Он уже снова улыбается, но что-то не так, упоминание Риккардо явно его обеспокоило.
– Кто такая Мария Росси? Вы что-нибудь о ней слышали?
Снова тень, и в этот раз еще какое-то другое чувство отражается в темных глазах? Тоска? Сожаление?
– Мария Росси – городская легенда, – отвечает Асиано. Голос у него усталый, но тон насмешливый. – Она стала бессмертной и теперь сама может исцелять людей от любых болезней, но призрак Риккардо преследует ее повсюду. Кто будет десерт?
На несколько минут я забываю и о Риккардо, и обо всех мрачных загадках – передо мной в стеклянной вазочке лежит нечто, похожее на мечту. Воздушное облако лимонного крема со стружкой горького шоколада и листочками свежей мяты выглядит как пища богов, оно настолько прекрасно, что я даже не тянусь за телефоном, а сразу начинаю есть. Крем холодный, но не ледяной, в меру сладкий, мята и шоколад добавляют ему свежие острые нотки. Боги, почему в этой стране все так вкусно?
– Это был любимый десерт моей бабушки, – говорит Асиано, откидываясь в кресле. Он уже снова в своей стихии. – Она поэтично называла его «Апрельским». Он похож на такой особый вид хорошей погоды в середине весны – когда небо светлое и уже тепло, но воздух еще свежий, а земля еще холодная. Хотя я подозреваю, что у него есть и другие названия, но мне нравится это. Готовится за десять минут, главное – сделать и поставить в холодильник до того, как начнешь заниматься основными блюдами.
Я хмыкаю. Готовить что-то еще до того, как начнешь готовить, – звучит как особый вид мазохизма.
– Я иногда думаю, почему в Нидерландах нет вкусной еды, – говорит Ливень, ставя на стол пустую вазочку. – В смысле по-настоящему вкусной. Голландские мастера писали такие картины, строили такие дома – чувство прекрасного у народа есть. Почему тогда мы живем на одних сэндвичах, картошке и крокетах?
– Не забудь селедку, – напоминаю я. – Кстати, вот тебе и причина. В прошлом страна разбогатела на торговле рыбой, так что до кулинарных изысков не дошло – и без них жилось неплохо.
– Кстати о селедке! – говорит Асиано. – Жаль, не попробую в этот раз. Давно хотел, но пока вроде бы не сезон?
– Не сезон, – подтверждает Ливень. – Лучше ехать в июне. А вы когда собираетесь в Нидерланды?
Глаза моего ментора вспыхивают искорками.
– Совсем забыл вам сказать… Завтра едем туда вместе. Сэйнн, ты вроде хотела вернуться побыстрее, чтобы спросить у матери про часы?
– Да… то есть… Как это – едем вместе? – Я напрягаюсь, ситуация снова мне непонятна. Я не привыкла, чтобы кто-то вот так распоряжался моим временем.
– Ну как? Садимся в мою машину и едем. Сара говорила, ты хорошо водишь, даже в Италии. Это, кстати, серьезный уровень!
– Да, но…
– Отлично. Сменишь меня за рулем где-то после Люцерны. Я не дискорд, всю дорогу не протяну, мне нужен будет отдых.
– Зачем вы вообще туда собрались? Следить за мной, да?
Он опять смеется. Ну что за дьявол.
– И это тоже. Но вообще читать доклад об этике реанимационных мероприятий. На медицинской конференции в Амстердаме, которая будет послезавтра.
– Что, есть такая тема – как этично доставать людей с того света? Признайтесь, вы это только что придумали.
– Нет, могу показать приглашение. Выезжаем завтра около восьми, поэтому не засиживайтесь допоздна. Если будешь себя хорошо вести, то даже получишь фриттату на завтрак.
– Слушаюсь. Ваш кулинарный талант даже из меня сделает человека…
Мы с Ливнем ложимся на двуспальную кровать, гасим свет и какое-то время лежим в темноте, каждый на своем краю. Вокруг такая тишина, что я слышу наше дыхание и шорох песчинок под старыми обоями – этой квартире явно нужен ремонт. А может, просто уже прошло несколько столетий и мир снаружи давно исчез, осталась только темнота – и мы?
И тут Ливен говорит:
– Вообще-то он умер от реакции на обезболивающие. По официальной версии.
Я нехотя выныриваю из своих апокалиптических грез:
– Кто?
– Брюс Ли.
Больше small talk я ненавижу только fun facts – случайные «интересные» сведения, с которыми никогда не понятно, что потом делать.
– Мне наплевать. – Я натягиваю на голову одеяло и отворачиваюсь к окну, за которым тоже тьма, живая, сплетенная, как сеть, из тысяч запахов, голосов и жизней.
– Я знаю, – вздыхает Ливень. И больше ничего не говорит.
Они хотели как лучше
Герцен, конечно, знала о Виктории. И все же, когда прилетела в Рим, она попросила меня пересказать события того дня. Я рассказала, как умела, хотя не для всего еще могла найти слова, только не упомянула про человека в темном плаще. Но Герцен, похоже, даже не подозревала о нем, ее больше интересовало совсем другое.
– Ты хотела ее убить, Сэйнн? Ты хотела убить Викторию?
Я молчала. Я уже успела усвоить из мира наделенных властью взрослых: за намерение или даже за одну мысль могут наказать точно так же, как и за сам поступок. Моя ментор не торопила меня с ответом и молча ждала. Потом сказала осторожно:
– Со мной ты можешь быть честной. Я не сообщу в полицию или врачам. Я просто пытаюсь понять тебя.
– Я не хотела ее убивать, доктор Герцен.
– Ты чувствуешь вину за ее смерть?
– Нет. – На это я могла ответить без колебаний. – Я считаю, что она это заслужила. Но я правда не хотела ее убивать. Я просто хотела, чтобы она от меня отстала.
Герцен кивнула и долго смотрела мимо меня в окно, за которым висели синие мартовские сумерки. Потом сказала:
– Она плохо обращалась с тобой, Сэйнн, и, наверное, не только с тобой. Наверное, другим девочкам тоже от нее доставалось. Я ее не оправдываю. Но, возможно, со временем она научилась бы справляться со своей тьмой и могла бы вырасти неплохим человеком.
– Это вряд ли. Скорее всего, она бы так и осталась засранкой.
Герцен поморщилась – ей не нравилось, когда я ругалась, но она не делала мне замечаний.
– И все же. Ты вправе защищаться, но не вправе брать на себя роль судьи. Люди уязвимы, они далеко не всегда могут выдержать даже собственную тьму. Тебе в этом будет помогать эликсир, но решения тебе придется принимать самой и нести за них ответственность. Многие из тех, кто творит зло, на самом деле не хотят зла. Они просто пытаются избавиться от своей боли, причиняя боль другим, передавая ее дальше. Но от этого боль не исчезает, она только множится. Это замкнутый круг, закольцованная тьма, со временем из нее становится очень трудно найти выход. Кольцо сжимается на твоей же шее.
– Можно разорвать кольцо, – сказала я неожиданно для самой себя.
– Как?
– Освободить тьму. Выпустить ее наружу, тогда ей не будет тесно и она не убьет меня, даже после двадцати одного года.
Герцен на это не ответила.
Они не хотели мне зла. Они просто хотели, чтобы я была нормальной. Обычной, как все. В меру крепкой, в меру уязвимой, достаточно умной, но не слишком. Спокойной, но не занудой, смелой, но не выскочкой. Предсказуемой, безопасной, универсальной, как гель для стирки из рекламы. Они хотели, чтобы я ладила с другими детьми, а потом с соседями и коллегами, чтобы у меня были друзья, полезные связи, а позже своя семья. Шаблонный, точно выверенный идеал, благопристойный член общества развитой европейской страны. Приличная работа, ипотека, купоны, распродажи, церковь по воскресеньям и отдых по большим праздникам. Средний класс, безопасная ступень эволюции между подножным кормом снизу и хищниками сверху. Великое плато, на котором никогда ничего не происходит.
Но я родилась на другой ступени, хитрым и опасным хищником. Они не хотели мне зла. Они просто боялись за свою жизнь, за карточные домики, кропотливо выстроенные, которые могут рухнуть, если моя сила проявится. А если при этом я буду не одна, если со мной будут такие, как я, то мы просто сметем этот мир с лица земли в считаные дни. Люди всегда боялись нас и в итоге не смогли победить, но смогли купить. У них получилось усыпить нашу бдительность, превратить нас в цепных псов в золотых ошейниках. И мы согласились, потому что нам внушили – другого выхода нет. Или смерть, или Контракт. Но что, если эта дилемма никогда не была правдой? Что, если мы можем стать свободными и остаться жить?
Не этого ли пытался добиться Риккардо дель Оро? Он не пошел на сделку с менторами, не подставил руку под золотую иглу, а деньги и возможности добывал другими способами – силой, угрозами и манипуляциями. И он был свободен не только в своих решениях, но и в своей ненависти. Вот только… что именно он собирался сделать, что должно было произойти на вилле «Магнолия»? Может, загадочная Мария Росси могла бы что-то об этом рассказать. Если бы мне удалось ее найти.
В эту ночь в старинной римской квартире я точно не знаю, когда думаю, а когда сплю и продолжаю рассуждать во сне. А потом я просыпаюсь, когда моя рука под одеялом касается руки спящего рядом Ливня. Он крепко сжимает мои пальцы, продолжая спать. Как будто пытается удержать меня на самом краю тьмы.
Кофе и другие лекарства
Когда я открываю глаза, в комнате уже светло. За окном золотое итальянское утро, поют птицы, и откуда-то снизу слышится очень эмоциональная ругань, похожая на этом языке на красивый оперный речитатив. Я смутно улавливаю смысл – кажется, кто-то припарковался на чужое место. Ливень спит, лежа на животе и раскинув руки, как в полете. Часы на почти разряженном айфоне показывают начало седьмого.
Стараясь не разбудить Ливня – неохота мне сейчас вести сонные беседы, – я натягиваю джинсы и кенгурушку, приглаживаю волосы рукой и выскальзываю из комнаты.
Асиано я нахожу на балконе. В одних только белых льняных брюках и черной рубашке, босиком, он стоит, вальяжно опираясь на перила, и курит. В другой руке дымится чашка кофе, и от аромата, смешанного с утренней прохладой, я окончательно просыпаюсь. Ругань во дворе продолжается – теперь я слышу ее отчетливее, но большую часть слов все равно не понимаю.