРА: Вы сказали, он согласился на этот план? Вы его не принуждали?
ЭРАЗМО: Так сказали остальные? Что я на него надавил?
ЦИТЕРА: Я задала вопрос вам. Мне сложно в это поверить, мистер Сент-Джон, потому что Арло ненавидел замкнутые пространства. Он работал со счетами «Оксблад» на берегу озера в парке Усаги, чтобы не страдать в своём кабинете. И вот, по вашим словам, он с радостью согласился с планом, который подразумевал, что ему придётся прыгнуть в дыру в земле.
ЭРАЗМО: Не тратя ни секунды на споры. «Он ваша семья, — так Арло сказал. — Родных нельзя бросать в беде». Не знаю. Может, он когда-то потерял брата. Может, его мама бросила. Может, вы не так уж хорошо его знаете. Но так уж вышло, что в тот момент я ощутил к Арло Ковингтону безумную любовь. Он даже не стал канителиться. Облачился в костюм сразу же — нам пришлось затянуть его ремнями, чтобы подогнать по фигуре. Он и шлем надел, чтобы защитить голову, если вдруг упадёт. Мы соорудили перевязь для Горация из гамака и клейкой ленты, прикрепили к поясу Арло фонарь и привязали к его груди гордость и отраду Марианны. Если бы она не плавала в море морфия, сошла бы с ума. Отправить её деточку в большую чёрную дыру? Да ни в жизнь. Понимаете, она привезла с собой новёхонький прототип эдисоновского беспроводного микрофона. Чтобы испытать его в полевых условиях с полной нагрузкой.
ЦИТЕРА: То есть это был микрофон модели «Эхо-I-Ультра»?
ЭРАЗМО: Совершенно верно. Марианна не позволяла никому даже прикасаться к этой штуке. Она должна была записывать всё, что делала с микрофоном, чтобы передать записи компании, когда мы вернёмся домой. Она всё время повторяла, что он стоит дороже «Моллюска», хоть это и кажется мне чепухой — он выглядел, как маленькая жестяная коробочка для ланчей. Он был нам нужен. Что если случится беда? Мы бы с радостью гуляли по Белому Пиону с зонтиками и песней в сердце, но если речь пошла о прогулке внутрь Венеры… мы не могли допустить, чтобы у Арло не было ни единого способа сказать нам, что что-то пошло не так. Мы прикрепили «Эхо» к его груди клейкой лентой и настроили полевое радио на семьдесят шесть мегагерц, его частоту. Я выкрутил звук до максимума и взмолился небесам, чтобы мы расслышали Арло сквозь белый шум.
ЦИТЕРА: В котором часу мистер Ковингтон начал спуск?
ЭРАЗМО: По-моему, примерно в 11:00. Стояла липкая жара; воздух как будто совсем не двигался. Мы помогли Арло доковылять до центра городка, где располагался колодец. Он стоял там, как герой комиксов, посреди руин, всех этих изуродованных, искалеченных домов, с водолазным шлемом под мышкой, словно Отважный Барракуда из того старого мультфильма «Каприкорн», «Арахнид против Семи морей». Он нам улыбнулся — и я знал, что его терзает ужас, так что ему наверняка было очень нелегко одарить нас этой улыбкой, похожей на вспышку сверхновой. Он просто пытался нам сказать, что всё будет хорошо.
«Эй, — сказал Арло. — Ну так вот, есть мамаша-змея и маленькая змейка, и змейка говорит: „Мамусик, мы ядовитые?“ И мама отвечает: „Да, сладенькая моя, а почему ты спрашиваешь?“ И змейка такая: „Потому что я сейчас язык прикусила!“»
Не бог весть какая шутка. Но мы смеялись, как будто он был звездой Карнеги-холла.
ЦИТЕРА: Северин что-то из этого сняла?
ЭРАЗМО: [смеётся] Шутите? Конечно, сняла. Северин и Крисси установили две камеры, одну для наших лиц, а другую — для общего плана. Сцена вышла изумительная. Если бы всё сложилось иначе, думаю, мы бы прямо сейчас уплетали закуски на фуршете перед вручением награды Академии, а не эти, откровенно говоря, ужасные печенья и эту гадость, маскирующуюся под чай. Даже после всего, в монтажной, мы с Крисси думали, что видим нечто иное. Осколки Адониса отбрасывают густые, резкие тени, колодец в центре кадра, Арло выдаёт свой фокус в духе Отважного Барракуды, дыхательные шланги и тросы для ныряния крепко обвязаны вокруг его груди, а потом идёт панорама, охватывающая Максимо, Сантьяго, Конрада, Франко и Северин. Все мы напряжённо наклонились к каменной стене колодца, как будто собрались играть с ним в перетягивание каната.
Арло протестировал микрофон «Эхо». Радио с треском включилось. «Добрый вечер, дамы и господа! Подсаживайтесь ближе, налейте себе чашечку чего-нибудь вкусного и откиньтесь на спинку кресла в ожидании очередного эпизода любимой в Солнечной системе истории о приключениях, романтике и интригах — „Сколько миль до того, как Арло расплющит свою тощую задницу о камни?“ Ладненько, я пошёл! Не забудьте загадать желание!»
Я отвернулся, когда он спрыгнул. Я уже один раз такое видел.
Как только голос Арло на радиоволне со слова «желание» перешёл в вой, помехи грянули со всей силой, превратившись в обычное неразборчивое шипение, а потом из белого шума прорвался голос. На этот раз мы все отлично расслышали сказанное: «Где-то светит солнце, но здесь никак не закончится дождь…»
Это были голоса Марианны и Кристабель. Они пели «Милую я бросил под дождём» в точности так же, как это было в первую ночь в отеле «Вальдорф» на станции Белый Пион. Но звук шёл отовсюду, перепутанный и затянутый в узлы лентами помех, прямо с неба, из деревьев, из грязи и воды.
ЦИТЕРА: Как Оссина отреагировала на это?
ЭРАЗМО: Как и все мы: перепугалась до потери сознания. Но в наших руках была жизнь Арло — если бы мы утратили самообладание, он бы упал. Звук был такой громкий! Нам всем хотелось лишь прижать ладони к ушам. Мы чередовались, чтобы остальные всё же продолжали медленно выпускать трос. Арло выходил на связь примерно каждые десять метров. И между тем как его слабый голос раздавался из полевого радио, из моря белого шума начали выныривать другие голоса, словно… словно клетки для омаров с чудовищами внутри.
«Десять метров! Ничего не вижу, кроме кирпичей. И весьма любопытной плесени».
И вслед за этим выплыл голос Макса: «Один Бог знает, что она может знать; мой ум подавлен, и не верят очи…»[82]
«Двадцать метров! Вы представляете себе, что чувствовали ребята, которым пришлось копать этот колодец? Ох, до чего же я люблю налоги, кредиторскую задолженность и центральное отопление». Потом голос Северин донёсся из сумерек: «Когда-то по ночам я любила смотреть на небо и мечтать о Солнечной системе».
«Пятьдесят с чем-то, всё в порядке! Я больше не буду говорить, сколько метров прошёл. Становится трудно понять. Я считал кирпичи, но теперь их нет, и, наверное, я всё равно запутался. Не то чтобы у меня была рулетка. Я просто буду говорить. Должно быть, уже не очень долго». Баритон Максимо, потрескивая и шипя, пропел: «Я сказал моей малышке, что на Венере не бывает дождей, я сказал моей малышке, что небо там розовое, как поцелуй…» — «Итак… как заставить пса прекратить рыть землю в саду? Отобрать у него лопату». Голос маленькой девочки обрушился на наши барабанные перепонки с небес: «Они все рассказывают историю мне…» — «Как зовётся четырёхсотфунтовая горилла? Сэр. Или как она сама захочет. Или это будет новый хит „Плантагенет Пикчерз“, я прав?[83] Как чудесно. Я могу просто притвориться, что вы все смеётесь. Намного легче, когда на тебя косо смотрит только грязь. О-о, тут улитка. Типа того. Она ядовито-розовая. И с ножками. Из этого, наверное, можно соорудить шутку. Как называется улитка с ножками?» — «Изыди, обманщик! Знай, с первым лучом зари я стану женой доктора Груэла!»
ЦИТЕРА: Даже по меркам Арло, это ужасная концовка для шутки.
ЭРАЗМО: Концовка была «Ползулюск». Тоже не блестяще. Нет, полевое радио начало терять связь с Арло, и другие трансляции как будто просачивались сквозь то, что он говорил. Семьдесят шесть мегагерц — всего лишь частота, причём популярная. Мы ничего на ней не ловили после того, как прибыли в Адонис, и не думали, что забитые частоты окажутся проблемой. Но микрофон «Эхо» повёл себя не очень-то хорошо после того, как Арло спустился ниже… ну, не знаю. Как я уже сказал, он перестал нам говорить о пройденном пути после пятидесяти метров. ЦИТЕРА: Не может такого быть, чтобы вы всё запомнили так хорошо.
ЭРАЗМО: Но я запомнил. Мы всё засняли и записали звук. Я всё прослушал где-то тысячу раз по пути домой. До того, как Макс отправился в свой маленький крестовый поход. Я всё помню так хорошо, словно читаю надпись вон на той стене.
Шланг закончился на ста восьмидесяти метрах, плюс-минус. Арло прокричал: «Не переживайте! Думаю, я могу спрыгнуть отсюда, если отсоединю шланг!» — «Знай же, что это не госпиталь, но мой корабль!» — «…заберусь обратно, привязав Горация; до дна тут совсем недалеко».
Мы все орали, чтобы он не отсоединялся, но он не мог нас слышать, я уверен, что не мог. Мы сами с трудом себя слышали. Мы услышали, как он спрыгнул, охнул и отряхнулся. Сказал: «Тут довольно сухо. Я думал, это колодец? Здесь лужи, и всё. Может, есть какой-то донный затвор? Но, Раз… Я не вижу Горация. Я буду искать! Тут столько места! Какие-то рисунки на стенах. Похоже на перья и решётки для игры в крестики-нолики, и, я не знаю, что-то вроде лошадей. Или раковины улиток. Прямо как в тех пещерах во Франции. Я почти не вижу потолок. В Адонисе был резервуар для воды? Если и нет, их песенка всё равно была спета. Здесь сухо как в склепе. Ни капли воды. Господи, это место просто длится и длится, прямо как Канзас…»
«Что такое Канзас?» — заорала Северин сквозь невыносимый шум. Отвратительные помехи выхватили это слово из радиотрансляции и швырнули по-над Кадешем, прямо в тусклые золотые облака. Оно взорвалось тихонько, словно фейерверк в соседнем городе.
«Канзас, Канзас, Канзас».
ИЗ ЛИЧНОГО КИНОАРХИВА ПЕРСИВАЛЯ АЛЬФРЕДА АНКА
[Объектив прикрывает чёрная тряпка. Требование «отключить эту проклятую штуковину» было заявлено и проигнорировано, и всё же тряпка придаёт Кларе безобидный вид. По комнате движутся смутные тени. Виден силуэт сидящей шестнадцатилетней СЕВЕРИН, чьи волосы больше никогда не будут такими длинными.]