Получив пароль от Wi-Fi, я ныряю в местную ленту новостей, Ливень напряженно сопит, заглядывая через плечо. Все сайты уже пестрят сообщениями о событиях на вокзале. Еще один потерпевший скончался в больнице, двое в тяжелом состоянии. Интересно, они смогут потом что-нибудь вспомнить о тех, кто это сделал?
– Сэйнн, я не думаю, что ты могла бы так поступить, – вдруг произносит Ливень у меня над ухом. – Даже если бы они до тебя добрались.
Я поворачиваю голову – его лицо совсем близко, светлые ресницы вздрагивают, щеки горят легким румянцем после целого дня, проведенного на солнце. Аромат его кожи, аромат можжевельника и дождя, обволакивает меня легким шелковым покрывалом.
– Почему? – спрашиваю я и не отстраняюсь. – Карел же сделал. И Лаура. А они тоже были дискордами.
– Да, но им ни разу не приходилось быть людьми.
И я вдруг понимаю, что он прав. То, что сделала со мной Герцен, что бы это ни было, изменило какую-то часть меня. Как будто дверь, которая была замурована, а потом распахнута настежь, теперь чуть приоткрыта. Щель слишком маленькая, чтобы переступить порог и даже чтобы просто выглянуть наружу, но она есть, и мой темный, бездушный и холодный мир больше не цельный. Я по-прежнему я – не чувствующая боли, сожаления и любви. Но тогда почему я позволяю ему стоять так близко? Почему разрешила приехать со мной сюда? Оттолкнуть и оставить позади удобнее, я всегда это делала не задумываясь. Но что-то изменилось.
Неужели холодный черный камень моего сердца дал трещину?
Кухня оказывается полной противоположностью всей остальной квартире, как будто ее, как картинку, вырезали и вставили сюда из какой-то другой реальности. Просторная, сияющая чистотой, с новой мебелью из светлого дерева и белой посудой. Все продумано до мелочей, и везде идеальный порядок. Даже я под впечатлением, хотя терпеть не могу готовить.
– Это пока единственная комната, где я как дома, – объясняет Асиано, наливая нам лимонада. – Я могу сумки не разбирать неделями или год не мыть окна на балконе, но грязь и бардак в кухне – это преступление.
Когда через час мы садимся за стол, я уже почти готова признать Асиано своим ментором – он готовит как бог. Даже просто выложенные на тарелке помидоры с базиликом и шариками моцареллы – произведение искусства, а дымящаяся ароматная паста с баклажанами и сыром пекорино – настоящий шедевр, достойный картины маслом. Или как минимум фото в блоге. Когда я фотографирую еду, Асиано поднимает брови и качает головой, но ничего не говорит.
– Простите, док. Это слишком прекрасно, чтобы быть просто съеденным, – говорю я, опускаясь на свое место. – Когда, кстати, вы научились так готовить? У вас же ни на что времени нет.
– О, было бы желание. Это не так уж трудно на самом деле – приготовить вкусную еду из самых простых продуктов. Точно так же, как, например, не обязательно иметь полный шкаф дорогой одежды, чтобы выглядеть элегантно, – это дело вкуса. И опыта. А еще стремления сделать что-то хорошо, порадовать кого-то, хотя бы себя. Мне случалось готовить на костре в пустыне, на походной печке в военном лагере, на разбитой плите в разбомбленной школьной столовой. В такой обстановке не очень-то думаешь об изысках, когда любая пища – вопрос выживания, возможность прожить еще один день. Но даже в таком случае, если ты не просто швыряешь кашу на тарелку, а стараешься сделать лучшее из того, что есть, это помогает – и тебе, и тем, кого ты кормишь. Их радость и благодарность тебе возвращаются, получается такой обмен энергией. Поэтому, кстати, я люблю готовить для других, часто угощаю коллег и друзей. Ради этого первым делом эту кухню довел до ума, а остальным даже не знаю, когда займусь…
Все это типичные для лампиридов установки – дари другим добро и красоту, и тебе воздастся. Они этим живут и сходят с ума, если им не о ком заботиться, некого кормить, лечить или спасать. И часто они продолжают делать все это, даже видя, что весь их свет и усилия просто исчезают в черной дыре, которая по природе своей просто не способна ничего вернуть.
За ужином мы не говорим о делах. Асиано расспрашивает Ливня об учебе, и скоро они погружаются в обсуждение искусства Ренессанса и анатомических скетчей Леонардо да Винчи. Я слушаю вполуха. Мне неинтересно, но наблюдать за самой беседой занятно. Особенно за тем, как быстро доктор располагает к себе людей. Впрочем, сущности с одинаковым местом на шкале тьмы всегда притягиваются, а лампириды особенно – они очень социальные существа и в общении подпитываются энергией. А меня продолжает мучить противное чувство того, что я что-то упускаю. Что ключ к пониманию ситуации болтается прямо у меня перед носом на блестящей цепочке, но стоит протянуть руку, и он исчезает.
Когда стол убран, я наконец задаю вопрос, который мучит меня сильнее остальных:
– Как доктор Герцен меня нашла? Как она узнала, что я в клинике?
Я готова услышать самую невероятную историю, но Асиано отвечает просто:
– Я ей позвонил.
Он сразу мрачнеет, будто внутренний свет прячется за пыльным стеклом, за завесой мрака и боли… Но не гаснет.
– Зачем? – удивляюсь я.
– Как зачем? Я узнал тебя, Сэйнн. Не мог не узнать. Сара много о тебе рассказывала, и я знал, что ты еще в городе. Так что, когда я увидел запись в журнале, а потом печать у тебя за запястье и то, что после такого случая на тебе всего пара царапин, я сразу понял, кто ты и что произошло нечто необычное. Не то чтобы дискорды никогда не попадали в больницу, но такая рассеянность вам несвойственна. Тогда я позвонил Саре. Она сказала, что сейчас же приедет, чтобы поговорить с тобой. Моя смена уже закончилась, но я решил дождаться ее. Когда через пару часов она не приехала и не позвонила, я попробовал с ней связаться, но безуспешно. Тогда я еще раз навестил тебя, убедился, что ты в порядке, потом вышел в приемный покой и снова позвонил Саре. И услышал ее телефон где-то поблизости. Я пошел на звук и на одной из каталок нашел ее плащ, точнее, остатки плаща, так как его разрезали ножницами, и телефон в кармане. Все в крови. К тому времени Сара уже была в операционной, и мне сказали, что ее доставили из супермаркета, где она пыталась перерезать себе горло осколком винной бутылки. Я почти не отходил от нее, но я не спал уже вторые сутки, поэтому поздно ночью все-таки отключился, прямо в соседней палате. А когда проснулся, обнаружил, что Сара исчезла. Ее нашли рядом с твоей палатой, в коридоре у двери, без сознания. Мы пытались ее спасти, но уже ничего не помогало. А тем временем ты ушла, ведь еще накануне я разрешил тебя отпустить, если не будет осложнений. Потом я получил письмо от нотариуса, нашел тебя, попросил приехать… Дальше ты знаешь.
Рассказывая это, он становится все более усталым, и даже его быстрая, полная экспрессии речь замедляется, будто слова даются ему с трудом. Я тем временем составляю в голове кусочки пазла, проверяя, каких деталей не хватает.
– Вы думаете, что она тоже встретилась с проводниками тьмы? – спрашиваю я.
– Я не думаю, я сам их видел. Я достал записи с камер в супермаркете, Сара была там, когда я ей звонил. На какой-то мужчина в кепке, так что не видно лица, подходит к ней, касается ее руки, что-то спрашивает – наверное, как найти какой-то продукт или что-то такое. А потом… Знаешь, Сэйнн, я видел всякое, и на войне, и в мирное время, но чтобы такой прекрасный и светлый человек так стремился себя уничтожить – впервые…
Я собираюсь попросить его показать запись, но вдруг понимаю, что не хочу это видеть. Я хочу запомнить Герцен такой, какой знала ее всегда – спокойной, доброй, элегантной. А не сумасшедшей, которая вдруг бьет бутылки в супермаркете, как законченная алкоголичка.
– Она… была пьяна?
– Нет, она ничего не пила. – Асиано говорит с трудом и время от времени трет лицо ладонями, будто пытаясь проснуться. Наверное, мои расспросы его утомили. – Но когда ее доставили в больницу, у нее в крови обнаружили следы какого-то неизвестного вещества. По свойствам оно напоминает препараты амфетаминов, те виды, которые использовались в армии в прошлом веке, чтобы повысить у солдат выносливость и агрессию, сделать их бесстрашными перед лицом смерти. Но это… как бы попроще объяснить… не похоже на обычный наркотик. Скорее на некую энергетическую структуру, которая, попадая в организм, меняет проводимость импульсов и биохимию процессов в нервной системе… В результате человек, грубо говоря, слетает с катушек. Творит невообразимое, причиняет вред либо себе, либо окружающим и совершенно себя не контролирует. Эзотерики и прочая магическая публика сказали бы, что это нечто вроде мощного заряда негативной энергии. Как врач, я не должен полагаться на такие объяснения, но других у меня нет.
– Похоже на легенду об убийстве Брюса Ли [26], – усмехаюсь я. – Кстати об убийствах…
Я показываю Асиано вещи, найденные в архиве. Фото и часы он рассматривает с любопытством, но они ему явно ни о чем не говорят. А когда он берет в руки старый буклет, я вдруг на секунду – на один совсем короткий миг – вижу… Страх? Нет, скорее тень какой-то боли и еще… удивления? Когда доктор возвращает мне разноцветный глянцевый листок, его рука дрожит – легко, почти незаметно, но я вижу, чувствую эту дрожь, как будто воздух вокруг становится наэлектризованным.
– Вы знали о Риккардо дель Оро? – спрашиваю я, наблюдая за реакцией. Асиано молчит несколько секунд – растерян? Потом отвечает:
– Конечно. Это одна из самых печальных страниц того времени, но после нее были события и похуже. К сожалению.
Он старается придать ответу будничный тон, как будто мы просто болтаем о ситуации в мире. Я решаю зайти с другой стороны и показываю на групповой снимок:
– А на фото вы кого-нибудь узнаете?
– Нет, никого. – Тут выражение его лица и голос не меняются – скорее всего, ответ честный. – Но эти ребята похожи на туристов.
– Почему?
– Только туристы фотографируются на этом месте.