Как я и думала, последняя фраза становится той самой соломинкой, переломившей хребет верблюду.
– Хватит! – вскрикивает Ливень, так что на нас оборачиваются официантка и другие посетители. Потом говорит совсем тихо: – Уходи.
Его бьет мелкая дрожь, которую он очень старается скрыть, глаза намокли и стали совсем детскими, а закушенные губы только добавляют сходства с расстроенным ребенком. От всего этого он кажется мне еще более жалким.
Я встаю, подхватываю куртку и рюкзак. Бросаю через плечо:
– Спасибо за кофе.
Дверь захлопывается у меня за спиной, оставляя меня в дождливой темноте, а его – в кругу слабого света, который лишь мнимо защищает от монстров. Впрочем, когда я ухожу, все монстры следуют за мной.
Виктория сидела в плетеном кресле на террасе, когда я подъехала к ее дому и остановилась напротив. Из ее свиты рядом были только Ника и еще две девочки, остальные или разъехались по домам, или их не было видно. На столе перед ними стояли коробки с пиццей, бутылки с газировкой, стаканы и разноцветные упаковки Katja [35]. Все были так заняты едой и разговором, что минут десять не замечали меня, а я просто стояла и ждала, я знала, что спешить некуда.
Виктория увидела меня первая.
– Ты что, не наелась, Сэйнн? Пиццы захотелось? – крикнула она и подняла над коробкой кусок, весь в нитях плавленого сыра. – Иди сюда, угощу.
Свободной рукой она поманила меня к себе и изобразила улыбку. Подружки захихикали. Я продолжала стоять.
– Ну иди же, – снова позвала Виктория приторно-ласковым голосом. – Мы тебя не обидим.
После того как я снова никак не отреагировала, она отложила пиццу, встала и пошла ко мне сама.
– Ты чего сюда вообще пришла, а? – выкрикивала она на ходу. – Мало получила? Так я добавлю, до старости вспоминать будешь…
Видимо, она сама рассчитывала потом вспоминать этот день до старости. Но жить ей оставалось примерно четыре минуты.
В нашем городке совсем мало машин – в основном велосипеды – и скорость на улицах ограничена до тридцати километров в час. У семьи Виктории была машина – подержанный золотистый «Лексус», на котором ее родители ездили на работу в соседний большой город – оба занимали высокие должности в крупных фирмах. В это время они как раз возвращались домой, и я не поняла, как произошло то, что произошло. Мы обе, я и Виктория, не заметили машину, когда она выехала из-за поворота. Виктория сделала шаг с тротуара, чтобы подойти ко мне, а в следующее мгновение ее крупное, грузное тело подбросило в воздух, и, описав дугу, оно с противным глухим стуком упало на капот. На несколько секунд мир наполнился визгом тормозов, звоном стекла и криками, потом все замерло. Голова Виктории в потеках крови и с застрявшими в спутанных волосах осколками свесилась в мою сторону, выпученные безжизненные глаза уставились на меня. Я посмотрела в них и успела еще подумать, что это неправда, будто рыжим не идет красное, – очень даже идет, смотря как носить. А потом мутные зрачки Виктории заволокла тьма и какая-то сила, наполнившая ее вдруг изнутри, подняла ее изувеченное тело и стала бить его о капот, о разбитое стекло, о зеркала. Виктория яростно, раз за разом, швыряла сама себя о машину, и изо рта ее, из глаз, из ушей текла кровь, осколки ранили кожу и торчали в ней сверкающими шипами, в горле клокотало не то рычание, не то вой. И тьма, непроглядная и густая, как смола, сочилась из каждой поры, заполняя собой все вокруг.
Кажется, это продолжалось довольно долго, и я еще заметила краем глаза сидящую за рулем маму Виктории в легком персиковом костюме, с ярко накрашенным ртом, уродливо раскрытом в крике. Потом я сообразила, что тьму никто, кроме меня, не видит – вокруг был ослепительный весенний день. Я опустила голову и увидела, что у меня все кеды забрызганы кровью, что весь велосипед в крови. Велосипед легко отмыть, а вот кеды жалко.
Прошло некоторое время, прежде чем я сообразила – если бы я проделала такое еще с парочкой людей, у меня были бы и новые кеды, и велосипед, и вообще все, что угодно. Не пришлось бы больше копить монеты на вафлю – я бы купила сразу целый киоск. Родители оставили бы меня в покое. Учителя перестали бы направлять к «специалистам». Но самое главное даже не то, что можно получить или от чего можно избавиться. Самое главное – это власть. Люди боятся тьмы, боятся в нее заглянуть. Я могу управлять тьмой – значит, я могу управлять страхом. Тот, кто контролирует страх, контролирует все. Целый мир может стать не просто моим, но и в точности таким, как я хочу. Без людей. Без чувств. Без полутонов. Идеальный черный мир под цвет моего сердца. Мир, в котором мне наконец-то найдется место.
Я не хотела быть почти человеком. Я хотела стать тьмой и больше никогда никого не бояться.
Род собаки
Амстердам не спит, когда без трех минут одиннадцать я прохожу мимо здания вокзала. Возле букв I amsterdam на земле расставлены горящие свечи и портреты погибших в рамках под стеклом, разложены цветы. Огоньки дрожат на ветру, я подхожу, останавливаюсь на секунду, всматриваюсь в лица. Потом бреду дальше, без цели и почти без мыслей.
Мне нравится гулять в темноте. В ночные часы этот город похож на огромного дракона – огнедышащего, сильного, опасного. Лежа на своем золоте, он ворочается и рычит, изрыгает пламя и клубы смрадного дыма, ест слишком неосторожных рыцарей, а принцессы в дорогом нижнем белье заботятся о том, чтобы дракон не скучал. Огни уличных фонарей отражаются в каналах, и рябь на воде похожа на золотую чешую, но вода все равно слишком темная и глубокая. В ней тонут велосипеды, смартфоны парочек, делающих селфи на мостах, а случается, что и люди. Город глотает их, потом выплевывает, холодных, спокойных и бездыханных. И живет дальше так, как будто ничего не случилось.
Я долго петляю по знакомым улицам, думая, чем бы заняться. Домой не хочется. Еще недавно я обожала свою квартиру, она была моим убежищем, моей маленькой крепостью. А теперь она стала подобием золотой клетки. До меня вдруг дошло, что все эти годы мне платили и выполняли любое мое желание только за то, чтобы я не была собой. Конечно, все это намного лучше, чем всю жизнь пахать в какой-нибудь конторе с утра до ночи, оплачивая ипотеку и налоги. У дискордов есть ресурсы, знания, связи, так что мы во многом превосходим обывателей. Но какой в этом смысл, если мы в итоге становимся почти такими же, как они? Причем если люди радуются своим уютным домишкам, вечерам с семьей и всей этой хюггеерунде [36] вроде какао и пледа, то нам недоступны ни радость, ни близость, ни уют. Тьма – это единственное, что у нас есть; если отнять ее у нас, мы становимся никем.
Наконец я устаю шататься без цели и падаю в плетеное кресло за столиком какого-то ночного кафе у самого канала. Заказываю большую чашку черного кофе, сэндвич с лососем и крабовые чипсы. Жую, смотрю в темную воду и пытаюсь распутать целый клубок оборванных связей, который остался от последних дней. Герцен умерла. Со своим новым ментором я поссорилась, и уж теперь-то он точно постарается упрятать меня в психушку. Карел погиб – все-таки жаль: даже если бы мы расстались, собрат-единомышленник мне бы сейчас не помешал. Ливень… с ним я слишком затянула, а ведь сразу было ясно, что ничего хорошего из этого не выйдет. Чертов эликсир! Как можно хотеть обладать чувствами? От них же одни проблемы. Лаура погибла. Осталась только Хэйни, но даже она целый вечер офлайн – готовится к конференции. Одиночество меня не тяготит и не пугает – я привыкла к нему, но я не знаю, что делать дальше.
Пуститься в бега? В Европе легко затеряться – отсутствие границ, единая валюта и огромная сеть поездов и автобусов позволяют путешествовать почти незаметно. Конечно, есть камеры, банкоматы и именные билеты, но данные строго охраняются законом о защите личных данных, и получить к ним доступ не так-то легко даже для полиции. К тому времени, когда закончится конференция и Асиано начнет меня искать, я уже буду далеко. Может, в Барселоне или в Мадриде. Может, в какой-нибудь маленькой шведской деревушке, затерянной среди лесов. Сниму побольше наличных, найду какое-нибудь жилье. А потом? Что потом?
Я вынимаю из внутреннего кармана куртки кольцо, осматриваю его в свете электрогирлянды, которой украшены деревья вдоль канала. Мне неспроста его дали, от меня чего-то ждут. Черный бриллиант сверкает гранями, заключенная в нем тьма кажется живой. Не зря ведь если смешать все цвета, то получится черный. Выходит, что тьма – это не черный цвет, это все цвета мира в одном штрихе…
– Это не кольцо силы, если что, не надейся, – вдруг произносит рядом знакомый голос. – Точнее, его одного не хватит, чтобы править миром, придется приложить усилия. Так что это просто украшение. Ну как просто – это символ древней могущественной семьи, работа лучших ювелиров, идеальный размер… Тебе нравится?
Я поднимаю голову – напротив меня сидит мужчина в черной рубашке, тот самый, который однажды прервал мой завтрак. Боги, ну почему? За что у меня такая судьба, что мне постоянно кто-нибудь мешает есть?
– Вы могли бы хоть чему-то научиться у конкурентов и не пытаться меня подкупить дорогими подарками, – отвечаю я, смерив его взглядом. – И кажется, мы не переходили на «ты», во всяком случае вы даже не представились.
Он кладет на стол руку, на которой сверкает такое же кольцо. Отвечает с усмешкой:
– О, это не дорого для нашего круга, Сэйнн. И настоящий подарок еще впереди. Что до обращения… Думаю, нам можно оставить эти формальности, и ты уже даже догадалась почему.
Он берет меню у подошедшей к нам официантки и прежде, чем она успевает нас поприветствовать, легко распахивает его и не глядя указывает на какую-то строчку, а потом смотрит на девушку. Глаза у нее делаются какими-то пустыми и бессмысленными, она забирает меню и уходит.
– Что вы там заказали? – интересуюсь я. – Порцию ремулада