Он затягивается сигаретой, стряхивает пепел в тяжелую стеклянную пепельницу, где солнце горит среди серых островков. Свет среди праха.
– То есть вы видели его вживую? Моего отца?
Мне страшно спрашивать и на секунду кажется, что лучше оставить здесь одни догадки. Асиано кивает:
– Да. И я даже довольно долго беседовал с ним утром в день трагедии. У него были фальшивый паспорт и приглашение, по которым он выдал себя за представителя одного из фондов-спонсоров, причем владельца настоящих документов он убил за два дня до этого. Но об этом узнали потом. А тогда утром после приезда участников и регистрации устроили небольшой фуршет, на нем мы с Риккардо оказались рядом и разговорились. Ему нравился интерьер виллы, там было много антиквариата и картин, а я кое-что понимаю в этом деле, так как в моей семье есть коллекционеры, поэтому у нас сразу нашлась общая тема. Если бы я только знал, с кем говорю!
– И вас ничего не насторожило, он ничем себя не выдал? – Я не верю, у лампиридов отличная интуиция.
Асиано кивает:
– Насторожило, но я не придал этому значения. Твой отец обладал сильной, прямо-таки магической харизмой – у него были отлично поставленный голос, прекрасная речь, высокий интеллект. Люди тянулись к нему, где бы он ни появился, ловили каждое его слово. Но все же у меня сразу появилось ощущение, что он здесь с какой-то своей целью. В разговоре он упомянул, что это участие для него – испытание, что от него многого ждут. Он был молод, чуть за двадцать, и легко было представить, что на него давит семья, что в такие годы хочется прожигать жизнь, а не слушать вдохновенные речи толстосумов. Погода была отличная, лето, море рядом – тут бы девушек обнимать да пить шампанское… Так что я ему в какой-то момент даже посочувствовал, но не мог отделаться от тревоги. Что-то вот-вот должно было произойти, но откуда ждать опасности в таком месте, где собрались исключительно благодетели?
После обеда я перебрал все наши запасы лекарств и материалов, проверил все инструменты, а самое нужное сложил в сумку на поясе. Коллега смотрел на меня как на психа, а я не мог ему ничего толком объяснить – я просто знал, что надо быть готовым. Начало встречи, обед и вторая половина дня прошли спокойно – беседы, доклады, обсуждения… Потом всех позвали на кофе, а после него, перед ужином, должны были обсуждать развитие приюта, в котором вырос Риккардо. Для этого в саду в открытом павильоне поставили столы и даже соорудили что-то вроде кафедры. И когда директор приюта встал за нее и заговорил о том, как много детей они спасли за эти годы от незавидной участи, Риккардо поднялся со своего места и сказал: «А помнишь, как ты тогда работал старшим воспитателем и бил меня мокрым полотенцем по лицу за то, что я плохо вымыл свою тарелку? Ты еще сказал, что я должен благодарить вас всех за заботу, за то, что не подох на улице. Я благодарю. Ты дал мне возможность насладиться этим моментом сейчас». И после этого он начал стрелять. Директора он убил первым, а потом все, кого не парализовал шок, побежали в разные стороны, но Риккардо хорошо изучил местность и стрелял без промаха – от него было не скрыться. Он убивал всех, кого видел, не только участников, а также работников виллы, поваров, горничных. Не тронул только двух сторожевых псов – они сбежали, и их так и не нашли.
Мне Риккардо попал в грудь справа, когда я пытался остановить кровь у моего коллеги – он погиб на месте. Наверное, после выстрела я отключился на несколько секунд, но боль вернула мне сознание. Я понимал, что шансов у меня мало, – при таких ранениях легкие отказывают за несколько минут, правая рука не слушалась, потому что была перебита ключица, к тому же надо было не шуметь. Но я все же смог снять телефон с пояса и набрать код тревоги. Риккардо не заметил меня – он был занят тем, что выслеживал остальных, упиваясь своей яростью. Именно это меня спасло – я видел, как он сначала стрелял в голову всем, кто лежал на земле, но потом расслабился, стал не таким внимательным. Я не видел, как он умер, – услышал сирены вблизи, а дальше ничего не помню. То, что меня почти сразу нашли, просто редкая удача. Но я не знал тогда, что я единственный, кто выжил. Думал, что, может, хотя бы часть людей просто ранены или успели спрятаться. Но он убил всех.
Асиано давит сигарету в пепельнице – слишком сильно, и от этого дрожь в руках еще заметнее. Я молчу. Мне холодно, но холод не снаружи, а в сердце. И меня снова обступает тьма. Он знал все это время, что я в любую секунду могу превратиться в такое же чудовище, даже хуже, и все равно выполнил обещание, все равно боролся за меня до конца.
– То есть легенда о выжившей появилась оттого, что вас перепутали с той девушкой, которая изначально должна была поехать?
Мне хочется спросить хоть о чем-нибудь менее страшном, и Асиано наконец снова улыбается:
– Нет, все еще проще. Мое настоящее полное имя – Анджело Мария Росси, под ним я и приехал на встречу. Мария – популярное среднее имя в Италии, его добавляют как к мужским, так и к женским именам. Тогда электронная регистрация не была так развита, как сейчас, и что-то там сломалось в системе, так что в форме, где нужно было выбрать пол, у многих осталось «женский», у кого-то не сохранилась часть имени или фамилии, из-за этого в первый день при расселении по комнатам была полная неразбериха. Потом, после трагедии, кто-то из журналистов откопал эти данные, но в детали, конечно, не вник. А так как Марии Росси не было среди погибших, да и ждали там изначально парня с девушкой, а не двух парней, то и решили, что Мария жива, и тут же наплели про нее всякого-разного, на целый роман хватит. Ну а я не стал ничего говорить, мне это было даже на руку. Я подал документы на смену имени, отказался от среднего и взял фамилию бабушки – так, с одной стороны, я сохранил связь с семьей, а с другой – стал новым человеком. Мне хотелось, чтобы люди видели перед собой профессионала и коллегу, а не кого-то, кому просто повезло. Поэтому на самом деле все просто, даже банально, но легенды иногда так и рождаются. Что, Сэйнн? Ты ждала другой истории?
– Не знаю. – Я правда не знаю, чего ждала. – Вы полны сюрпризов, док.
– Хм… Ну что ж, это лестно, если я даже тебя смог удивить.
– Сара знала обо всем?
– Да. В первые несколько лет со мной случались тяжелые флешбэки, во время одного из которых я сильно напился, а Сара все у меня выспросила. Но это было до того, как она нашла тебя, поэтому, когда мы с тобой встретились, я не сразу смог связать все воедино.
– Забавно.
– Что?
– Уже два поколения нашей семьи пытались вас убить.
Асиано смеется, и тьма, подобравшаяся было к нам за время его рассказа, улетучивается, все вокруг снова сияет золотым светом.
– Будем надеяться, с третьим поколением будет получше. Из того, что я знаю о генетике, шансы есть. – Он берет с подоконника пустую чашку в кофейных разводах, второй рукой легко обнимает меня за плечи. – Пошли в дом, замерзнешь совсем.
У него горячие ладони, в окружающем нас холоде это особенно заметно. И я впервые думаю о том, что, может, существа, лишенные света, тоже нужны лампиридам, чтобы они могли жить. Чтобы они отдавали избыток тепла и сами от него не сгорели.
– А завтрак будет? – спрашиваю я, уже переступая порог. И не делаю больше ни шага, пока Асиано не кивает, смеясь. Потом он идет в кухню, а я обратно наверх, будить Ливня. Настоящий завтрак, как сказали мне тогда весной, в Италии только для туристов, для дискордов и для семьи. Я больше не дискорд, да и туристом меня вряд ли можно назвать. Значит ли это, что остался только один вариант?
Ведь Рождество – семейный праздник.
Пятая ступень
Проходит еще полгода. Мы все так же живем в Амстердаме, хотя думаем на год уехать в Италию и, может, даже осесть там на некоторое время. Ливень с блеском сдает свой финальный проект – серию иллюстраций и мини-интервью «Между светом и тьмой» о людях, переживших страшные катастрофы и нашедших свой путь. Асиано после уговоров соглашается дать интервью для проекта и даже предоставляет несколько фото, сделанных во время его работы врачом в разных странах. Ливень делает по ним шикарные динамичные зарисовки. Материал с этими рисунками и переводом на немецкий публикуют в GEO, и после него Ливень получает сразу несколько предложений о сотрудничестве с крупными журналами.
А я по-прежнему не знаю, чем мне заняться. Университет я в итоге оканчиваю, сдав работу и получив степень магистра в области коммуникационного дизайна, но это не многое меняет. Я оживляю свой блог и даже время от времени снова беру какие-то проекты – больше для того, чтобы хоть что-нибудь делать и не выглядеть на фоне Ливня полной лентяйкой. Но ни социальные сети, ни гаджеты больше не вызывают у меня интереса. Все мои страницы, все архивы с фото, переписки, сохраненные картинки – все напоминает о том времени, когда Хэйни была жива. Несколько раз в день я смотрю на отметку на своем левом запястье – черное сердце, надвое расчеркнутое шрамом. Тьма ушла. Но на ее месте так и не появилось ничего нового.
– Ты могла бы сделать татуировку, – говорит однажды Ливень, заметив мой взгляд. – Знаешь, шрамы часто оформляют каким-нибудь рисунком, делают их частью композиции. Я набросаю пару эскизов, если хочешь.
Я соглашаюсь, и скоро мне на запястье наносят рисунок тонкими черными линиями – девушкаангел с крыльями, в шлеме и доспехах, взлетающая над расколотым сердцем. Воин света, победивший тьму. Моя сестра, которая теперь всегда будет со мной.
В день вручения дипломов в университете я получаю посылку из Италии. В черной коробке с золотым лого, похожим на штрихи кардиограммы, пара беговых кроссовок со специальными датчиками, которые считывают, правильно ли ты бежишь, оценивают целую кучу параметров и посылают данные в специальное приложение. По ним можно оценить, например, насколько ты уже готов к марафону, или подобрать оптимальную тренировку, если были травмы. В коробке открытка – вид знакомого мне соснового леса – и надпись на обороте: «Это пилотная модель, мы ее пока тестируем, так что смотри н