У него сохранились смутные воспоминания: он слушал, как мужчина, который когда-то был популярным комиком на радио, а потом звездой эстрады на юном еще в ту пору телевидении, очень долго и смешно рассказывал анекдот о кровосмешении у сиамских близнецов; на его глазах дама в полупрозрачных шароварах и лифе с горным хрусталем исполнила медленный и замысловатый стриптиз под грохот музыкального автомата (впрочем, оказалось, что это мелодия Дэвида Роуза из фильма «Стриптизерша»); вместе с еще двумя мужчинами он пересек вестибюль, причем оба его новых товарища были одеты по моде, предшествовавшей двадцатым годам, но это не помешало всем троим весело распевать о заплатке на трусиках Рози О’Грейди. Кажется, еще он помнил, как выглянул через двустворчатые двери наружу и увидел ряды японских фонариков, развешанных изящной дугой вдоль изгиба подъездной дорожки, – они сияли мягкими пастельными тонами, как неброские драгоценные камни. Лампочка в стеклянной сфере над входом тоже была включена. Вокруг нее порхали десятки ночных насекомых, и какая-то протестующая часть его существа, еще сохранившая, видимо, последние проблески трезвости, пыталась сказать ему, что уже шесть утра и на дворе декабрь. Но нет. Время отменили.
(Против безумия протесты на дно ложатся / слой за слоем…)
Чья это строка? Какого-то поэта, которого он читал студентом? Или студента, обещавшего стать большим поэтом, а теперь торгующего стиральными машинами в Восо, штат Висконсин, или работающего страховым агентом в Индианаполисе? А может, это его собственное сочинение? Впрочем, какая теперь разница?
(Средь звездного неба до Марса с Земли / летит бутерброд и бутылка шабли…)
Он беспомощно захихикал.
– Что тебя насмешило? Как это мило!
И он снова оказался в бальном зале. Горела люстра, и под звуки послевоенного оркестра кружились в танце пары, некоторые в маскарадных костюмах, другие в обычных вечерних нарядах… Вот только какая кончилась война? Разве теперь разберешь?
Нет, разумеется. Сейчас он был уверен только в одном: он танцевал с красивой женщиной.
Высокая, с каштановыми волосами, в облегающем платье из белого сатина, она нежно прижималась к нему грудью. Ее белая рука переплелась с его рукой. На ней была узкая, покрытая блестками полумаска кошки, а зачесанные набок волосы сверкающим каскадом ниспадали в узкое пространство между их почти соприкасавшимися плечами. Несмотря на пышную юбку, он порой чувствовал прикосновение ее бедра к своей ноге и постепенно пришел к твердому убеждению, что под платьем у нее ничего не было,
(так я лучше чувствую твое возбуждение, дорогой)
и у него действительно возникла эрекция. Если это смущало ее, она прекрасно умела скрывать свои чувства. Наоборот, прижималась к нему еще теснее.
– А если ничего не насмешило, разве это уже и не мило? – спросил он и снова захихикал.
– Ты мне нравишься, – прошептала она, а Джек подумал, что от нее неспроста исходит аромат лилий, цветов таинственных, прячущихся в поросших мхом расселинах, где царят тени, а солнце – редкий гость.
– Ты мне тоже нравишься.
– Мы могли бы подняться наверх, если хочешь. Предполагается, что я здесь с Харри, но он даже не заметит. Уж так ему нравится издеваться над беднягой Роджером.
Танец закончился. Раздались негромкие аплодисменты, а оркестр почти без перерыва заиграл «Настроение индиго» Дюка Эллингтона.
Джек посмотрел поверх ее обнаженного плеча и увидел Дервента, стоявшего у столика с охлажденными напитками. Девушка в саронге не отходила от него. Белое поле скатерти покрывали ведерки со льдом и бутылками шампанского, и Дервент как раз держал в руке только что откупоренную пенящуюся бутылку. Перед ним и девушкой в саронге быстро собралась группа смеющейся, развлекающейся публики. Роджер неуклюже ползал на четвереньках. Он волочил за собой вялый собачий хвост и лаял.
– Голос, мальчик! Голос! – командовал Дервент.
– Гав! Тяф! – отозвался Роджер. Все захлопали в ладоши. Некоторые мужчины сопроводили его лай одобрительным свистом.
– А теперь служить! Служить, песик!
Роджер принял соответствующую позу, присев на корточки. Маска на его лице скалилась в непрерывном рыке. Под ней можно было видеть глаза Роджера, горевшие каким-то сумасшедшим усталым весельем. Он вытянул руки перед собой, болтая кистями.
– Гав! Тяф!
Дервент перевернул бутылку, и шампанское пенной ниагарой устремилось внутрь подставленной маски. Роджер, захлебываясь, пытался глотать, и все опять принялись аплодировать. Некоторые женщины просто зашлись в истеричном смехе.
– Харри – это нечто, правда? – спросила Джека партнерша, снова прижимаясь к нему. – С этим трудно не согласиться. Он ведь бисексуал. А бедный Роджер – голубой. Однажды он провел с Харри несколько дней на Кубе… с тех пор прошло уже немало месяцев. И теперь таскается за ним повсюду, как этот его собачий хвостик.
Она хихикнула, и тонкий аромат лилий усилился.
– Но Харри никогда не возвращается за добавкой… По крайней мере к мужчинам. Роджер просто с ума сходит по нему. Вот Харри и сказал Роджеру, что если тот явится на маскарад в костюме дворняжки, маленькой, невзрачной собачонки, то он, возможно, передумает. И Роджер оказался настолько глуп, что…
Оркестр смолк. Раздались аплодисменты. Музыканты стали складывать инструменты, чтобы устроить небольшой перерыв.
– Прости меня, дорогуша, – вдруг сказала она, – но я должна кое-что… Дарла! Дарла, девочка моя сладкая! Где же ты была все это время?
И она отошла от него, быстро скрывшись в жующей и пьющей толпе гостей. А он лишь тупо посмотрел ей вслед, гадая, как они вообще сошлись в танце. Момента знакомства он не помнил. События казались разрозненными. Сначала здесь, потом там, затем повсюду. Голова у него шла кругом. Он улавливал запах лилий и можжевельника. У стола с шампанским Дервент держал над головой Роджера маленький треугольный сандвич и, к величайшему удовольствию праздных зрителей, пытался заставить человека-пса совершить обратное сальто. Собачья маска вздернулась вверх. Серебристые бока вздувались и опадали от тяжкого дыхания. Внезапно Роджер все-таки прыгнул, откинув голову и стараясь кувыркнуться в воздухе. Но прыжку не хватило ни высоты, ни энергии; он неловко приземлился на спину, сильно ударившись головой об пол. Из-под маски донесся глухой стон.
Дервент первым захлопал в ладоши.
– Еще попытка, песик! Еще одна попытка!
Толпа зевак подхватила его слова, скандируя:
– Еще раз! Еще раз!
А Джек отошел в сторону, чувствуя легкий приступ дурноты. И почти упал, натолкнувшись на тележку с бутылками спиртного, которую толкал перед собой узколобый мужчина в белом пиджаке обслуживающего персонала. Нога Джека задела нижнюю хромированную полку тележки, заставив бутылки и сифоны наверху мелодично зазвенеть.
– Прошу прощения, – хрипло извинился Джек. У него внезапно возникло чувство, что он заперт в четырех стенах – своего рода клаустрофобия, – и ему захотелось выйти наружу. Он соскучился по прежнему «Оверлуку»… Без всех этих незваных гостей. А ведь они даже не отдали ему должное как человеку, который открыл для них путь; он оставался всего лишь одним из десятков тысяч статистов, собачкой, исполнявшей трюки по их командам.
– Вам не за что извиняться, – отозвался человек в белом пиджаке. Вежливая, безукоризненная фраза в устах человека с лицом грубого мужлана прозвучала сюрреалистично. – Выпьете что-нибудь?
– Да, мартини.
За спиной раздался новый взрыв смеха. Теперь Роджер пытался провыть мелодию «Дома на ранчо». А кто-то даже уселся за кабинетный рояль «Стейнвей», чтобы подыграть.
– Будьте любезны, сэр, возьмите.
У него в руке оказался холодный бокал. Джек с благодарностью влил в себя его содержимое, чувствуя, как джин глушит робкие ростки трезвости.
– Как вам напиток, сэр?
– Превосходный.
– Благодарю вас, сэр. – И тележка продолжила движение.
Внезапно Джек протянул руку и тронул мужчину за плечо:
– Что вам угодно, сэр?
– Простите за излишнее любопытство, но… Как вас зовут?
Его собеседника вопрос, казалось, ничуть не удивил.
– Грейди, сэр. Меня зовут Делберт Грейди.
– Так, значит… То есть я хотел…
Бармен вежливо смотрел на него и ждал. Джек сделал новую попытку заговорить, хотя язык у него теперь заплетался и от выпитого, и от изумления, а потому каждое слово ворочалось во рту огромным кубиком льда.
– Разве вы не были здесь когда-то зимним смотрителем? Когда вы… Когда вы…
Но он никак не решался довести мысль до конца.
– Нет, сэр, здесь, вероятно, какая-то ошибка.
– Но ваша жена… Ваши дочери…
– Моя жена сейчас помогает на кухне, сэр. А девочки, конечно же, давно спят. Для них время уже слишком позднее.
– Но вы все-таки были здесь смотрителем. И вы… – Да произнеси же это наконец! – Вы их убили.
Лицо Грейди оставалось невозмутимо вежливым.
– Не припоминаю столь трагических событий в своей жизни, сэр.
Бокал Джека опустел. Грейди забрал его из безвольной руки и стал смешивать новый коктейль. На тележке стояло маленькое белое пластмассовое ведерко, полное оливок. Сейчас они почему-то напомнили Джеку крошечные отрубленные головы. Грейди ловко подцепил одну зубочисткой, бросил на дно бокала и протянул его Джеку.
– Но ведь…
– Зимний смотритель здесь вы, сэр, – сказал ему Грейди мягко. – И всегда им были. Мне ли не знать, сэр. Я же здесь испокон веков. А нас с вами нанял один управляющий в одно и то же время. Все в порядке, сэр?
Джек сделал большой глоток. У него кружилась голова.
– Мистер Уллман…
– Мне это имя незнакомо, сэр.
– Но ведь это он…
– Управляющий? – Грейди покачал головой. – Здесь только один управляющий, это сам отель, сэр. Никогда не поверю, что вы не догадались, кто на самом деле нанял вас.
– Нет, – ответил он окончательно севшим голосом. – Нет, я представления не имел…