В Адаме билось сомнение против здравой мысли: учёный стал другим, но менялся постепенно, не желая отражать себя. Это запутало юный мозг до невозможности обнаружить тайные замыслы и хитросплетения характера. Он уводил в пещеру, где не видно истинную суть, а есть только удары, нанесенные исподтишка. Не понять, как избежать, либо уменьшить влияние, выделяемое ударами, как внутренняя, тайная сила, которая спасла.
Не увидеть учёного, как есть на самом деле. Так как скрывалась до поры, до времени, как искусный враг или хищник в засаде. Ждёт, когда жертва не ожидает, а ударяет, когда есть максимальная удобное время. Не понять, где надо находиться. Но постойте – удар был нанесен, собеседник стал жертвой. Учёный расставил свои сети, в которые попались герои. Адам не понимал, как складываются шаги для действий.
Где найти эпизоды для отражения себя, а не замысла, заключенного в гипнозе? Или через изменение контроля и приобретается воля, лишенная выбора. Идти по мановению пальцев, знающих больше, чем марионетка. В ней нет контроля над ситуацией, есть разрушенные останки, где нет прежнего человека. Его стерли из жизни.
Адам он не знает, как вернуть точные линии, а не разорванные пунктиры вен. Мощен удар, нанесенный клыками, так как они точны и ужасны, как метод убийства. Как могло произойти по-иному, если учёный знает, где какие нити задействовать, а не думать о воле героев. Они сломлены без остатка.
Астра думала, когда был нанесен первый решительный удар, многое расставивший по местам, не обозначив, где стояли. Разбросал в хаотичном порядке. Астра знала, как должны упасть жребии. Знала, когда будет нанесен последний удар, ведь учёный показал силу и мощь управлять судьбой. Стал психологом, в котором всё сочетается, как нельзя лучше. Нет пределов, за которые он не зашёл. Обозначил себя, как главный ориентир. Последуешь за ним – утонешь, заплывешь за буйки. Не станешь купаться дальше. Так всегда бывает. Смерть не спросит про слабые места, она их знает.
Удары, нанесенные учёным, были ожидаемы Астрой, ведь гипноз плавно подводился действиями. Даже проявлялся два раза, когда не оставалось сомнений: учёный управляет разумом. Не возникает сомнений над точными действиями – рассекает хирург стальным лезвием. Разрезает слабые места, где ранее казалось, что есть воля или сила. Вернее, была мысль о возможности. А, где она есть, есть вера.
Но учёный не из тех, кто отмеряет умеренность каплями, чтобы его жертва вновь стала сильной, если знает, что умеет сопротивляться. Нет, он постепенно сжимал сети обмана. Гипноз был вершиной диалогов. Как краеугольной точкой планов. Ведь, где ещё найти испытателей для проекта, как не в людях, думающих, что не принесешь им вреда. Делишься мыслями, идеями. Посвящаешь их в себя.
Потом, когда человек думает, – ты его союзник, наносишь удар. Так было всегда. Не надо заключать союзов, когда воюешь. Война пройдет – будет союз. Вечно эта быстрая гонка за друзьями, когда думаешь, спасут, а на самом деле, вонзают нож междоусобицы в спину. Не ожидаешь удара, а он нет, настигает в момент, когда открылся человеку. Распяли на кресте.
Да, героев распяли, как увидели их объятья, подобные кресту или точному желанию понять человека, а не его планы. Подумать, а что он, учёный думает об анабиозе, вечной жизни в царстве вечного льда и хлада. Разделить его сопереживания, встать на его сторону, понимая, как хочет достичь успеха в новом проекте. А потом опять – это было для того, чтобы вонзили клыки в спину. Змея раскрыла себя.
Больше нет стеснения, что было выражено доверие или симпатия, если нанесен удар. Учёный хотел достичь цели, гипноза, он её достигнет, а какими способами, не важно. Средства выбраны, оправдали цели. Учёный выполнил условия капкана: его не заметили. Не было тени сомнения…
Нависшая угроза, громадная волна, цунами, захватила город, уничтожая и превращая его в останки. Сметает на своем пути, не видно, где он стоял или находился. Удар нанесен и нет города. А это лучше всего, что иллюстрирует нашу ситуацию – нет города, то есть воли в разуме. Есть разрушенные пределы сознания, где нельзя выстроить себя, если не избавишься от прошлого облика. Не будешь думать о падении воли.
Начнешь новую жизнь, но это невозможно, если контроль захвачен, а герой превращен в безмолвную марионетку. Куда укажет кукловод – туда она. Такая цель, которая целиком оправдала средства достижения. Так гласит правило, и ничего не попишешь, если сработали против тебя. Скрутили руки.
И что оставалось делать, если сети обмана захлопнулись, забирая жертву в паутину сомнений гипноза. В глазах жертвы нет прежнего запала и веры в жизнь или во что-то справедливое, зависящее от неё, а не от учёного. Ведь он стал на ранг выше в разуме, где нет прежнего облика героя. Он разрушен под напором силы. Мощный нанесенный удар.
Стерта грань принятия или отказа. Разрушен герой. С ним можно делать всё, что вздумается безумному разуму учёного, раскрывшему гений. Можно удивиться, как он это провернул. Как лихо закрутил, что никто, кроме Астры на последних днях, не выразил сомнения. Они шли к итогу медленно и целенаправленно. Захлопнулась мышеловка. Охотник радуется…
Зритель будет смеяться. Не с ним это произошло. Ведь воспринимается через призму отношения. Но для героев всё было закономерно. По правилам, что произошло, какие действия привели к итогу. Встало на свои места, как запланировал учёный. После наступила тьма. На град ума опустились сети зла. Закована воля в тюрьму гипноза. Нет героя.
Глава 37. Голос, звучащий из головы
Героям в голове причудился жесткий голос, точно они стали с учёным единым разумом, где не было различий между существом, отдельным человеком и их общих черт в уме. Они стали сопряженным свойством в сочетаниях мозга и его качества, когда не проведешь линию между людьми. Делить их бесполезно: прослеживается общая деталь. Но где её черты? Где соотносится прежние грани разумов? Как отражаются в себе?
Ответа на вопросы не было, ведь учёный – отличный психолог, знающий механизмы воздействия и влияния на жертву. Герои стали известием, где не отделить зерна от плевел и подумать о себе в отдельной общности. Если силен мотив для желания, то распадается в зачатке, не принося ответы. Складывалось ощущение – нет ответов, есть только вопросы. Даже, если будут решены, то не придет отдохновение. Наоборот, жизнь превратилась в постоянное ощущение гонки за невозможной целью. Чем дальше она становилась на обозримом просторе мысли, тем больше её хотелось приблизить. Но при приближении – отдаление. И так бесконечно…
Адам и Астра по отдельности думали об этом едино, потому сошлись во мнении: нет спокойствия, если существует мозоль на глазах. Её не убрать и не уменьшить влияние, хоть оттеснить, оттенить от поля зрения. Не превратить бесконечный лист ожидания в достижение мига просветления – зачем всё это надо. Почему учёный мучает? Что пытается достичь? Или его исследование мозга есть самоцель в первопричине мотива?
Откуда тогда возникло ощущение, будто это являлось маленькой сценой, служащей для лучшего выступления отдельных актёров? Как сейчас они складывались из клочков расщепленного сознания, как из тысячи и сотни огней святого Эльма образовалась иллюзия? Или не поддавалось ни одному из возможных анализов, если они, конечно, и достижимы в состоянии, где не видно ничего, кроме миражей? Оставалось следовать за ними, чтобы увидеть тяжкий бред истины, а не фантазии сонного разума…
В преломлении возможностей уставшего организма жизнь являла не то, чем была до представления. Словно в голове возникают образы, как дальние видения несбыточных слов как переносчиков чумы или инфекции. Она заражала отравляющим естеством разум героев. Малой долей, как нарастающим крещендо в головах забился приказ, который нигде не был обозначен. За ним можно следовать, но понять сложно, а порой невозможно. И как это представить? Голос заполняет естество ума…
Остается вакуум, заполненный белым шумом, где нет места сомнению, – учёный управляет туманным сознанием. Словно на коне заходит в покоренный город. Нет малейшего оттенка для сопротивления. Даже палитры не найдется в защите или уходе от давления, неподвластного изучению или анализу. Он похож на первоначальное слово, которым разрушали города. Ни с чем несравнимые свойства, ранящие громкостью.
Героям даже казалось, что голос пронзает, простреливая стрелой барабанные перепонки, уничтожая возникновение звука. Голос не был чем-то отделимым от учёного. Он стал его частью, в которой шанса нет увидеть отдельные черты. Все категории слились воедино. Как вероятность понимаемых звуков, объединенных одним потоком, может стать из тугого плетения отдельными бисеринами и ниткой, не понятно. Даже не ясно, как разделить для знания. А незнание пришло сразу…
Героям смежила глаза неведомая сила, которая не подконтрольна существующим измерениям ситуации. Она была впервые встреченной, потому не могла стать четким разделением между придуманным и существующим в реальности знанием. Всё стало голосом, о котором мы говорили. Он завладел, где ранее были пределы героев. Они нигде, где были прежде в контроле себя. Нигде не обретали прежние черты.
Даже не складывалось впечатления, чтобы судить о понятии момента, между тем его отожествлением с реальным моментом времени. В глазах героев смежалось пуховым опахалом, забирающим силы от постоянного течения времени как ветра. В потоке сметались прошлые пределы мыслей или контроля над ситуацией. Реальность вышла из определения себя.
Время и пространство находились в разных оттенках и свойствах, как отображающих, так понимающихся со стороны знания. Точнее и знания не было: оно исчезло в сомнениях, что говорил голос. Он подводил к последней черте, служащей мостом. За ним ничего нет, не осталось, ведь не могло поняться вне качества жизни. Она истерла грани зрения. У героев болели глаза. Если они и есть…
Но в том, что есть мнимая черта, разделяющая черту фантазии и реальности, не оставалось сомнения. Ничего не могло служить отторжением от знания, где голос сочетался с разумом. Через объединение причин голос говорил, так как не отделялся от звучания внутри головы. Словно не существовал в отдельности от носителей и переносчиков гипноза. Те же самые крысы, но в ином воплощении. Герои стали не собой, а тенью.