– Я слышу музыку, – сказала Тереза.
– Ты имеешь в виду тревогу.
– Нет, музыку.
Она встала со скамейки с бутылкой в руке и повернулась к скромной церкви за ними. Внутри громко звучал хор.
– Что они поют?
– Реквием, – ответила Тереза и зашагала по лестнице – к церкви.
– Куда ты, черт возьми?
– Послушать, – сказала Тереза.
– По крайней мере, оставь мне… – он не успел сказать «бренди». Сирены привлекли его внимание к подножию холма – там, заливая асфальт, сиял пламень Софус Демдариты.
– Тереза! – прошептал Пиджин.
Не получив ответа, он оглянулся на подругу. Не зная о нависшей над ними опасности, она стояла на боковом крыльце и собиралась открыть дверь.
Пиджин заорал, по крайней мере, попытался, но когда его голос взлетел, в нем проявилось что-то птичье, и крик превратился в сдавленный клекот. Даже сумей он выговорить это предостережение, Тереза бы его не услышала, оглушенная громом реквиема. Через секунду она скрылась из виду.
Первым желанием Пиджина было бежать, увеличить, насколько возможно, расстояние между своей новой плотью и ангелом, решившим ее уничтожить. Но если он смоется и посланник небес покарает Терезу, что останется ему? Все время в бегах, ужас перед каждым солнечным лучиком, скользнувшим в окно, – жизнь, о чуде которой он не посмеет говорить из страха, что какой-нибудь безмозглый христианин расскажет о нем Богу? Что за жалкое существование. Лучше встретиться с убийцей теперь – вместе с Терезой.
Пиджин взлетел по лестнице, перепрыгивая через ступени. Ангел заметила движение среди теней и прибавила ходу, взбегая на холм, – ее пылающее тело, казалось, увеличивалось с каждым шагом. Задыхаясь от паники, Пиджин метнулся на крыльцо, распахнул дверь и ввалился внутрь.
С другого конца церкви на него хлынула волна меланхолии. У алтаря стояло около шестидесяти певчих, и они славили смерть. Тереза оглянулась, ее темные глаза блестели от слез.
– Разве это не прекрасно? – спросила она.
– Ангел.
– Да, я знаю. Это за нами, – сказала Тереза, переводя взгляд на витраж у них за спиной. Снаружи бушевало ослепительное пламя, и вокруг беглецов вставали пурпурные, синие и красные столпы света.
– Бежать некуда. Давай насладимся музыкой, пока есть время.
Хор не оборвал Libera Me, хотя огонь становился все ярче. Во власти музыки люди продолжали петь, возможно, веря, что сияние пламени – это божественная искра, вспыхнувшая от реквиема. Вместо того чтобы стихнуть, музыка стала громче, и двери церкви распахнулись – вошла Софус Демдарита.
Дирижер, пребывавший в счастливом неведении о том, что грядет, оглянулся. Палочка выпала из его пальцев. Хор, внезапно потеряв руководителя, расстроился, и реквием превратился в какофонию, над которой голос ангела взвился, чиркнув по нервам, как ноготь по краю стакана.
– Вы, – сказала она, устремляя перст на Терезу и Пиджина. – Подойдите.
– Скажи ей, чтобы отвалила, – попросил он подругу.
– Идите ко мне!
Тереза развернулась и закричала в проход:
– Вы! Все вы! Сейчас вы увидите деяние божье!
– Закрой рот, – сказала ангел.
– Она собирается убить нас потому, что не хочет, чтобы мы были людьми.
Теперь хор и вовсе забыл про реквием. Двое теноров рыдали, одна из альтов обмочилась, и струйка громко журчала по мраморным ступенькам.
– Не отводите глаз! – сказала им Тереза. – Запомните навек то, что случится.
– Это вас не спасет, – проговорила Софус. Ее запястья начали светиться – там, без сомнения, закипала огненная смерть.
– Ты… возьмешь меня за руку? – спросил Пиджин, робко потянувшись к Терезе.
Она ласково улыбнулась и вложила пальцы в его ладонь. Затем, хотя было ясно, что от волны огня им не спастись, они начали пятиться от ее источника, как пара новобрачных на перемотке. Позади прятались свидетели. Дирижер укрылся за кафедрой, басы разбежались, один из теноров пытался нашарить в кармане носовой платок, пока сопрано толкали его, спеша убраться подальше. Ангел воздела смертоносные руки.
– Забавно было так жить, – прошептал Пиджин Терезе, поворачиваясь к ней, чтобы не видеть, как к ним полетит огненный шар.
Но этого не случилось. Они сделали шаг назад, потом еще один, но огня не было. Их взоры метнулись к ангелу, и они с удивлением обнаружили, что откуда-то появился дядюшка Раймонд – встал между ними и гневом небесным. Он явно пострадал в раю. Его златые одежды превратились в лохмотья, плоть была в крови и синяках от неумолимых розг, но теперь он обладал силой проклятого.
– Они невинны, – заорал Раймонд. – Как малые дети!
В ярости от такого вмешательства Софус Демдарита испустила вопль, а вместе с ним и огонь, предназначавшийся Пиджину и Терезе. Он ударил бедного Покока в беззаконный пах – случайно или намерено, никто никогда не узнает, и вгрызся в тело, как зверь. Раймонд запрокинул голову и взвыл, и в этом звуке смешались агония и благодарность, а потом, прежде чем ангел отступила, потянулся к ней и воткнул большие пальцы в ее глаза.
Ангелам неведома физическая боль – в этом одна из их трагедий, но пальцы Раймонда превратились в фекалии, едва оказавшись в черепе Софус Демдариты. Ослепленная дерьмом божественная искра попятилась от жертвы и наткнулась на стену воды – пожарные и полицейские вошли в церковь у нее за спиной с топорами и шлангами на изготовку. Она вскинула руки над головой и поднялась в луче мерцающего света, пропадая из царства земного, чтобы ее божественность не коснулась недостойной смертной плоти и не вызвала новой путаницы.
Гниль, которую ангел заронила в плоть Раймонда, не остановилась с ее исчезновением. Он превращался в кучу дерьма, и процесс был необратим. Когда Пиджин и Тереза подбежали к нему, от него осталась только голова в ширящейся луже фекалий, и все же он выглядел счастливым.
– Ну и ну, – сказал Раймонд парочке. – Что за денек.
И, выплюнув червивую какашку, продолжил:
– Я вот думаю… может, мне все это приснилось?
– Нет, – сказала Тереза, убирая волосы, упавшие ему на глаза. – Нет, не приснилось.
– Она вернется? – спросил Пиджин.
– Скорее всего, – ответил Раймонд. – Но мир огромен, и мое дерьмо у нее в глазах помешает ей вас увидеть. Не стоит жить в страхе. Я и так дрожал за троих.
– Тебя не взяли на небеса? – спросила Тереза.
– Боюсь, что да, – ответил он. – Но, зная, как там, я туда не рвусь. Хочу попросить только…
Его лицо растворялось, глаза проваливались в череп.
– О чем? – спросил Пиджин.
– Поцелуйте меня.
Тереза наклонилась, и их губы встретились. Пожарные и полицейские, морщась от отвращения, отводили глаза.
– А ты, моя птичка? – спросил Покок Пиджина. Теперь из лужи дерьма выступал лишь его рот. Пиджин медлил.
– Я не твоя птичка, – сказал он. У рта не осталось времени для извинений. Не успев произнести хотя бы слог, он исчез.
– Я не жалею, что не поцеловал его, – заметил Пиджин, когда они с Терезой часом позже спускались с холма.
– Иногда ты можешь быть таким холодным, попугай, – ответила она. Помолчала и добавила: – Интересно, что скажут певчие, когда будут давать показания.
– О, они что-нибудь придумают, – ответил Пиджин. – Правда не выйдет наружу.
– Только если мы расскажем ее, – заметила Тереза.
– Нет, – ответил Пиджин. – Нужно держать язык за зубами.
– Почему?
– Тереза, любимая, разве это не очевидно? Мы теперь люди. А значит, есть вещи, которых лучше избегать.
– Ангелы?
– Да.
– Дерьмо?
– Да.
– И?..
– Правда.
– Ах, – сказала Тереза. – Правда.
Она тихо рассмеялась:
– С этого дня ей не место в наших беседах. Согласен?
– Согласен, – сказал он, клюнув ее в чешуйчатую щеку.
– Тогда я начну? – спросила Тереза.
– Валяй.
– Ты мне ненавистен, любимый. И при мысли о том, чтобы сделать с тобой детей, я дрожу от отвращения.
Пиджин погладил оттопырившуюся ширинку.
– А это, – продолжил он. – Лакричная палочка, и нет времени хуже, чтобы воспользоваться ею.
Они страстно обнялись и, как бесчисленные парочки, блуждавшие по городу этой ночью, стали искать место, где можно слиться воедино, – ушли, перекидываясь лживыми, полными нежности словами.
Брайан Кин. Конец всему
Сегодня, как и в любой другой день, я встал и поставил кофе. Пока он заваривался, я сменил тапочки на ботинки. Когда кофе был готов, я налил себе чашку и спустился к реке. Убедился, что пояс на моем халате туго затянут, чтобы он не волочился по гусиному дерьму, которым усеян весь двор. Но даже с затянутым поясом мой халат свободно свисал. Наверное, оттого, что я похудел.
Я стоял у края воды и ждал конца света.
Этим утром я загадал глобальное потепление. Это кажется вполне уместным, учитывая погоду. Двадцать градусов в Центральной Пенсильвании за несколько дней до Рождества? Если это не доказывает, что глобальное потепление – не выдумка, то уж и не знаю, что тогда. Но проблема потепления в том, что оно идет недостаточно быстро. Как ползучая смерть. Мне было нужно что-то быстрое. Я хотел, чтобы конец света наступил сегодня, а не через десятки лет.
Вот я и ждал. От моей чашки поднимался пар, халат развевался на ветру, а конец света, как всегда, не наступал.
Говорят, магия – это всего лишь физика, искусство подчинять действительность своей воле. Если это правда, то волшебник из меня ужасный.
Вдалеке, за водой, гусь вспылил, замахал крыльями и погнался за другим. Тот загоготал в ответ, и их сердитые крики эхом разнеслись по двору. Пока мы не купили этот дом, я всегда предполагал, что гуси на зиму улетают на юг. И кто знает? Может, и улетают. А конкретно эти, может быть, решили: «Ну нахрен. Знаете что? Здесь двадцать градусов. Зачем нам вообще лететь куда-то дальше на юг?»
Может, эти гуси знают что-то, чего не знаю я. Может, их магия сильнее.
Я наблюдал, как течет река, как восходящее солнце отражается на волнах. Наблюдал за мельницами на том берегу, как они вяло крутились, снабжая электричеством округ Ланкастер. Наблюдал за рыбацкой лодкой вдали, за одиноким моряком, стоящим на ней. Когда кофе все-таки закончился, я повернулся, снова пересек двор и вошел внутрь.