у падавшей России.
Я чокнусь за него
с друзьями веком об век:
мне по сердцу его
интеллигентский облик.
Не шут, не самохвал, –
как воду из колодца,
он любящим давал
уроки благородства.
Не ластился к чинам,
не становился в позу,
а честно сочинял
свои стихи и прозу.
Не марево кадил –
лирическая малость, –
он с ней в сердца входил,
и жизнь переменялась.
Мы верили ему,
бродя по белу свету,
как верят своему
любимому поэту.
Гнездо разорено,
и брат идет на брата,
а мы-то, все равно,
поклонники Булата.
Я с песнями его,
любя, полжизни прожил, –
для сердца моего
нет музыки дороже.
Групповой портрет с любимым артистом и скромным автором в углу
По голосу узнанный в «Лире»,
из всех человеческих черт
собрал в себе лучшие в мире
Зиновий Ефимович Гердт.
И это нисколько не странно,
поскольку, не в масть временам,
он каждой улыбкой с экрана
добро проповедует нам.
Когда ж он выходит, хромая,
на сцену, как на эшафот,
вся паства, от чуда хмельная,
его вдохновеньем живет.
И это ни капли не странно,
а славы чем вязче венок,
тем жестче дороженька стлана,
тем больше ходок одинок.
Я в муке сочувствия внемлю,
как плачет его правота,
кем смолоду в русскую землю
еврейская кровь пролита.
И это нисколько не странно,
что он той войны инвалид,
и Гердта старинная рана
от скверного ветра болит.
Но, зло превращая в потеху,
а свет раздувая в костер,
он – выжданный брат мой по цеху
и вот уж никак не актер.
И это ни капли не странно,
хоша языка не чеша,
не слушая крови и клана,
к душе прикипает душа.
Хоть на поэтической бирже
моя популярность тиха,
за что-то меня полюбил же
заветный читатель стиха.
В присутствии Тани и Лили
в преддверье бастующих шахт
мы с ним нашу дружбу обмыли
и выпили на брудершафт.
Не создан для дальних зимовий
воробышек-интеллигент,
а дома ничто нам не внове,
Зиновий Ефимович Гердт.
Белле Ахмадулиной
Простите, что с опозданьем.
Каким я добром казним!
Когда-нибудь сопоставим,
обдумаем, объясним!
Но в данную нашу бывность
у Господа меж людьми
простите, что не любил Вас,
упорствуя в нелюбви.
Простите мою виновность,
которой с души не снять,
надменнейшую готовность
не слышать и не узнать.
За то, что мы разны слишком
и разным идем путем,
влюбившись по первым книжкам,
я Вас разлюбил потом.
Наветами бед навьючась
и в свой же ступая след,
я Вашей струны певучесть
отверг на исходе лет.
Но верю, что в этом больше
несчастия, чем греха,
узнав лишь из кары Божьей,
как Ваша душа тиха…
Еще говорят, Вы пьете
и плоть не вольны бороть,
и спьяну в лихом полете
проветриваете плоть.
И брешут еще сладимей,
что Вы, разогнув тетрадь,
играете со святыней,
а с нею нельзя играть.
Мы рады причине всякой
унизить Господний свет:
ведь мерзостно быть писакой,
когда перед ним – поэт.
Начхать мне на все на это!
Духовность – не поле битв.
Не может поэт поэта,
услышав, не полюбить.
О девочка, русской ранью
к притихшему, словно тать,
ко мне прикоснитесь дланью,
чтоб рыцарем Вашим стать.
Александре Лесниковой
Пью за Хьюза, Хикмета и Гарсиа Лорку,
за бессмертную душу и черствую корку
вместе с добрым вином, чей крепителен норов,
спирт воловьей работы и бешеных споров.
За стихи, что от шпиков таились под спудом,
за пропавших во тьме и за выживших чудом,
за влюбленных пришельцев из лагерной школы,
чудаков с чердаков, чьи певучи глаголы,
за дарующих радость везде и всечасно,
за тебя, раз ты к этому делу причастна,
и, запомнив навек горячо и подробно,
за твою красоту, Александра Петровна!
Нас печали качали и грозы растили.
Хорошо, что мы – дети метельной России,
но не худо и то, что у солнца и сини
нам сподобилось жить на степной Украине.
От бедовых голов далека беззаботность.
Нас пугает покой, неизвестность зовет нас.
Но, волнуясь, не раз припаду и присяду,
и послушаю русскую Шехерезаду.
О, язычница Севера, ясное чудо!
В наши трезвые сны ты зачем и откуда?
Как поют нам твой голос, осанка и облик!
Ночь запутала хмель в волосах твоих теплых.
О тебе не умолкнут хмельные помины
в миллионах сердец россиян с Украины,
не забудет никто, перед памятью жалок,
как любили тебя в переполненных залах.
Неуклончивый друг мне судьбою подарен,
и за дружбу с тобой я судьбе благодарен,
и люблю твой талант, задушевный и вещий,
и свищу тебе в лад свои лучшие вещи.
Эпиталама, свадебная песнь
О Гименей-Христос, о нежный Гименей!
Благослови двух душ бесстрашную единость,
наставь и укрепи, слепи, смешай, сведи нас
в убожестве Твоем – в духовности Твоей.
О скорбный Гименей, кто плотницким вином
стол бедных одарил в рассказе Иоанна,
чей образ обрастал одеждами обмана,
будь с нами, как тогда, во времени ином.
От нашей немоты, о ясный Гименей,
не пастырь наш, а брат, прими обет венчальный,
благослови обряд блаженный и печальный
средь попранных святынь, обобранных камней.
От бренности и лжи в мечте своей омой,
избави от стыда и, отрешив от странствий,
прощенным счастье дай друг другу молвить «Здравствуй»,
прижать к лицу лицо вернувшимся домой.
О сердце и чело, отвергнувшие злость!
О легкий Гименей, сквозь рознь благослови нас,
чтоб канула во тлен былая половинность
и Целое из нас собралось и зажглось.
Две тьмы преобрази в сияние одно,
благослови на жизнь, благослови на вечность,
дай любящим прозреть в конечном бесконечность,
испить в земных водах небесное вино.
О Гименей-Христос, о тихий Гименей,
открой нам нашу высь, чтоб, низости переча,
друг с другом и с Тобой увечненная встреча
в бессмертие вела средь смертоносных дней.
Да примем в брачный дар Твой жертвенный венец,
о кроткий Гименей, как в Кане Галилейской,
раскаявшихся душ ласкающею леской
из мертвых вод времен для вечности ловец.
Да с верой длань Твоя коснется наших лбов,
играющий с детьми и сам Дитя Господне,
чтоб Царствие Твое исполнилось сегодня
и вызрела в сердцах всемирная любовь.
И в терньях, и в цепях, свободный Гименей,
упрочь наш брачный дом, о бесприютный путник,
в стране берез и верб, где есть Толстой и Пушкин,
что сладостней, чем мед, и соли солоней.
А если станет в ней безлюдней и темней
и недостойный стон из недр во сне исторгнем,
да устыдимся уз, да будет даром долг нам,
о радостный Иисус, о светлый Гименей!
«А как же ты, чей свет не опечалю…»
А как же ты, чей свет не опечалю,
кому я друг, возлюбленный и брат?
«Живи, живи!» – твои мне говорят
глаза и я «не бойся» обещаю.
Налей мне лучше водки вместо чаю
(хотя и водке я уже не рад) –
и улыбнусь, и жить не заскучаю:
не собран вклад для поминальных трат.
Прозреть бы смысл, отринув злую чушь бы,
а там и ты, глядишь, уйдешь со службы
и поживем, весь свет растеребя.
Вся жизнь до сих прочлась, как телеграмма,
и в мрак уйти мне, в самом деле, рано:
так мало в жизни радовал тебя.
Церковь святого покрова на Нерли
Мы пришли с тобой и замерли
и забыли все слова
перед белым чудом на Нерли,
перед храмом Покрова,
что не камен, а из света весь,
из любовей, из молитв, –
вот и с вечностию сведались:
и возносит, и знобит.
Ни зимы меж тем, ни осени,