очень великодушный старьевщик. Работы никакой. Ни сезонной, ни на полставки. Разве что подрядиться расчищать от снега дорожки к чужим домам по три доллара за один заход. Превосходная картинка: Джон Торранс тридцати лет от роду, который когда-то публиковался в «Эсквайре» и лелеял мечту – причем совсем небезосновательную мечту – стать одним из ведущих американских писателей следующего десятилетия, с лопатой на плече ходит и нажимает кнопки звонков в домах захолустного городка… И эту картину воображение нарисовало ему куда живее, чем львов из ограды. Он еще сильнее стиснул кулаки. Так, что ногти вырезали на ладонях кровавые полумесяцы. Джон Торранс стоит в очереди, чтобы обменять свои шестьдесят долларов на продуктовые талоны, или приходит к местной методистской церкви, где раздают одежду для бедных, и получает ее вместе с презрительными взглядами жителей Сайдуайндера. Джон Торранс, объясняющий Элу, почему им пришлось срочно уехать. Почему они погасили топку и оставили «Оверлук» на милость вандалов и грабителей на снегоходах. Понимаешь, Эл, attendez-vous[16], Эл, там полно привидений, и они устроили охоту на моего мальчика. Прощай, Эл, не поминай лихом. Переходим к главе четвертой: «Для Джона Торранса наступает весна». Что тогда? А черт его знает, что тогда! Вероятно, им удастся добраться на своем «фольксвагене» до западного побережья. Только смени бензонасос, и в путь! Отъехать отсюда на пятьдесят миль к западу, а потом дорога пойдет все время под горку, и можно на нейтралке докатить до самой Юты. Или до солнечной Калифорнии – штата апельсинов и безграничных возможностей. Человека с его безупречным прошлым алкоголика, хулигана-задиры и охотника за привидениями там ждут с распростертыми объятиями. Занимайся тем, к чему лежит душа! Хочешь в туристический бизнес – продавай билеты на междугородние автобусы. И в автомобильной индустрии дело найдется – мой машины, облачившись в прорезиненный костюмчик. Ах, вы предпочитаете что-нибудь связанное с кулинарным искусством? Так почти в любой закусочной требуются уборщики. Не боитесь материальной ответственности? Пожалуйте в автозаправщики. Там, кстати, пригодятся интеллектуальные способности: нужно уметь правильно дать сдачу и откатать копию кредитной карточки. «Двадцать пять рабочих часов в неделю по минимальной ставке, вот и все, что я могу предложить, друг мой». Приятно слышать такое во времена, когда цена буханки хлеба уже перевалила за шестьдесят центов.
Кровь начала медленно стекать с его ладоней. Те же стигматы, разве не похоже? Он сжал пальцы еще сильнее, доводя себя болью до исступления. Жена мирно спала рядом. А что ей? У нее никаких проблем. Он же согласился увезти ее с Дэнни от большого и страшного чудища, так о чем теперь заботиться? А потому, видишь ли, Эл, я подумал, что лучше всего будет…
(убить ее.)
Мысль возникла словно ниоткуда – простенькая и без прикрас. Желание вытащить ее из постели, голую, ничего не понимающую, еще толком не проснувшуюся; наброситься на нее, ухватиться за шею, как за ствол молоденькой осинки, начать душить, пережав большими пальцами трахею, а сзади упершись в основание позвоночника. Сначала вздернуть голову вверх, а потом с силой обрушить на пол, и так раз за разом: молотить, крушить, разбивать. Можешь трепетать и молить о пощаде, детка. Крутиться, извиваться, таращиться. Я заставлю тебя заплатить за все. Испить чашу наказания до дна.
До него вдруг донеслись чуть слышные приглушенные звуки, исходившие откуда-то извне его пришедшего в лихорадочное возбуждение сознания. Он посмотрел в другой конец комнаты и заметил, что Дэнни снова забеспокоился во сне, ворочаясь и ногами спихивая с себя одеяло. Из груди мальчика вырывался стон – слабый и сдавленный. Какой кошмар на этот раз? Женщина с синюшным лицом, давно уже мертвая, преследует его по коридору отеля? Джек так не думал. Что-то иное мучило Дэнни во сне. Что-то гораздо более страшное.
Это заставило Джека очнуться. Он встал с кровати и подошел к сыну, чувствуя тошнотворный стыд. Ему следовало думать о Дэнни, а не об Уэнди и себе самом. Только о Дэнни. В глубине души он понимал, что какой бы скверный оборот ни приняли дела дальше, Дэнни необходимо было вывезти. Он поправил одеяло, а сверху положил плед. Мальчик уже успокоился. Джек дотронулся до его лба
(с какими монстрами он сражался за этой тонкой косточкой?)
и почувствовал тепло, но не лихорадочное. Дэнни снова безмятежно спал. Как ни странно.
Джек вернулся в постель и попытался заснуть. Но сон не шел.
Как же несправедливо, что жизнь складывалась подобным образом: неудачи преследовали его повсюду. Даже приезд в «Оверлук» не сбил их со следа. Когда завтра к вечеру они доберутся до Сайдуайндера, все его вновь вспыхнувшие надежды исчезнут, растают в голубой дали, как любил говаривать сосед Джека по университетскому общежитию. Поневоле он рассматривал возможные варианты дальнейших событий, если бы они никуда не уехали, сумели бы выдержать здесь свой срок до конца. Он бы закончил пьесу. Так или иначе, но сумел бы найти подходящий финал для нее. А его собственное двойственное отношение к главным героям могло бы даже добавить интригующих мазков к завершающим сценам. Вероятно, он смог бы даже заработать какие-то деньги – это было вполне реально. К тому же Эл способен убедить совет школы в Стовингтоне вернуть ему работу. Скорее всего его примут на условиях испытательного срока – а он может длиться до трех лет. Но кто знает, если Джек не начнет пить и будет продолжать писать, ему едва ли понадобится торчать в Стовингтоне целых три года. Прежде он Стовингтон ни в грош не ставил. Задыхался там, словно погребенный заживо, однако следовало признать, что это был незрелый подход. И разумеется, как можно получать удовольствие от работы преподавателя, если ведешь уроки с глубочайшего похмелья два дня из трех? Ничего подобного не повторится. Он будет относиться к своим обязанностям гораздо более ответственно. В этом у него не было ни малейших сомнений.
Где-то на этом месте его сознание начало погружаться в сон. Но последняя мысль преследовала его гулким ударом колокола:
Он мог бы обрести мир и покой здесь. Такой долгожданный мир и покой. Если бы ему только дали шанс.
Проснувшись, он обнаружил, что стоит в ванной комнате номера 217.
(он снова бродил во сне – но зачем? здесь нет передатчика, который можно разбить)
Свет в ванной был включен, а сам номер у него за спиной погружен во тьму. Занавеска вокруг ванны на птичьих лапках оказалась задернута. Коврик рядом с ней – помят и влажен.
Джек вроде бы начал ощущать подобие страха, но сам по себе дремотный характер испуга подсказывал, что все это происходило во сне. И все же справиться с ним не удавалось. Слишком многое в «Оверлуке» поначалу представлялось лишь сном.
Он подошел к ванне, сам того не желая, но не в силах остановиться.
Отдернул занавеску.
Внутри невесомо плавал в воде совершенно голый Джордж Хэтфилд, из груди которого торчал нож. Вода вокруг него окрасилась в ярко-розовый цвет. Глаза Джорджа были закрыты. Его обмякший пенис колыхался на поверхности подобием странной водоросли.
– Джордж… – услышал Джек собственный голос.
Глаза Джорджа резко открылись. Они были словно отлиты из серебра и совершенно не походили на человеческие. Руки Джорджа, белые, как две рыбины, нащупали края ванны, и он сел. Нож торчал точно в середине груди, на равном расстоянии от сосков. Края раны даже не припухли.
– Вы перевели таймер вперед, – сказал сереброглазый Хэтфилд.
– Нет, Джордж, я этого не делал. Я…
– Я не заикаюсь.
Джордж уже поднялся во весь рост, не сводя с Джека белесого серебристого взгляда, его губы скривились в мертвой улыбке. Он перебросил ногу через фаянсовый край ванны, и белая сморщенная ступня опустилась на коврик.
– Сначала вы пытались сбить меня на велосипеде, потом переставили таймер, потом хотели зарезать меня ножом, но я никогда не заикался.
Джордж пошел к Джеку, вытянув вперед руки с чуть скрюченными пальцами. От него пахло тленом и сыростью, как от опавших листьев, которые долго поливали дожди.
– Я сделал это для твоего же блага, – сказал Джек, отшатываясь. – Я перевел часы вперед из сострадания к тебе. Но важнее другое: я знаю, как ты смошенничал на выпускном экзамене.
– Я не мошенничаю… и не заикаюсь.
Руки Джорджа коснулись шеи Джека.
Джек повернулся и побежал, но его бег был тягучим, невесомым и медленным, как часто бывает во сне.
– Ты это сделал! Ты смошенничал! – кричал он в злобе и страхе, пересекая темную гостиную-спальню. – У меня есть доказательства!
Руки Джорджа опять сомкнулись на его шее. От ужаса сердце Джека раздулось так, что, казалось, вот-вот взорвется. Но потом его пальцы нащупали наконец дверную ручку, та повернулась, и Джек вывалился в открытый проем. Он выбрался наружу, но оказался не в коридоре третьего этажа, а в подвальном помещении позади каменной арки. Горела опутанная паутиной лампочка. Его походный стул стоял прямо под ней. А кругом пародией на миниатюрные горные хребты высились коробки, ящики и перевязанные кипы записей, счетов и бог знает чего еще. Чувство облегчения накатило на Джека.
– Я найду это! – услышал он собственный крик. Схватил сырую, заплесневелую картонную коробку, но она развалилась у него в руках, и из нее водопадом низверглись на пол пожелтевшие листки. – Оно где-то здесь! И я найду его!
Он запустил руки в бесформенную кучу бумаги и достал оттуда сухое осиное гнездо и таймер. Таймер громко тикал. К его задней стенке был прикреплен электрический шнур, шедший к связке динамитных шашек.
– Вот! – заорал он. – На, возьми!
Облегчение сменилось ощущением полного триумфа. Он не просто убежал от Джорджа – он его победил. С этими магическими талисманами Джордж ни за что не посмеет вновь коснуться его. Джордж обратится в трусливое бегство.