Он снова смежил веки, и на темном экране его мысленного взора сразу же побежали образы: вот он сует руку в дыру крыши, чтобы вытащить наружу кусок гнилой изоляции, а потом чувствует острую боль, как от ожога, слышит собственный крик, разносящийся посреди окружающей тишины: Ах ты ж, сучье отродье, мать твою…
Потом память прокрутила другой эпизод, случившийся двумя годами ранее. Он увидел, как на нетвердых ногах вошел домой в три часа утра, пьяный в дым. Повалился сначала на стол, а потом распластался по полу, громкой руганью разбудив спавшую на диване Уэнди. Она включила свет и увидела его рваную и грязную одежду, пострадавшую в драке, в которую он по уже забытым причинам ввязался за несколько часов до того на парковке рядом с очередным заштатным баром у самой границы Нью-Гэмпшира. У него под носом запеклась кровь, и он сидел на полу с глупым лицом, моргая от яркого света, как только что выбравшийся из норы крот, а Уэнди с тоской в голосе сказала: Сукин ты сын! Ты разбудил Дэнни. Если тебе плевать на самого себя, то подумал бы хотя бы о нас с ним. Впрочем, что толку с тобой сейчас говорить?
Звонок телефона заставил его подскочить от неожиданности. Он схватил трубку, вопреки всякой логике решив, что ему мог перезвонить Уллман или даже Эл Шокли.
– Слушаю!
– Вы превысили лимит, сэр. С вас еще причитается три доллара пятьдесят центов.
– Мне придется разменять деньги, – сказал он. – Подождите минутку.
Он опустил трубку на полку, скормил автомату последние остававшиеся у него шесть четвертаков, потом направился к кассе, чтобы получить еще мелочи. Он проделал все это на автопилоте, а в мозгу непрерывно крутилась, как белка в колесе, одна мысль.
Зачем он позвонил Уллману?
Потому что Уллман унизил его? Но ведь он испытывал унижения и раньше, причем от настоящих мастеров этого дела, где Великим Гроссмейстером был, конечно же, он сам. Для того чтобы клюнуть этого недомерка в лысеющий череп и разоблачить его лицемерие? Но Джек никогда не считал себя до такой степени мелочным. Причиной мог быть альбом с вырезками, и он попытался ухватиться за это объяснение, но и оно не выдерживало никакой критики. Шансы, что Уллман знал имя владельца альбома, были изначально близки к нулю. Ведь еще во время собеседования он говорил о подвале, словно о какой-то другой стране – причем стране нищей и слаборазвитой. Если уж Джеку действительно хотелось попытаться выяснить личность владельца альбома, то следовало позвонить в первую очередь Уотсону, чей контактный номер на зиму значился в том же списке. И пусть даже Уотсон едва ли мог дать ему необходимый ответ, он все равно был бы гораздо более естественным выбором для звонка, чем Уллман.
А делиться с ним идеей написать книгу – это же чистейшей воды глупость. Просто неописуемая глупость. Он не только поставил себя под угрозу увольнения, но, возможно, и перекрыл многие важные каналы информации, потому что Уллман теперь наверняка пустит слух среди тех, кого это касается, о появлении писаки из Новой Англии, который захочет расспросить их об «Оверлуке». А ведь он мог под сурдинку провести дальнейшее расследование, разослав нужным людям вежливые письма и, вероятно, договорившись об интервью весной… А потом сидеть и посмеиваться над яростью Уллмана, когда его книга уже благополучно вышла бы из печати – Таинственный Автор В Маске Наносит Новый Удар! Но вместо этого его угораздило сделать тупейший звонок, потерять контроль над собой, превратить Уллмана в смертельного врага, одновременно пробудив в этом «карликовом Цезаре» все его наиболее отвратительные черты. Зачем? Если он не пытался добиться, чтобы его вышвырнули с очень хорошей работы, добытой для него Элом, то чего же он хотел добиться вообще?
Джек вставил в прорезь автомата недостающие монеты и повесил трубку. Он совершил безрассудный поступок, каковых в период пьянства за ним числилось немало. Но сейчас-то он был трезв. Совершенно, до омерзения трезв.
Выходя из аптеки, он сунул в рот еще одну таблетку экседрина, морщась и одновременно наслаждаясь горечью.
И почти сразу столкнулся на тротуаре с Уэнди и Дэнни.
– Эй! А мы как раз шли за тобой, – сказала она. – Начался снегопад.
– И то верно, – отозвался Джек. Снег действительно валил густо, уже припорошив главную улицу Сайдуайндера и скрыв разметку на асфальте. Дэнни стоял, задрав голову вверх к белесому небу и открыв рот, чтобы ловить им крупные пушистые снежинки, медленно опускавшиеся вниз.
– Думаешь, началось по-настоящему? – спросила Уэнди.
Джек пожал плечами:
– Трудно сказать. Я лично надеялся, что Господь благословит нас хорошей погодой еще хотя бы на неделю-другую. И мы все еще можем рассчитывать на это.
Благословение! Милость. Вот нужные слова.
(Прости меня, Эл! Яви божескую милость, и да будешь благословен за это. К милости твоей взываю. Дай мне еще один шанс. Я всем сердцем сожалею…)
Сколько же раз за долгие годы он – вполне взрослый человек – просил о снисхождении и новом шансе начать все заново? Джек вдруг стал до такой степени себе противен, что, как ему показалось, застонал вслух.
– Как твоя головная боль? – моментально встрепенулась Уэнди, внимательно всматриваясь в него.
Он обвил ее рукой и крепко прижал к себе.
– Уже намного лучше. Не пора ли нам, ребята, возвращаться домой, пока еще есть такая возможность?
И они направились к месту, где оставили пикап. Джек шел в центре, левой рукой обнимая за плечо Уэнди, а правой держа ладонь Дэнни. К добру или к худу, но он впервые назвал отель их домом.
Только когда он уже садился за руль, ему в голову пришла мысль, что «Оверлук» интриговал его, но не слишком нравился. Он все еще не был уверен, что это место сулило хоть что-то хорошее его жене, его сыну или ему самому. Быть может, потому он и позвонил Уллману.
Чтобы его уволили, пока не поздно.
Сдав назад, он вывел пикап на дорогу и направил к выезду из городка, в горы.
Глава 21Ночные размышления
Было десять часов вечера. И в их квартире никто не спал, хотя каждый имитировал глубокий сон.
Джек лежал на боку лицом к стене с открытыми глазами, вслушиваясь в глубокое и размеренное дыхание Уэнди. Вкус таблеток все еще ощущался во рту – язык стал немного шершавым и чуть онемел. Без четверти шесть (без четверти восемь по восточному времени) ему позвонил Эл. Уэнди как раз сидела вместе с Дэнни у камина в большом вестибюле и читала.
– Личный вызов для мистера Джека Торранса, – объявила телефонистка.
– Я слушаю. – Он переложил трубку в правую руку, а левой достал из заднего кармана брюк носовой платок и провел им по истончившейся коже губ. Потом прикурил сигарету.
Неожиданно громко в ухе раздался голос Эла:
– Джеки, старина! Скажи мне, ради Бога, что у тебя на уме?
– Привет, Эл! – Он затушил сигарету и потянулся за пузырьком с экседрином.
– Что происходит, Джек? У меня сегодня состоялся очень странный телефонный разговор со Стюартом Уллманом. А надо знать, что Стью Уллман звонит по межгороду за свой счет, только если, извини за выражение, очень большой кусок дерьма попал в вентилятор.
– Уллману совершенно не о чем беспокоиться, Эл. Как и тебе самому.
– О чем же конкретно нам не стоит беспокоиться? Послушать Стью, так речь идет если не о прямом шантаже, то о большой статье по поводу «Оверлука» в журнале «Нэшнл инквайрер». Так что выкладывай, в чем дело, приятель.
– Я просто хотел подразнить его, – сказал Джек. – Когда я впервые приехал сюда на собеседование, он не поленился вытащить на свет божий все мое грязное белье. У вас были проблемы с выпивкой. Потеряли работу из-за драки с учеником. Сомневаюсь, что вы нам подходите. И все такое. Но меня больше всего задело за живое, что он цеплялся ко мне потому, что, видите ли, просто обожает свой чертов отель. «Оверлук» прекрасный, «Оверлук» бесподобный, «Оверлук» – треклятая священная корова. А потом я нашел в подвале некий альбомчик. Кто-то не поленился собрать под одной обложкой довольно дурно пахнущую информацию о кафедральном соборе Уллмана, где, как выяснилось, после обычной мессы частенько поклонялись дьяволу и прочей нечисти.
– Надеюсь, ты выражаешься не более чем метафорически, Джек? – Голос Эла вдруг стал пугающе холодным.
– Так и есть. Но я и в самом деле узнал много…
– Мне хорошо известна история отеля.
Джек пальцами пригладил волосы.
– Вот я и позвонил ему, чтобы сунуть носом во все это. Признаю, что поступил не слишком умно, и обещаю никогда не повторять таких фортелей впредь. Конец фильма.
– Но Стью сказал, что ты планируешь вывесить кое-что из грязного белья на всеобщее обозрение.
– Стью – дурак набитый! – рявкнул Джек в трубку. – Я действительно сказал ему, что у меня зародилась мысль написать об «Оверлуке». Это верно. Есть такая идея. В моем понимании это место – просто энциклопедия характеров, населявших Америку после Второй мировой войны. Наверное, это звучит слишком напыщенно… Я все понимаю… Но поверь, Эл, здесь есть все необходимое для великой книги. Кроме того, речь идет о планах на весьма отдаленное будущее, клянусь тебе. Сейчас у меня столько другой работы, что я с трудом справляюсь даже с ней, и поэтому…
– Это меня совершенно не устраивает.
И Джек вдруг осознал, что держит перед собой черную телефонную трубку в полной растерянности и не верит своим ушам.
– Что? Ты хочешь сказать, Эл…
– Я уже сказал все, что хотел сказать. Какой смысл ты вкладываешь в слова «весьма отдаленное будущее», Джек? Для тебя это, вероятно, два года. Максимум пять. А для меня это означает и тридцать лет, и сорок, потому что я связал свою судьбу с «Оверлуком» очень прочно и надолго. И от одной только мысли, что ты планируешь собрать всю грязь о моем отеле, а потом превратить ее в шедевр американской литературы, меня начинает тошнить.
Джек лишился дара речи.
– Я искренне старался помочь тебе, Джеки. Мы вместе прошли войну, и мне казалось, что я кое-чем тебе обязан. Помнишь войну?