Волна тьмы внутри меня нарастает, и, когда мимо девушки проходит другая официантка, выше и крупнее, я направляю тьму в их сторону. Секунда – и жертва толкает коллегу плечом, что-то ей говорит, та оборачивается с недовольным лицом и резким взмахом руки опрокидывает поднос с супницей. Горячая жижа выплескивается девушке на голые руки, плечи, шею. Толстая керамика раскалывается от удара о ближайший стол, и острые черепки ранят ей руки, но до лица не достают. Девушка вскрикивает, потом со стоном оседает на пол.
Другая официантка сначала стоит не двигаясь и смотрит перед собой, не понимая, что произошло, потом, чуть не плача, склоняется над пострадавшей. Поднимается переполох. «Черт, Марианна… Вызовите скорую!» – кричит кто-из сотрудников.
Я отвожу взгляд, потом делаю обеспокоенное лицо. Наверное, получается не очень, но Асиано не обращает на меня внимания – он вскакивает и бросается на помощь, расталкивая зевак. Ливень, чуть поколебавшись, следует за ним. Коллеги девушки тут же приносят аптечку, воду, полотенца и пытаются помочь доктору, но в итоге только создают суету. Он со всеми говорит спокойным твердым голосом, потом уводит пострадавшую из зала. Ливень направляется в туалет – видимо, чтобы принять таблетку и не показывать никому, как он разволновался. Отлично.
Продолжая наблюдать за обстановкой, я ногой придвигаю к себе стоящий под столом рюкзак Асиано и быстро обыскиваю его. Так и есть. Во внутреннем кармане с мягкой прокладкой я нахожу два десятка ампул, заботливо разложенных рядами по маленьким ячейкам, как золотые пули. Мне хватает секунды, чтобы понять, что это те самые. Здорово, что их так много, – есть шанс, что он не сразу заметит пропажу.
Я прячу одну ампулу поглубже в карман своей кенгурушки, закрываю рюкзак, отодвигаю его на место и беру свою почти пустую чашку с кофе – как раз вовремя. Возвращается Ливень, а за ним и Асиано. Когда доктор садится напротив, сквозь кофейный аромат я чувствую резкий, сладковатый запах спиртового дезинфектора.
– Как она? – спрашивает Ливень, и взгляд его беспокойно мечется по залу, как будто он ждет очередной катастрофы.
– В порядке, – устало отвечает доктор. – Порезы неглубокие, ожоги болезненные, но максимум вторая степень – если обойдется без инфекции, то заживут без следа. Коллега уже везет ее в больницу – на всякий случай, да и прививка от столбняка не помешает, но в остальном хорошо обошлось. Стресс, конечно… Она всего вторую неделю на работе, а тут такое.
Потом его лично благодарит владелец ресторана – невысокий, круглый, с торчащими в стороны седыми усами и розовой лысиной. Ланч за счет заведения – он не слушает возражений и долго трясет доктору руку. Асиано рассеянно благодарит в ответ и вздыхает с облегчением, когда мы оказываемся на парковке. Тут все тоже идет по плану. И так уже уставший, после резкого скачка адреналина он едва может связно говорить, поэтому сразу соглашается, когда я предлагаю сменить его за рулем. Рюкзак он не проверяет, а просто ставит его на заднем сиденье рядом с собой и засыпает еще до того, как я выруливаю на дорогу. Ливень, который теперь сидит рядом, сверлит меня глазами в зеркале, но ничего не говорит. Он заметил мои манипуляции под столом – я это сразу поняла.
– Ты уже решил, на чьей ты стороне? – поддеваю я его, даже не заботясь о том, что доктор может услышать.
Ливень хмурится и отворачивается, плотнее запахивая куртку, значки звенят как-то с укором, ударяясь друг о друга.
– Какого черта, Сэйнн…
– Как раз и хочу выяснить, какого именно, – с улыбкой отвечаю я.
У меня замечательное настроение. Вскоре Ливень тоже засыпает, и до самого Базеля я еду в тишине.
Потом, уже поздно вечером, когда мы прощаемся, Ливень спрашивает Асиано, нельзя ли ему прийти послушать доклад, и доктор обещает прислать ему электронный пропуск. Они уже общаются как старые друзья, и меня это раздражает. Люди, которые так сразу располагают к себе других людей, не вызывают у меня доверия. По-моему, они очень опасны.
Историю моей семьи я знала хорошо – мы разбирали ее вместе с Герцен во время наших первых встреч. Обычно, когда рождается дискорд, ментор помогает ему составить древо его рода и подробно расспрашивает обо всех родственниках. В моем случае это не заняло много времени – все было просто, даже скучно. У меня итальянские корни по бабушкиной линии, а семья отца состояла в основном из голландцев, бельгийцев и французов, но даже в таком, казалось бы, разнообразии нашлось мало интересного. Кроме деда с его коллекцией и русской рулеткой и моей тети, история жизни которой достойна книги, это были в основном только рабочие, служащие, мелкие торговцы, когда пришла война – солдаты, а так – тихие респектабельные граждане. Ни громких преступлений, ни психических расстройств, ни даже каких-нибудь ярких семейных драм – ничего. Но Герцен объяснила мне, что так бывает довольно часто – дискорды рождаются в самых обычных семьях, а иногда даже у родителей-лампиридов.
– Возможно, мы получим ответ, когда будем больше знать о генах и о происхождении человека, – сказала Герцен, пока мы листали альбом с моими немногочисленными семейными фото. – Есть теория, что человеческий род произошел не от одного конкретного вида, а от нескольких разных групп и постепенно приобрел общие признаки. По крайней мере, одна из этих групп включала существ куда более древних, древнее, чем сам наш мир, и современная наука все еще не может их толком описать.
Я отпустила край альбома и забралась с ногами в кресло. Слушать такие истории куда интереснее, чем рассматривать фото. Я спросила:
– И одной из этих существ была Дискордия?
– Да, – кивнула Герцен. – Но у вашей богини много имен, а ее предки восходят к первобытным тьме и хаосу. Дискордия – всего лишь имя, одно из многих. Сила, которая стоит за ним, намного больше его. Однажды она пришла в этот мир и потом передавалась из поколения в поколение. Иногда она скрывалась на целые столетия и потом проявлялась внезапно – как в твоей семье. Вас по-разному называли, и вам пришлось нелегко, даже если вы менее уязвимы, чем люди. У святой инквизиции дискорды считались отродьями дьявола, у арабов – воплощением злых духов, у северных племен – проявлением стихии и волей совсем иных богов. Но каким-то образом все говорили об одном и том же. Потому что тьма и хаос первоначальны, все остальное – их формы и воплощения, они со временем могут меняться.
За окном бархатная южная темнота пахла апельсиновым цветом и близким дождем, шумело море, и оно чувствовалось повсюду, в каждом глотке воздуха. После беседы мы пили лимонад на балконе и молчали. Я не умею болтать просто так, для удовольствия, Герцен знает об этом и не пытается вести беседы ни о чем.
– А вы верите в легенду об Элизе Черное Сердце? – спросила я, когда на дне моего стакана остались лимонная долька и два листка мяты. – В то, что дискорд может стать человеком? Или это… просто так, сказка?
Мне показалось, что я уловила в ее серых глазах проблеск какой-то непонятной радости. Как будто мой вопрос дал ей… надежду.
– А ты бы хотела стать человеком, как Элиза? – спросила Герцен, опуская свой стакан на низкий столик. Кубики льда звенели в стакане, выдавая легкую дрожь ее руки. – Если бы это и правда было возможно?
Я помотала головой:
– Нет. Не при таких условиях.
– То есть когда кто-то пожертвовал бы ради тебя своей жизнью?
На секунду мы обе замерли и посмотрели друг на друга сквозь сумерки. Ее бледная кожа сияла, как у ангела, как будто ее внутренний свет боролся с подступающей тьмой, моей тьмой. И он заметно померк, когда я ответила:
– Это как раз меня не волнует, доктор Герцен. Просто люди слишком слабые, и, если я стану человеком, я потеряю и деньги, и силу. Я не хочу быть слабой, быть чьей-то добычей. Я лучше останусь хищником.
Я никогда не ночевала у нее дома. Даже если мы засиживались допоздна, Герцен все равно потом отвозила меня в отель или на квартиру, а утром забирала – до тех пор, пока я немного не подросла и не выучила язык настолько, что могла сама ориентироваться в городе. Ментор обязан соблюдать дистанцию, ночевки были бы лишними.
Мы не друзья и не семья, мы просто союзники, связанные общими интересами, работающие вместе для того, чтобы моя тьма не разрушала все вокруг и не убила меня саму. Мы не равноправны в этой игре – я знаю меньше, а она, хотя и владеет информацией, не обладает силой. И у нее есть эликсир, мои Семь Золотых Цепей, мой поводок – невидимый, но короткий и крепкий, иногда я прямо-таки чувствовала его на своей шее. Каждый год тонкие пальцы моей наставницы надламывали при мне ампулу с солнечно-золотистой жидкостью, каждый раз я покорно подставляла руку под иглу. Герцен знала, что я могу взбунтоваться, и я это знала, и мы обе знали, что тогда будет. Мы никогда не играли на равных, и все же мне нравилось проводить с ней время, нравилось бывать у нее дома – здесь я могла быть собой и не прятаться. Теперь этого дома для меня не стало, и единственным существом в мире, готовым принять меня такой, какая я как есть, стала Дискордия. Все остальные явно не до конца понимали, с кем имеют дело.
Только кровные родственники
Дождь начинается, когда до нужной мне станции остается всего две. Струи падают на стекло вагона, деревья шумят, превратившись за пеленой воды в размытые зеленые пятна, и от этого весь пейзаж сливается в сплошной камуфляжный паттерн. Я знала, что промокну до нитки, как в тот день, когда мы с Герцен впервые встретились. Теперь я могла бы доехать на такси, могла бы даже купить любую машину в округе. Но я решила поехать на поезде, а потом пройтись. Мне надо было подумать.
Я не бывала в родительском доме с тех пор, как в тринадцать лет перебралась в Амстердам, а теперь поехала сюда, даже не зайдя к себе домой и уговорив Ливня ничего не спрашивать. Сначала мне самой нужно было найти ответы.
В нашем городке за это время мало что изменилось – те же старинные дома в центре у канала, кривые, подпирающие друг друга плечом, как компания друзей-пьяниц на выходе из бара, те