них, они покорились ей, а потом от нее же погибли. Увы, но то же самое случилось с Риккардо. Когда его не стало, я два года искал твою семью. Однажды я выследил твоего отца – твоего второго отца, когда он гулял с тобой. Я стоял прямо у него за спиной, когда ты почувствовала мое присутствие, взялась за колючую ветвь живой изгороди и вдавила ее шипы ему в ногу. После этого он тебя возненавидел, он понял наконец, что ты другая, не из их семьи, и вскоре скатился на дно. Тогда я стал присылать ему деньги – наличкой в конверте, на котором было только твое имя. Я же не хотел, чтобы ты умерла с голоду при таких родственниках, да интересно было наблюдать, как Андрис медленно сходит с ума, теряясь в догадках. Потом он наконец додумался сделать тест на отцовство и выяснил, что ты не его дочь. Я хотел с ним разобраться… Но, к счастью, Богиня сама обо всем позаботилась.
Он делает паузу, давая мне возможность осмыслить все это, потом продолжает:
– Я знал, что менторы найдут тебя, но также знал, что от своей природы ты никуда не денешься. И в пик силы, между двадцатью годами и двадцатью одним, твоя наследственность обязательно проявится. Герцен пыталась этому помешать и даже пожертвовала ради этого своей жизнью, но – кто бы сомневался – бесполезно. Потому что Дискордия – всего лишь одно из обличий первозданного хаоса. Великой бездны, из которой родились тьма и пламя. Любая структура может быть повержена, но хаос непобедим. И когда мы получим доступ к его силе, мы получим все, чего только сможем пожелать.
– Дайте угадаю. – Я откидываюсь на спинку плетеного кресла, вертя в руках пустую чашку. – Вы собираетесь захватить мир и стать величайшим злодеем? Не хочу вас расстраивать, но история знает немало примеров на этот счет и все они не в вашу пользу.
Фабио смеется, и от этого смеха, негромкого и вполне приятного, будто содрогается весь мир вокруг.
– У тебя отличное чувство юмора, Сэйнн, и трезвый взгляд на вещи. Это хорошо. Но нет, мир мы захватывать не будем, потому что он и так упадет к нашим ногам. Тот, кто управляет страхом, управляет миром. То, что ты сделаешь завтра, посеет страх, и мы вместе пожнем плоды.
– Почему вы думаете, что я справлюсь?
– Потому что ты давно поняла, кто ты на самом деле. Я видел тебя в тот день, когда ты убила Викторию. Все эти годы я ждал, пока ты вырастешь, побудешь почти человеком и поймешь наконец, что среди людей тебе нет места.
Он замолкает и ждет, но ждать приходится недолго – все решено. Я киваю. Протягиваю ему левую руку с печатью-сердцем, и Фабио накрывает ее своей ладонью. По моим нервам пробегает ток, мир вокруг обретает кристальную, звенящую четкость. Я надеваю свое кольцо на безымянный палец – оно и правда идеально подходит по размеру. Киваю Фабио. Он улыбается, потом раскрывает кожаную сумку, которую положил на свободный стул, и вынимает какой-то предмет. Кладет передо мной на стол – это оказывается большая подарочная коробка бельгийского шоколада в виде сердец, перевязанная черно-золотой лентой.
– На сладкое? – спрашиваю я. Мой голос звучит непривычно – ровный, сильный, как будто в каждом звуке вибрирует разряд в тысячи вольт. Я вспоминаю его – он звучал во сне, в тот самый первый день после возвращения из Рима, когда моя природная тьма боролась с чужим, навязанным светом.
Фабио улыбается:
– Я думаю, ты разберешься, что с этим делать. Ты умница, Сэйнн, да и всякие любопытные устройства – как раз твоя страсть. Но если что, там записка с инструкцией. Только правильно рассчитай время… Часы у тебя с собой?
Я не отвечаю – он и так знает, что они у меня. Мать вряд ли захотела бы к ним прикоснуться, а мне было приятно иметь хоть какую-то вещь из тех, что принадлежали моему настоящему отцу, пусть даже совсем недолго. Больше ничего не говоря, я забираю коробку, слишком тяжелую для того, чтобы в ней был шоколад, встаю и ухожу в темную амстердамскую ночь.
Тьма
Черный – это не отсутствие цвета, а смесь всех остальных цветов. Если смешать все в мире, повергнуть его в хаос, то получится черный цвет. Самый первый, самый древний, самый истинный. Хаос не имеет границ, тьму нельзя поместить в сосуд или запереть в камере. Тьма не бывает большой или малой, она не имеет размера и формы, она абсолютна. Из нее родилось все живое, и в ней погибнет все живое, как только созданные им самим структуры перестанут его держать.
Ночь после встречи с Фабио я провела на берегу Северного моря недалеко от Гааги, но как я туда добралась – на поезде, на такси, пешком или по воздуху, – я не могла потом вспомнить. Помню только рассвет на морском берегу. Холодная вода плескалась и пенилась у моих ног, небо над ней медленно светлело, превращаясь в гигантский цветной витраж. Вокруг на целые километры не было ни души, и волны сонно шептали мне свои истории. Об отважных путешественниках, о павших в бою героях, об искателях легкой наживы, уплывших в дальние края за богатством и нашедших в пути погибель. Море приняло их всех в свои ледяные объятия одинаково равнодушно. Морю все равно. Оно тоже часть великого хаоса, оно было здесь задолго до людей, и ему нет до них никакого дела.
Утром я устраиваюсь на высохшей коряге недалеко от воды, вынимаю из рюкзака коробку и открываю ее. В ней, как и ожидалось, взрывчатка и короткая схема-инструкция, написанная черной чернильной ручкой на плотной бумаге цвета кофе с молоком. Устройство простое, с ним бы даже ребенок разобрался, – защитный переключатель, дисплей отсчета времени и кнопка запуска. После того как я ее нажму, у меня будет три минуты. Я не могу точно оценить мощность, но по размеру прикидываю, что она вряд ли большая, максимум способна убить одного-двух человек или разрушить несложную конструкцию. Последний вариант мне кажется более интересным. Конечно, подложить коробку под одно из сидений в зале и незаметно уйти было бы проще всего, но я решаю устроить маленькое шоу.
Я сделаю выступление Асиано незабываемым – правда, он потом уже не сможет его вспомнить. Когда он будет читать свой доклад о высокой этике в окружении таких же фальшивых героев, как и он сам, я покажу всему миру их настоящие лица. И свое лицо тоже.
К тому времени, когда я на автобусе добираюсь обратно в Амстердам и подхожу к зданию конгресса, время уже близится к обеду. Утром я нашла и скачала подробный план всех этажей, и теперь знаю это здание так, как будто сама его построила. Главный, самый большой зал расположен под куполообразной стеклянной крышей, а рядом на высоком металлическом стенде закреплены солнечные панели – часть проекта по альтернативным источникам энергии, популярная тема в нашей местности. Пробраться на крышу можно с последнего этажа соседнего корпуса – там расположена библиотека. Также на сайте конференции я нашла буклет с расписанием выступлений – доклад Асиано третий по списку, так что я знаю более-менее точное время, когда он выйдет к трибуне. Остальное – чисто механические действия.
Все получается еще проще, чем я думала. В библиотеке я просто показываю свой студенческий и прохожу на последний этаж, в секцию, посвященную политическим учениям и идеологиям. Здесь пахнет книгами и стоит та особая тишина, какая бывает только в библиотеках, тишина из десятков и сотен лет и миллиардов слов. В другое время я присела бы за стол у окна и полистала бы том, посвященный какой-нибудь форме диктатуры, но сейчас я здесь не для этого. Пройдя все ряды, я выхожу в боковой коридор и поднимаюсь по лестнице. Дверь на крышу не заперта, и, наверное, я должна была этому удивиться, но мне все равно. Я могла бы просто сорвать аварийную пломбу – даже если сейчас же завоет сигнализация и сюда набежит куча народу, они уже не успеют ничего сделать и просто дополнят собой количество жертв. Но когда я распахиваю дверь и библиотечная тишина остается за спиной, я слышу только шум города вдалеке и ветер. Он треплет мои волосы и просторную белую футболку – ту самую, в которой я целую вечность назад бежала из дома. Что ж, будет красиво. Алое на белом – отличное сочетание. И что там говорил Ливень – темная сторона всему придает объем?
Воздух напитан дождевой влагой, сизое небо висит над городом так низко, что вот-вот рухнет, порвется о башенные шпили, станет морем. Но шторм в этот день достанется не ему. Спрятавшись за каменную тумбу, чтобы меня не заметили раньше времени, я смотрю свозь стеклянный потолок вниз, в заполненный до отказа зал. Когда рухнет крыша и металлическая панель весом в пару тонн упадет прямо на кафедру, Асиано, скорее всего, погибнет сразу. Но даже если он будет только ранен и обездвижен, он все равно не сможет ничего предпринять. Потому что еще до того, как все побегут в разные стороны и самые быстрые достигнут выхода, все закончится. А я буду просто наблюдать – выжившие сами все сделают. Сейчас их умы преисполнены высоких помыслов, а на лицах застыла улыбка, но скоро тьма затопит их сердца, и никто не сможет ей противостоять.
Закинув на спину рюкзак с взрывчаткой, я легко подпрыгиваю, подтягиваюсь на руках и взбираюсь на конструкцию, к которой крепятся панели. Пристраиваю коробку между ними, в том месте, где сходятся все крепления. По виду они не такие уж и мощные – ясное дело, на подобную диверсию никто не рассчитывал. Снова смотрю вниз, прикидываю траекторию – идеально. Самая большая и тяжелая часть панели упадет как раз посередине крыши, и, даже если она не сразу пробьет толстое стекло, остальная часть конструкции довершит дело.
Когда я спрыгиваю обратно на крышу и беру в руку пульт, как раз заканчивает говорить второй докладчик. Минут двадцать ему задают вопросы, а потом на трибуну встает Асиано. На нем белая рубашка без галстука и прямые темные брюки, в руках – бумаги, черные с проседью кудри небрежно уложены, очки в тонкой золотой оправе поблескивают в боковом свете. Алое на белом. Золото и тьма. Прилежный служитель Фраус, богини лжи и обмана. Что ж, пусть послужит ей в последний раз.
Асиано здоровается с публикой и начинает говорить. Я нажимаю кнопку на пульте и на маленьком дисплее бегут торопливые секунды: 2:59… 2:55… 2:48…