(Дэнни…)
(об эйлин и)
(Дэнни-и-и…)
(о той машине)
(Дэнни-и-и…)
Тони не появился. Он лишь услышал его голос. Но как только голос начал отдаляться, Дэнни последовал за ним в темноту, падая и спотыкаясь, устремился в магическим образом возникшую дыру между качавшимися мокасинами доктора Билла, миновав какое-то место, откуда доносился стук, миновав в темноте ванну, в которой колыхалось нечто ужасное, миновав звуки, напоминавшие благостный перезвон церковных колоколов, миновав часы под стеклянным колпаком.
Затем темноту немного рассеял тусклый свет одинокой лампочки, пробивавшийся сквозь паутину. Стал виден каменный пол, сырой и отталкивающе грязный. Откуда-то доносился монотонный механический грохот, но приглушенный, не страшный. Наоборот, навевавший дрему. Я обязательно это забуду, подумал Дэнни с вялым удивлением.
Когда его глаза привыкли к темноте, он смог разглядеть впереди Тони, точнее, его силуэт. Тони на что-то смотрел, и Дэнни тоже напряг зрение и постарался понять, что это.
(Твой папа. Видишь своего папу?)
Конечно же, он его видел. Как же он мог не заметить его, несмотря на плохое освещение? Папа стоял на коленях, разглядывая в луче карманного фонарика картонные коробки и деревянные ящики. Коробки были старые и заплесневелые. Некоторые развалились, и их содержимое рассыпалось по полу. Журналы, книги, какие-то бланки, похожие на счета. Папа изучал все это с пристальным интересом. А потом он поднял взгляд и направил луч фонарика в другую сторону. Свет упал на еще одну книгу, большую, скрепленную золотым шнуром. Обложка напоминала белую кожу. Не книга, а альбом. Дэнни ощутил внезапный порыв окликнуть отца, сказать ему, что не надо трогать альбом, что лучше оставить его в покое, что есть такие вещи, которые не следует открывать. Но папа уже поднялся и направился в ту сторону.
Механический гул, в котором Дэнни теперь узнал шум котла «Оверлука» – папа ходил проверять его три или даже четыре раза в день, – перешел в зловещий ритмичный скрежет. Потом он стал скорее напоминать звук… Звук ударов молота. А запахи плесени, сырости, подгнившей бумаги сменились чем-то другим – острым, чуть можжевеловым запахом Скверной Жидкости. Он окутал папу, когда тот добрался до альбома и… ухватился за него.
Тони незримо присутствовал где-то в темноте,
(Это бесчеловечное место превращает людей в монстров. Это бесчеловечное место)
повторяя одну и ту же непонятную фразу снова и снова.
(превращает людей в монстров.)
Дэнни снова провалился в темноту, но теперь его сопровождал громкий грохот, который уже не был шумом бойлера, а перешел в отчетливый звук молотка, со свистом разрезавшего воздух, прежде чем вонзиться в шелк обоев и выбить из стены струйку алебастровой пыли. Он снова скрючился на сине-черных джунглях коврового покрытия.
(Выходи)
(Это бесчеловечное место)
(и получи по заслугам!)
(превращает людей в монстров.)
Со стоном, который эхом отдался в голове, Дэнни сумел вырваться из темноты. Его держали чьи-то руки, и он напрягся, решив, что темные силы из мира «Оверлука», показанного Тони, каким-то образом смогли проследовать за ним в действительность… Но потом он услышал, как доктор Эдмондс говорит:
– Все хорошо, Дэнни. Ты в полном порядке. Все хорошо.
Дэнни узнал сначала доктора, а потом и кабинет. Он начал дрожать всем телом. Эдмондс крепко держал его.
Когда дрожь стала утихать, врач спросил:
– Ты произнес слово «монстры», Дэнни. Что это было?
– Это бесчеловечное место, – сдавленно вырвалось у него. – Тони сказал мне… Это бесчеловечное место… Превращает… Превращает…
Он помотал головой:
– Больше ничего не помню.
– Постарайся как следует.
– Не могу!
– Но Тони появился?
– Да.
– Что он тебе показал?
– Темноту. Какие-то стуки. Не помню.
– Где ты был?
– Оставьте меня в покое! Я ничего не помню! Оставьте меня в покое! – Он начал всхлипывать от охватившего его чувства страха, беспомощности и разочарования. Все ушло, растворилось, слиплось в подобие мокрого комка бумаги, на которой остались воспоминания, нечитаемые и неразборчивые.
Эдмондс подошел к кулеру и принес мальчику бумажный стаканчик с водой. Дэнни жадно выпил воду, и Эдмондс принес ему еще.
– Так лучше?
– Да.
– Пойми, Дэнни, я не собираюсь давить на тебя. И нисколько не сомневаюсь в твоих словах. Но ты не мог бы припомнить хоть что-то до появления Тони?
– Помню маму, – медленно ответил Дэнни. – Она волновалась за меня.
– Мамы всегда волнуются за своих детей, друг мой.
– Нет… Не так. У нее была сестра Эйлин, которая погибла еще совсем маленькой. Она вспомнила, как Эйлин сбила машина, и только поэтому стала тревожиться за меня. Больше я ничего не могу вспомнить.
Эдмондс внимательно посмотрел на него.
– То есть она думала обо всем этом прямо здесь? Сидя в моей приемной?
– Да, сэр.
– Откуда же ты можешь это знать, Дэнни?
– Сам не понимаю, – печально ответил мальчик. – Должно быть, это сияние.
– Что-что?
Но Дэнни лишь вяло помотал головой.
– Я ужасно устал. Могу я пойти к маме с папой? Мне не хочется больше отвечать ни на какие вопросы. Я устал. И у меня тяжесть в животе.
– Тебя может вырвать?
– Нет, сэр. Мне просто нужно к маме с папой.
– Так и быть, Дэн. – Доктор Эдмондс поднялся. – Иди в приемную и побудь с родителями, но только минутку. А потом попроси их зайти. Мне нужно побеседовать и с ними тоже. Договорились?
– Да, сэр.
– Там есть книжки, которые ты сможешь пока полистать. Ты же любишь книжки?
– Да, сэр, – послушно ответил Дэнни.
– Ты хороший мальчик.
Дэнни лишь слабо улыбнулся.
– Я не обнаружил у него никаких признаков заболевания, – сообщил доктор Эдмондс чете Торрансов. – По крайней мере в физиологическом смысле. Что касается умственной сферы, то он очень развит, но наделен, пожалуй, избытком воображения. Такое случается. Некоторым детям нужно дорасти до своей фантазии, как до купленной на вырост обуви. Фантазии Дэнни сейчас еще слишком велики для его возраста. Вы когда-нибудь проверяли коэффициент интеллекта мальчика?
– Я не верю в эти цифры, – сказал Джек. – Они заранее формируют предвзятое отношение со стороны как родителей, так и учителей.
Доктор Эдмондс кивнул:
– Вероятно, так и есть. Но если вы однажды протестируете его, то, как мне представляется, обнаружите, что он опережает в умственном развитии свою возрастную группу. Его словарный запас и умение выражать свои мысли просто поразительны для ребенка, которому нет еще и шести.
– Просто мы всегда старались разговаривать с ним на равных, – сказал Джек не без гордости.
– Конечно. Потому что вам едва ли когда-либо нужно было снисходить до его возраста, чтобы он вас понял, – заметил Эдмондс, поигрывая своей авторучкой. – Когда он был у меня на приеме, то впал в транс. По моей просьбе. Все происходило в точном соответствии с вашим описанием вчерашнего происшествия в ванной. Все его мышцы расслабились, тело поникло, а глазные яблоки закатились. Классический случай самогипноза. Но он меня поразил. Я, признаться, все еще нахожусь под сильным впечатлением.
Торрансы дружно подались вперед.
– Как это было? – встревоженно спросила Уэнди, и Эдмондс, осторожно подбирая выражения, описал состояние, в которое впал Дэнни, его сбивчивые фразы, из которых доктор сумел выловить только слова «монстры», «темнота» и «грохот». И последовавшие затем слезы, почти истерику и нервную реакцию желудка.
– Опять этот Тони, – буркнул Джек.
– Но что означали его слова? – допытывалась Уэнди. – У вас есть какие-то соображения по этому поводу?
– Есть кое-что. Но вам это может не понравиться.
– Все равно нам нужно знать. Говорите, – сказал Джек.
– Из того, чем Дэнни поделился со мной, можно заключить, что его «невидимый дружок» действительно был ему другом до тех пор, пока вы не перебрались из Новой Англии сюда. Тони стал страшным только после вашего переезда. Приятные сновидения переросли в кошмары, которые тем более пугают вашего сына, поскольку он не запоминает в точности, что же такого страшного ему приснилось. У него возник мощный буфер между сознанием и подсознанием, которым руководит чертовски строгий пуританин. Нечто вроде внутреннего цензора, который пропускает в сознание лишь малые дозы информации из сферы подсознательного, да и они зачастую носят чисто символический характер. Это описание – очень примитивный пересказ теории Фрейда, но оно может дать вам представление о том, что нам известно о внутренних процессах, происходящих в человеческом мозгу.
– Вы считаете, что это переезд так плохо повлиял на душевное состояние Дэнни? – спросила Уэнди.
– Весьма вероятно. Особенно если переезд происходил при неблагоприятных, травматических для ребенка обстоятельствах, – ответил Эдмондс. – Они имели место?
Уэнди и Джек переглянулись.
– Я преподавал в школе, – медленно сказал Джек. – И лишился работы.
– Понятно, – кивнул Эдмондс и уложил в футляр авторучку, которую все это время вертел в руках. – Однако, боюсь, это еще не все. И продолжение может оказаться для вас болезненным. По всей видимости, ваш сын был убежден, что вы оба серьезно рассматривали возможность развода. Сейчас он рассказывает об этом легко, но только потому, что, как ему кажется, вы отказались от этой затеи.
У Джека отвисла челюсть, а Уэнди отпрянула, как от пощечины. Кровь мгновенно отлила от ее лица.
– Но мы никогда не обсуждали это между собой! – воскликнула она. – Ни в его присутствии, ни даже наедине друг с другом! Мы не…
– Думаю, будет лучше, если вы узнаете все подробности, доктор, – перебил Джек. – Вскоре после рождения Дэнни я превратился в законченного алкоголика. У меня были проблемы со спиртным, пока я учился в колледже, затем наступило небольшое улучшение после нашего знакомства с Уэнди, но дело стало совсем плохо с появлением на свет ребенка, когда писательское творчество, которое я считаю своим истинным призванием, зашло в тупик. Дэнни было три с половиной года, и он однажды разлил пиво на листы бумаги с моей работой… Листы, которые я сам прежде забраковал и собирался выбросить… И я… я… О дьявол! – Его голос дрогнул, но глаза остались сухими. – Это звучит так чудовищно, когда произносишь вслух… Короче, я слишком сильно сжал ему руку, когда повернул его, чтобы отшлепать, и сломал ее. Через три месяца я бросил пить. И с тех самых пор не прикасался к бутылке.