)
Он провел внизу всю ночь, роясь в коробках со старыми записями, охваченный лихорадочным чувством, что время уходит и ему нужно торопиться. Ведь он так и не нашел некое важное связующее звено, факт, который сделает картину полной и ясной. Его пальцы покрылись слоем желтой грязи от возни с замшелыми бумагами. И поиски так увлекли его, что он ни разу не проверил бойлер. В последний раз он спустил пар около шести часов вечера, когда пришел сюда. А сейчас уже было…
Он посмотрел на часы и вскочил, опрокинув пачку архивных счетов.
Боже милосердный! Без четверти пять утра.
У него за спиной продолжала горячо полыхать топка. А из помещения бойлерной доносились стоны и свисты котла.
Джек бросился туда. За последний месяц его лицо заметно осунулось и заросло щетиной, под глазами пролегли глубокие тени, что придавало ему сходство с изможденным узником концлагеря.
Стрелка манометра бойлера поднялась до 210. Джеку даже казалось, что он видит, как выгибаются под смертоносным давлением покрытые заплатами стенки котла.
(Оно ползет вверх… Ты меня силком не заставишь спуститься сюда и встать рядом с этой бочкой, если стрелка встанет даже на ста восьмидесяти…)
Но внезапно в нем заговорил совершенно спокойный и рассудительный внутренний голос.
(Оставь все как есть. Пойди забери Уэнди и Дэнни, а потом выметайтесь отсюда подобру-поздорову. И пусть себе взлетит на воздух.)
Он отчетливо представлял этот взрыв. Двойной раскат грома, который вырвет из этого места сначала сердце, а потом и душу. Первым разлетится на части бойлер в оранжево-фиолетовой вспышке, осыпав весь подвал дождем из раскаленной горящей шрапнели. Воображение рисовало ему, как красные осколки металла мечутся от стены к стене и от пола до потолка странными бильярдными шарами, со смертоносным свистом разрезая воздух. Некоторые из них, конечно же, попадут в помещение за каменной аркой, и огонь легко охватит старые бумаги, которые заполыхают жарким адским пламенем. Будут уничтожены все секреты, сгорят все доказательства, и ни одна живая душа уже никогда не сможет проникнуть в тайну отеля. Следом взорвется газ, взметнувшись фонтаном огня и превратив всю центральную часть отеля в гигантскую решетку для барбекю. А потом пожар охватит лестницы, коридоры, потолки и номера, как в последних кадрах фильма о Франкенштейне, когда сгорает дотла замок. Пламя легко перекинется на западное и восточное крыло, пробежав по сине-черной ковровой дорожке последним припозднившимся гостем. Обои почернеют и свернутся. Никакой системы пожаротушения в «Оверлуке» нет. Есть лишь старые огнетушители, которыми некому будет воспользоваться. И ни одна пожарная бригада в мире не сможет приехать сюда раньше конца марта. Гори, детка, гори! Через двенадцать часов здесь не останется ничего, кроме обугленных стен.
Стрелка на приборе поднялась до отметки 212. Котел кряхтел и постанывал, как глубокая старуха, пытающаяся выбраться из постели. Шипящие струйки пара начали пробиваться по краям давних заплаток; припой плавился и превращался в мелкие бусинки.
Но он ничего не видел и не слышал. Джек стоял, положив руку на клапан, который мог сбросить давление, предотвратив взрыв, и его глаза сияли сумасшедшим огнем, как два сапфира в глубоких оправах глазниц.
(Это мой последний шанс.)
Единственным, что еще оставалось у них, были полисы страхования жизни, которые они с Уэнди завели вместе летом между первым и вторым годами, проведенными в Стовингтоне. Сорок тысяч долларов в случае внезапной смерти, а при гибели в железнодорожной катастрофе, при крушении самолета или при пожаре выплата удваивалась. Сектор «Приз»! Умри, и семья получит приличные деньги.
(Пожар… восемьдесят тысяч долларов…)
И ведь у них будет время выбраться из отеля. Даже если сейчас они спят наверху, времени окажется достаточно. В это он твердо верил. И никакие живые изгороди не смогут их удержать, если «Оверлук» охватит пламя огромного пожара.
(Пламя.)
Стрелка под замызганным, мутным стеклом плясала рядом с числом 215.
Его посетило еще одно воспоминание. Детское воспоминание. Осы устроили себе гнездо среди нижних веток яблони, росшей позади их дома. И одного из братьев – он сейчас уже не мог припомнить, кого именно – укусила оса, когда он качался на качелях, которые отец соорудил, подвесив к тому же дереву старую автомобильную покрышку на веревке. Случилось это поздним летом, когда осы делаются особенно агрессивными.
Тогда их отец, только что вернувшийся с работы в белых больничных одеждах и с пивным облаком вокруг головы, собрал всех своих мальчиков – Бретта, Майка и маленького Джеки – и сказал, что сейчас разберется с осами.
– Смотрите внимательно, как это делается, – произнес он с улыбкой, слегка покачиваясь (трости у него еще не было, авария с грузовиком произойдет лишь несколько лет спустя). – Быть может, это вас хоть чему-то научит. Мне этот трюк тоже показал родной папаша.
Потом он сгреб в большую кучу влажные от дождя палые листья под веткой, с которой свисало гнездо – более смертоносный фрукт, чем те мелкие, но сладкие яблоки, которые появлялись на дереве в конце сентября. До их сбора оставалось еще полмесяца. Затем отец поджег листву. День стоял ясный и безветренный. Листья тлели, но не разгорались по-настоящему, и от них исходил запах – даже аромат, – который преследовал Джека потом каждую осень, когда по субботам соседские мужчины в легких ветровках собирали листья на своих лужайках и принимались палить их. Сладкий запах с легкой горчинкой, такой насыщенный и вызывающий столь много воспоминаний. Тлеющая куча листьев давала много дыма, который поднимался вверх и скоро совершенно окутал гнездо, скрыв его из виду.
Отец оставил листья тлеть до самого вечера, попивая пиво на террасе и швыряя пустые банки в ведро, которым жена пользовалась для мытья полов. Старшие братья расположились рядом с ним, а Джеки сидел на ступенях, подбрасывал привязанный к доске шарик и монотонно напевал одну и ту же строку из песни: «Сердце изменницы бьется в твоей груди… Только ты счастья в жизни не жди…»
Без четверти шесть, как раз перед самым ужином, отец направился к яблоне. Сыновья с опаской держались у него за спиной. В руке он нес садовую тяпку. Сначала он раскидал тлеющую кипу листьев, оставив догорать мелкие угольки. Затем ручкой тяпки со второй или третьей попытки сбил гнездо с ветки на землю.
Мальчики испуганно метнулись под защиту террасы, но отец остался невозмутимо стоять над гнездом, лишь жмурясь от дыма и слегка покачиваясь. Джеки подкрался поближе, чтобы все рассмотреть. Несколько ос вяло ползали по бумажной поверхности своего бывшего жилища, но даже не пытались взлететь. А изнутри гнезда, из грозного черного отверстия, доносился незабываемый звук: низкий и злобный гул, напоминавший гудение высоковольтной линии электропередачи.
– Почему они не попытались ужалить тебя, папа? – спросил он.
– Потому что от дыма они пьянеют, Джеки. Принеси мне канистру с бензином.
Он бросился выполнять поручение, а отец полил гнездо янтарным топливом.
– Отойди в сторонку, Джеки, если не хочешь лишиться бровей.
Он отошел. Откуда-то из многочисленных карманов своей белой куртки отец достал длинную кухонную спичку. Зажег ее, чиркнув головкой по ногтю большого пальца, и кинул поверх гнезда. Возник бело-оранжевый всполох, яростный, но почти бесшумный. С громким хохотом отец тоже отступил в сторону. В считанные секунды от гнезда не осталось почти ничего.
– Огонь, – сказал отец, повернувшись к Джеки. – Огонь убивает все живое.
После ужина мальчики вышли в сумеречный задний двор и с серьезным видом встали в кружок вокруг почерневшего остова гнезда. Изнутри то и дело раздавались хлопки, когда осиные трупики взрывались, как жареная кукуруза.
Стрелка манометра поднялась до 220. Внутри котла нарастал металлический стон, струйки пара пробивались в сотнях мест, напоминая иглы дикобраза.
(Огонь убивает все живое.)
Джек внезапно вздрогнул, придя в себя. Он задремал… и чуть не отправил их всех на тот свет. И о чем, черт возьми, он только думал? Защитить отель от разрушения было его первейшей обязанностью. Он ведь его смотритель.
От страха его ладони мгновенно покрылись потом, и он даже не смог с первого раза как следует ухватиться за колесо клапана. Но потом, просунув пальцы в перегородки, начал вращать: один круг, другой, третий. Раздалось громкое шипение, подобное дыханию дракона. Облако теплого тропического тумана поднялось из-под котла и окутало Джека. Какое-то время он не мог видеть циферблат манометра и решил, что слишком промедлил: внутри бойлера продолжалось громкое клокотание, а грохочущие звуки даже усилились.
Но когда пар рассеялся, он увидел, что стрелка опустилась до 200 и продолжала снижаться. Пробивавшиеся из-под заплат струйки ослабевали. Треск и грохот затихали.
190… 180… 175…
(Он мчался под гору как сумасшедший, и вдруг свисток завопил…)
Но теперь он был уверен, что взрыва не будет. Давление уже упало до 160.
(…его нашли среди обломков с рукой на заслонке, пар насмерть его обварил.)
Джек отошел от бойлера, тяжело дыша и все еще дрожа от пережитого возбуждения. Посмотрев на руки, заметил, что на ладонях вздулись пузыри ожогов. Плевать. Он чуть не погиб с рукой на заслонке, как Кейси – машинист паровоза из «Гибели 97-го». Хуже того, он чуть не погубил «Оверлук». И это стало бы последней сокрушительной неудачей в его жизни. Он провалился в роли учителя, писателя, мужа и отца. Из него даже пьяницы настоящего не вышло. Но взорвать здание, которое тебе поручили сохранить, – это стало бы верхом карьеры неудачника. И какое здание!
Нет, ни за что!
Боже, как же ему необходимо было выпить.
Давление упало до 80. С особой осторожностью, морщась от боли в руках, он вновь перекрыл спусковой клапан. Но с этого момента он будет следить за бойлером с повышенным вниманием. Случившееся мог