и до рассвета стонет блуд,
полураздавленный на ложе.
А между тем, внизу, вдали, –
чей дух живет в речах невнятных,
чей облик в саже и в пыли,
в рубцах стыда, в бессонных пятнах?
Не девочки, но и не жены,
не мальчики и не мужи,
проходят толпы отверженных,
их души просятся в ножи.
Дела идут, контора пишет,
кассир получку выдает.
Какой еще ты хочешь пищи,
о тело бедное мое?
За юбилеем юбилей
справляй, сутулься и болей,
но сквозь неправые проклятья,
скитаясь в зелени полей,
тверди, упрямый Галилей:
«А все-таки все люди – братья!..».
Так я, песчинка, я, моллюск, –
как ни карайте, ни корите, –
живу, беспечный, и молюсь
святой и нежной Афродите.
В губах таится добрый смех,
и так я рад, и так я светел,
как будто сам родил их всех,
что только есть на белом свете.
«А я не стал ни мстителен, ни грустен…»
А я не стал ни мстителен, ни грустен,
Люблю веселье, радуюсь друзьям.
По золотым и затхлым захолустьям
Звенит моя блестящая стезя.
За каждый день, что мне судьбой подарен,
За боль потерь, что я на них учусь,
Я, благодарный, жизни благодарен,
И это чувство – лучшее из чувств.
Блаженных крох у жизни не воруя,
Мы с ней корнями свиты и слиты.
За Вашу дружбу жизнь благодарю я,
За чудный праздник Вашей красоты.
Навстречу счастью подыму ресницы,
На братский пир полмира позову.
И ничего во сне мне не приснится:
И ад, и рай – все было наяву.
Родной язык
Дымом Севера овит,
не знаток я чуждых грамот.
То ли дело – в уши грянет
наш певучий алфавит.
В нем шептать лесным соблазнам,
терпким рекам рокотать.
Я свечусь, как благодать,
каждой буковкой обласкан
на родном языке.
У меня – такой уклон:
я на юге – россиянин,
а под северным сияньем
сразу делаюсь хохлом.
Но в отлучке или дома,
слышь, поют издалека
для меня, для дурака,
трубы, звезды и солома
на родном языке?
Чуть заре зарозоветь,
я, смеясь, с окошка свешусь
и вдохну земную свежесть –
расцветающий рассвет.
Люди, здравствуйте! И птицы!
И машины! И леса!
И заводов корпуса!
И заветные страницы
на родном языке!
Слаще снящихся музы́к,
гулче воздуха над лугом,
с детской зыбки был мне другом –
жизнь моя – родной язык.
Где мы с ним не ночевали,
где не перли напрямик!
Он к ушам моим приник
на горячем сеновале.
То смолист, а то медов,
то буян, то нежным самым
растекался по лесам он,
пел на тысячу ладов.
Звонкий дух земли родимой,
богатырь и балагур!
А солдатский перекур!
А уральская рябина!..
Не сычи и не картавь,
перекрикивай лавины,
о ветрами полевыми
опаленная гортань!..
Сторонюсь людей ученых,
мне простые по душе.
В нашем нижнем этаже –
общежитие девчонок.
Ох и бойкий же народ,
эти чертовы простушки!
Заведут свои частушки –
Кожу дрожью продерет.
Я с душою захромавшей
рад до счастья подстеречь
их непуганую речь –
шепот солнышка с ромашкой.
Милый, дерзкий, как и встарь,
мой смеющийся, открытый,
розовеющий от прыти,
расцелованный словарь…
Походил я по России,
понаслышался чудес.
Это – с детства, это – здесь
песни душу мне пронзили.
Полный смеха и любви,
поработав до устатку,
ставлю вольную палатку,
спорю с добрыми людьми.
Так живу, веселый путник,
простодушный ветеран,
и со мной по вечерам
говорят Толстой и Пушкин
на родном языке.
«И нам, мечтателям, дано…»
И нам, мечтателям, дано,
на склоне лет в иное канув,
перебродившее вино
тянуть из солнечных стаканов,
в объятьях дружеских стихий
служить мечте неугасимой,
ценить старинные стихи
и нянчить собственного сына.
И над росистою травой,
между редисок и фасолей,
звенеть прозрачною строфой,
наивной, мудрой и веселой.
«Не то добро, что я стихом…»
Не то добро, что я стихом
дышу и мыслю с детства, то бишь
считаю сущим пустяком
все то, что ты, вздыхая, копишь.
Не то добро, что, опознав
в захожем госте однодумца,
готов за спором допоздна
развеселиться иль надуться.
Не то добро, что эта дурь,
что этот дар блажен и долог,
что и в аду не отойду
от книжных тумбочек и полок.
И если даже – всё в свой час –
навеки выскажусь, неведом,
строкой случайной засветясь, –
добро опять-таки не в этом.
Добро – что в поле под лучом,
на реках, душу веселящих,
я рос, ничем не отличен
от земляков ли, от землячек.
Что – хоть и холоден очаг,
что, хоть и слова молвить не с кем, –
а до сих пор в моих вещах
смеется галстук пионерский.
Что в жизни, начатой с азов,
с трубы, с костра, с лесного хруста,
не токмо Пришвин и Бажов
меня учили речи русской.
Что, весь – косматой плоти ком,
от бед бесчисленных не хныча,
дышал рекой, как плотогон,
смолой и солнцем – как лесничий.
Что, травы горькие грызя,
и сам горячий, как трава, я
в большие женские глаза
смотрел, своих не отрывая.
Что, вечно весел и здоров
(желая всем того ж здоровья),
не терся у чужих столов я
и не выклянчивал даров.
Что, всей душой служа одной,
о коей сызмала хлопочем,
я был не раз и буду вновь
ее солдатом и рабочим.
Снег на крышах и вершинах
Ко мне города оборачивались крышами.
Из окон моих даже днями морозными
мне улицы были сырыми и рыжими,
а крыши в снегу – как торт неразрозненный.
Прямо ешь этот снег, соси да похрустывай
да хрустальные капли роняй на лацканы.
Я помню, я видел, шатаясь по Грузии,
такой же белый, чистый, неласканный.
Внизу он лежит завшивленным рубищем,
а там, рассверкавшись алмазными иглами,
горит по ночам заменяя любящим
лисицу небес, если та не выглянет.
Его, как корону, на темя воздев, звенеть
любо вершинам, светлеть – румяниться…
А почему он чем выше, тем чище и девственней?
А потому, что люди туда не дотянутся.
Не плюют на него и не мочатся,
не скребут его дворники совками-метёлками…
Мне там, на вершинах, замерзнуть хочется
под вечнозелеными елками.
Воспоминание о востоке
Чуть слышно пахнут вяленые дыни.
У голубых и призрачных прудов
поет мошка. В полуденной пустыне
лежат обломки белых городов.
Они легли, отвластвовав и канув,
и ни один судьбой не пощажен,
и бубенцы беспечных караванов
бубнят о счастье, мнимом и чужом.
Верблюды входят в сонную деревню –
простых людей бесхитростный приют.
Два раза в год беременны деревья,
плоды желтеют, падают, гниют.
Мир сотворен из запахов и света,
и верю я, их прелестью дыша,
что здесь жила в младенческие лета
моя тысячелетняя душа.
«Любить, влюбиться – вот беда…»
Любить, влюбиться – вот беда.
Ну да. Но не бедой ли этой
дух человеческий всегда
пронизан, как лучами – лето?
К лучам стремящийся росток
исполнен творческого зуда.
Любимым быть – и то восторг.
Но полюбить – какое чудо!
Какое счастье – полюбить!
И это счастье, может статься,
совсем не в том, чтоб близким быть,
чтоб не забыть и не расстаться.
Когда полюбишь, то, ища
и удивляясь, ты впервые
даешь названия вещам,
творишь открытья мировые…
Дыши, пока уста слиты!
Не уходи, о дивный свет мой!..
И что за горе, если ты
любви не вызовешь ответной?
Идя, обманутый, во тьму,
ты все отдашь и все простишь ей