но выпрыгивает, как сказочный шалопай тануки.
Шизука начала сравнивать младшего сына с Такео. Имей тот правильное воспитание, знай о нем Кикуты с рождения, стал бы одним из Племени, как ее дети, как она сама, безжалостным, не сомневающимся…
«Правда я, – думала она, – почему-то сомневаюсь. Меня трудно назвать послушной. А куда делась моя безжалостность? Я уже не смогу убить Такео или причинить зло Каэдэ. Никто не заставит. Меня послали служить девушке, и я привязалась к ней. Поклялась в преданности и сдержу слово. В Инуяме я уверила ее, что даже женщины могут вести себя достойно».
Шизука снова вспомнила Ишиду и подумала, не заразны ли мягкость и сострадание, не подхватила ли она у него эти качества. Потом в памяти возникла другая тайна. И где тогда было ее послушание?
Фестиваль Звезды Морского Дракона выпал на дождливую ночь. Дети расстроились, потому что по затянутому небу сороки не смогут построить мост и принцесса не встретится с возлюбленным. Она не придет на свидание и будет скучать по нему еще год.
Шизука увидела в этом дурной знак и загрустила.
Иногда из Ямагаты приезжали посыльные. Они принесли новости о свадьбе Такео и Каэдэ, об их бегстве из Тераямы, о мосте неприкасаемых и о поражении Йон-Эмона. Служанки дивились событиям, словно древней легенде, и воспевали их в песнях. По ночам Шизука и Кенжи все обсуждали, переживали и в то же время невольно испытывали восхищение. Затем молодожены перебрались вместе с армией в Маруяму, и стало доходить меньше вестей, хотя порой приносили сообщения о кампании Такео против Племени.
– Похоже, он научился беспощадности, – сказал Кенжи и более не стал комментировать.
У него были другие заботы. Он не заводил речь о Юки, однако через семь месяцев полной изоляции семья погрузилась в тревожное ожидание. Всех заботила судьба ребенка Муто, первого внука мастера, которого решили забрать и воспитать Кикуты.
Как-то вечером, накануне Фестиваля Мертвых, Шизука подошла к водопаду. Было удручающе жарко и безветренно, и она села, опустив ноги в холодную воду. Белый каскад ниспадал на серые камни, подвешенные в воздухе капельки воды рисовали радугу. В кронах кедров надоедливо стрекотали цикады. Сквозь их монотонный гул она услышала приближение младшего сына, но сделала вид, будто не заметила. В тот момент как он собрался напугать маму, она схватила его за ногу и посадила к себе на колени.
– Ты услышала, – огорченно произнес мальчик.
– Ты наделал больше шума, чем кабан.
– Неправда!
– Может, у меня слух Кикут, – дразнила Шизука.
– Нет, это у меня.
– Да. И думаю, он станет еще острей, когда ты подрастешь. – Она развернула его ладонь и провела по прямой линии. – У нас одинаковые руки.
– Как у Такео, – с гордостью произнес он.
– Что ты знаешь о Такео? – улыбнулась Шизука.
– Он из Кикут. О нем рассказывал дядя Кенжи: Такео необычайно талантлив, хотя его было трудно обучать. – Таку замолчал и тихо добавил: – Жаль, что мы должны убить его.
– Откуда ты знаешь? Тебе дядя сказал?
– Нет, я подслушал чужой разговор. Люди не замечают моего присутствия.
– Тебя прислали за мной? – спросила Шизука, напомнив себе, что нельзя делиться секретами в доме родителей, слишком много ушей.
– Не совсем. Меня никто не присылал, я сам подумал, что тебе следует идти в дом.
– Что случилось?
– Пришла тетушка Сейко. Она очень расстроена. И дядя… – Таку затих и уставился на мать. – Я никогда его таким не видел.
«Юки», – сразу подумала Шизука, быстро встала и надела сандалии. Сердце колотилось, во рту пересохло. Если пришла тетя, значит, вести плохие – наихудшие.
Страхи подтвердила повисшая над деревней мрачная тишина. Лица охранников были бледны, лишены привычных улыбок и задора. Она не стала расспрашивать их, лишь поспешила в родительский дом. Там уже собрались все женщины, побросав пищу на огне. Шизука пробилась сквозь толпу, выражавшую соболезнования. Тетя, жена Кенжи, сидела на коленях рядом с бабушкой в окружении служанок. Лицо было вытянуто, глаза покраснели, тело сотрясалось от рыданий.
– Тетушка! – опустилась перед ней Шизука и низко поклонилась. – Что случилось?
Сейко сжала руку племянницы, но не произнесла ни слова.
– Юки ушла в иной мир, – тихо сказала бабушка.
– А ребенок?
– Ребенок жив. Мальчик.
– Какое горе, – ахнула Шизука. – Неудачные роды…
Тетя зарыдала еще сильней.
– Роды здесь ни при чем, – возразила старуха, обняв Сейко и укачивая, словно младенца.
– Где дядя?
– В соседней комнате, с отцом. Иди к нему. Попробуй утешить.
Шизука поднялась и тихо перешла в соседнюю комнату. Глаза защипало от едва сдерживаемых слез.
Кенжи недвижно сидел рядом с отцом. Все ставни закрыли, и воздух стал спертым. По лицу старика текли ручейки, он то и дело вытирал их рукавом, однако глаза Кенжи были сухими.
– Дядя, – прошептала она.
Кенжи не щевельнулся. Шизука безмолвно опустилась на колени. Он повернул голову и посмотрел на нее.
– Шизука. – Уголки глаз засверкали от выступивших слез, которые так и не потекли. – Моя жена приехала. Ты видела ее?
Племянница кивнула.
– Нашей дочери больше нет.
– Какая ужасная весть. Сожалею о вашей потере. – Слова казались пустыми.
Кенжи молчал. Наконец Шизука набралась храбрости спросить:
– Как это произошло?
– Ее убили Кикуты. Заставили принять яд. – Дядя говорил так, словно сам в это не верил.
Несмотря на жару, у Шизуки пошли мурашки по коже.
– Зачем? Как они посмели?
– Сочли, что Юки не сможет уберечь ребенка от Такео и воспитать в нем ненависть к отцу.
Раньше Шизука считала, что ни одно решение Племени не способно ее удивить, однако от последнего откровения пропал дар речи, и чуть не остановилось сердце.
– Как знать, может, Кикуты захотели наказать меня, – вымолвил Кенжи. – Жена винит меня во всем: в том, что не уничтожил Такео, ничего не знал о записях Шигеру, разбаловал Юки, когда она была еще ребенком.
– Не говори так, – сказала Шизука. – Твоей вины здесь нет.
Дядя смотрел в никуда.
– Не было надобности убивать ее, – наконец произнес он. – Я никогда им этого не прощу. – Голос сорвался, и даже стиснутые зубы не остановили слез.
Фестиваль Мертвых праздновался с особой горестью и торжественностью. В горные храмы приносили еду, на вершинах разжигали костры, чтобы осветить путь в другой мир. Однако усопшие возвращались неохотно. Им хотелось остаться с живыми и напоминать о своей смерти, прося раскаяния и отмщения.
Разлад между Кенжи и его женой так и не прошел: каждый винил другого в смерти дочери, и даже горе не смогло объединить их. Шизука проводила много времени с обоими, не в силах принести иного утешения. Бабушка заваривала для Сейко успокоительный чай, и та часто и подолгу спала, а Кенжи отказался искусственно притуплять боль. Шизука засиживалась с ним допоздна, слушая рассказы о Юки.
– Я воспитал ее подобно сыну, – сказал он однажды. – Она была такой талантливой. И бесстрашной. Жена считает, я предоставлял ей слишком много свободы. Говорит, будто обращался с дочерью, как с мальчиком. Юки выросла чрезвычайно независимой, думала, может делать, что угодно. Выходит, она мертва потому, что была женщиной. – Помолчав, Кенжи добавил: – Видимо, единственной женщиной, которую я когда-либо любил. Неожиданно он нежно коснулся руки Шизуки:
– Прости. Ты мне тоже очень дорога.
– И ты мне, – ответила Шизука. – Жаль, что я не могу облегчить твои страдания.
– Ничто не в силах утешить меня, – сказал Кенжи. – Я никогда об этом не забуду. Я должен или последовать за ней, или жить, как и все мы, с камнем на сердце. Пока… – Он глубоко вздохнул.
Домашние уже легли спать. Стало прохладней, через раздвинутые ширмы иногда спускаясь с гор, врывался легкий ветерок. Рядом с Кенжи горела лампа. Шизука придвинулась, чтобы рассмотреть его лицо.
– О чем ты думаешь?
– Я отдал Кикутам Шигеру ради единства Племени. Теперь они забрали у меня дочь.
Он снова замолчал.
– И что ты собираешься делать?
– Мальчик – мой внук. Единственный. Я не верю, что он навсегда потерян для нашей семьи. Полагаю, отцу он тоже небезразличен, если я не ошибаюсь в Такео. Я давно решил не участвовать в его уничтожении, поэтому и прячусь все лето. А теперь пойду дальше: семья Муто должна вступить с Такео в сговор и заключить союз.
– Чтобы объединиться против Кикут?
– Я не стану более сотрудничать с ними. Если Такео способен искоренить их, я сделаю все возможное, чтобы помочь ему.
Шизука поняла: дядя верит, что Такео совершит желанную месть.
– Ты разрушишь Племя, – прошептала она.
– Мы давно себя разрушаем, – мрачно ответил Кенжи. – Более того, вокруг все меняется. Полагаю, пришел конец эпохи. Когда закончится война, победитель станет управлять всеми Тремя Странами. Такео хочет получить наследство и покарать дядей Шигеру. Кто бы ни возглавил клан Отори, Араи придется сражаться с ними. Отори должны или одержать победу, или исчезнуть с лица земли, потому что мир невозможен, пока они балансируют на грани.
– Кикуты стоят на стороне Отори против Такео?
– Да. Я слышал, Котаро находится в Хаги. Думаю, Араи не удастся одолеть клан Отори, несмотря на очевидное преимущество. У Отори есть законное право претендовать на Три Страны из-за родственной связи с домом императора. Ято, меч Шигеру, был выкован сотни лет назад и отдан ему как знак признания родства.
Кенжи замолчал, губы его изогнулись в легкой улыбке.
– А меч нашел Такео. Ято не попал в руки Шойки или Масахиро. – Он повернулся к Шизуке, и улыбка расползлась по лицу. – Расскажу тебе историю. Ты, наверное, слышала, что мы познакомились с Шигеру при битве на Егахаре. Мне было двадцать пять, ему – около девятнадцати. Я работал шпионом и тайным посыльным на Ногучи, которые тогда были союзниками Отори. И уже тогда я знал, что они перейдут на вражескую сторону во время боя и тем самым принесут победу Йоде. Меня никогда не интересовала моральная сторона того, чем я занимался, однако чудовищность такого вероломств