– Понимаю, что ты имеешь в виду, – дружелюбно сказал доктор Эдмондс. – Там уже побывали многие, включая и твоего покорного слугу. Однако ЭЭГ крайне важна, потому что может поведать нам об очень многих вещах.
– О каких, например?
– Например, страдаешь ли ты эпилепсией. Это такое заболевание…
– Да, я знаю, что такое эпилепсия.
– Неужели?
– Конечно. У нас в детском саду в Вермонте – я ходил в детский сад, пока был совсем маленьким – был мальчик, который ею болел. Поэтому ему не разрешали пользоваться цветовой доской.
– Что это за доска такая, Дэнни? – Доктор включил аппарат. Тонкие изломанные линии поползли по миллиметровке.
– Обычная с виду доска, но с кучей лампочек. Разного цвета. Когда ты ее включал, некоторые лампочки загорались, но не все сразу. Если ты правильно угадывал, как называется цвет, и нажимал нужную кнопку, лампочки гасли. Так вот, Бренту нельзя было ею пользоваться.
– И правильно, поскольку яркие вспышки иногда могут спровоцировать приступ эпилепсии.
– Вы имеете в виду, что от цветовой доски у Брента мог случиться припадок?
Эдмондс и его помощница невольно улыбнулись и обменялись быстрыми взглядами.
– Неэлегантно, но по сути верно, Дэнни.
– Что?
– Ты все понял правильно, однако вместо грубоватого слова «припадок» лучше было бы сказать, что у него мог произойти приступ болезни. Так выражаться некрасиво… Но все! Теперь ты должен лежать тихо, как мышка.
– Ладно.
– Дэнни, скажи мне, когда у тебя бывают эти… Хорошо, подберем название позже. Перед тем как это с тобой случается, не припоминаешь, чтобы сначала видел яркую вспышку света?
– Нет.
– А какие-нибудь интересные звуки не слышатся? Колокола, например? Или что-то похожее на звонок в дверь?
– Не-а.
– Тогда как насчет запахов? Ничего странного? Может быть, вдруг начинает пахнуть апельсинами, древесными опилками или чем-нибудь неприятным? Скажем, гнилью?
– Нет, сэр.
– Перед тем как отключиться, не хочется ли тебе порой заплакать, хотя тебе вовсе не грустно?
– Никогда.
– Что ж, неплохо.
– Так у меня есть эпилепсия, доктор Билл?
– Вряд ли, Дэнни. Полежи тихо еще немного. Мы почти закончили.
Аппарат гудел и стрекотал еще минут пять, а потом доктор Эдмондс выключил его.
– Вот мы и закончили, приятель, – сказал он деловито. – Пусть Салли теперь снимет с тебя электроды, а потом проходи в соседний кабинет. Мне хочется немного побеседовать с тобой. О’кей?
– Конечно.
– А вас, Салли, попрошу сделать ему кожный тест, прежде чем отправить ко мне.
– Сделаю.
Эдмондс оторвал длинный завиток бумажной ленты, который успел за это время выползти из нутра черной машины, и, на ходу просматривая его, вышел.
– Мне придется сделать тебе небольшой укольчик в руку, – сказала медсестра, когда Дэнни натянул на себя джинсы. – Это нужно, чтобы проверить, нет ли у тебя туберкулеза.
– В прошлом году меня уже проверяли в детском саду, – сказал Дэнни, но без особой надежды.
– Видишь, как давно это было? А теперь ты уже совсем большой мальчик, верно?
– Должно быть, так, – вздохнул Дэнни и протянул руку на заклание.
Затем он надел рубашку, обулся в кроссовки и через раздвижную дверь вошел в кабинет доктора Эдмондса. Тот сидел на краю своего письменного стола и в задумчивости покачивал ногой.
– Привет тебе еще раз, Дэнни.
– Привет.
– Как твоя рука? – спросил он, кивая на левую руку Дэнни, обмотанную бинтом.
– Уже хорошо.
– Рад слышать. Я просмотрел результаты ЭЭГ, и там тоже все в порядке. Но я все равно собираюсь отправить их в Денвер моему другу, который зарабатывает на жизнь чтением подобных штуковин. Просто хочу подстраховаться.
– Конечно, сэр.
– Расскажи мне о Тони, Дэн.
Дэнни шаркнул ногой по полу.
– Это просто мой невидимый дружок, – сказал он. – Я его придумал. Чтобы не скучать одному.
Эдмондс рассмеялся и положил руки на плечи Дэнни.
– Это мне уже сказали твои мама с папой. Но давай-ка посекретничаем, приятель, а? Я ведь твой врач. Скажи мне правду, и я обещаю никому ничего не говорить без твоего разрешения.
Дэнни задумался над его предложением. Он посмотрел на Эдмондса, а потом сделал небольшое усилие, чтобы сосредоточиться и перехватить мысли доктора, в крайнем случае по цветовой гамме понять его настроение. И внезапно у него в голове нарисовалась до странности успокаивающая картина: шкафы для документов, чьи дверцы закрываются и запираются на замок одна за другой. А на дверцах прямо по центру висят небольшие таблички с надписями: «А – В, СЕКРЕТНО», «Г – Ж, СЕКРЕТНО», и так далее. На душе у него сразу полегчало.
И потому он осторожно начал:
– На самом деле я не знаю, кто такой Тони.
– Он твой ровесник?
– Нет. Ему, наверное, уже лет одиннадцать. Но иногда мне кажется, что он даже старше. Я никогда не видел его по-настоящему близко. Возможно, ему уже достаточно лет, чтобы водить машину.
– Значит, ты видишь его только издалека, так?
– Да, сэр.
– И он всегда появляется, прежде чем ты теряешь сознание?
– Но я не теряю сознание. Я как бы следую за ним. И он показывает мне разные вещи.
– Что, например?
– Ну… – Дэнни недолго колебался, а потом рассказал Эдмондсу о папином чемодане, в котором лежало все, что он написал, и о том, что грузчики все-таки не потеряли его где-то между Вермонтом и Колорадо. Он все время стоял под лестницей.
– И твой папа нашел его там, где сказал Тони?
– Да, сэр. Но только Тони не просто сказал. Он показал мне его.
– Понятно. А что Тони показал тебе вчера вечером? Когда ты заперся в ванной комнате?
– Я не помню, – поспешно ответил Дэнни.
– Ты уверен?
– Да, сэр.
– Я только что сказал, что ты заперся в ванной. Но ведь все было не так, верно? Это Тони запер дверь.
– Нет, сэр. Тони не мог сам запереть дверь, потому что он не настоящий. Он хотел, чтобы я это сделал. И я ее запер.
– Тони всегда показывает тебе, где лежат потерявшиеся вещи?
– Нет, сэр. Иногда он показывает мне то, что должно случиться.
– В самом деле?
– Да. Тони однажды показал мне парк развлечений и аттракционов в Грейт-Баррингтоне. Он сказал, что папа отвезет меня туда на мой день рождения. И так оно и вышло.
– Что еще он тебе показывает?
Дэнни нахмурился.
– Какие-то знаки и вывески. Он все время показывает мне старые надписи. А я не могу ничего прочитать. Или почти ничего.
– Зачем же, как ты думаешь, Тони делает это, Дэнни?
– Понятия не имею. – Тут его лицо прояснилось. – Но папа с мамой сейчас учат меня читать, и я очень стараюсь научиться побыстрее.
– Чтобы суметь прочитать вывески и знаки Тони?
– Не только. Я просто хочу уметь читать. Но и для этого тоже, да.
– Тебе нравится Тони?
Дэнни потупил взгляд в пол и ничего не ответил.
– Дэнни?
– Трудно сказать, – отозвался он наконец. – Когда-то нравился. Я даже надеялся, что он станет приходить каждый день, потому что он всегда показывал мне только хорошее. Особенно с тех пор, как мама с папой перестали думать о РАЗВОДЕ.
Взгляд доктора Эдмондса стал очень внимательным, но Дэнни этого не заметил. Он смотрел в пол, думая только о том, как ему лучше выразить свои мысли.
– Но теперь всякий раз, когда он приходит, Тони показывает мне плохие вещи. Страшные вещи. Как в ванной вчера. Это жалит меня так же больно, как те осы. Только картины, которые показывает Тони, делают мне больно здесь.
И он приставил указательный палец к виску, словно пистолет.
– Что же это за вещи, Дэнни?
– Я не могу вспомнить! – воскликнул Дэнни с мукой в голосе. – Я бы вам все рассказал, если бы мог! Но мне кажется, я не могу ничего вспомнить, потому что это настолько плохо, что я сам не хочу ничего запоминать. Когда я прихожу в себя, в памяти остается только РОМ.
– Ром? О чем ты говоришь, Дэнни?
– Я не знаю!
– Дэнни?
– Что, сэр?
– Ты можешь сделать так, чтобы Тони пришел прямо сейчас?
– Не знаю. Он не всегда приходит. А теперь я даже не уверен, хочу ли, чтобы он снова явился когда-нибудь.
– Попробуй, Дэнни. Я буду все время рядом с тобой.
Дэнни посмотрел на Эдмондса с сомнением. Тот ободряюще кивнул ему.
Дэнни глубоко, протяжно вздохнул и тоже кивнул:
– Ладно. Но не уверен, что получится. Я никогда прежде не делал этого, если кто-то наблюдал за мной. Да и Тони приходил не всякий раз.
– Не придет так не придет, – сказал Эдмондс. – Я просто хочу, чтобы ты попытался.
– Хорошо.
Дэнни опустил взгляд на медленно раскачивавшиеся мокасины на ногах врача и направил мысленное усилие за пределы комнаты. В сторону мамы и папы. Они были где-то поблизости… Да, прямо за этой стеной, на которой висела картина. В приемной, куда они все вошли в самом начале. Сидели рядом, но молчали. Листали журналы. Беспокоились. О нем.
Он сильнее сосредоточился, сдвинув брови в попытке понять общее направление мыслей своей мамы. Это всегда было сложнее, если она не находилась с ним в одной комнате. Но потом у него начало получаться. Мама думала о сестре. О своей сестре. Сестра была мертва. И мама считала, что именно это превратило ее собственную маму в такую
(мразь?)
в такую старую склочницу. Потому что другая ее дочь умерла. Совсем маленькой девочкой ее
(сбила машина о боже я больше не переживу ничего подобного как случай с эйлин но что если он болен серьезно болен раком или менингитом лейкемией или у него найдут опухоль в мозгу как у сына джона гантера или мышечную дистрофию или о господи дети в его возрасте часто страдают от белокровия облучение и химиотерапия мы не сможем себе этого позволить но ведь не могут же они просто так выкинуть ребенка умирать на улице правда ведь и вообще с ним все в порядке в полном порядке ты не должна даже допускать подобных мыслей)