— Обыскать его? — спросил один из наемных убийц.
— К чему. Что ты думаешь найти у него?..
— Все равно!.. Рискнем!..
— Что такое?
— Кошелек, другой, третий!..
— И полные золота!.. Вероятно, оно украдено им у этого молодого господина, который заплатил нам за то, чтобы мы его убили.
— Нам-то какое дело!
— Конечно, никакого!.. Барашек зарезан, шерсть — наша.
Двое негодяев возвратились в Валенсию пьянствовать и играть на деньги Родриго, которые его мало трогали.
Он заплатил две тысячи дукатов, чтобы одному обладать тайной, и не считал, что заплатил дорого.
Такова история яда Борджиа, который в течение сорока лет сеял смерть во всей Италии, ибо, когда Родриго состарился, он — как добрый отец — открыл важный секрет двоим своим любимым детям, Чезаре и Лукреции, как приготовлять этот яд, который был усовершенствован им самим.
Убивать постоянно одним и тем же способом — скучно и неудобно!
Среди прочих его изобретений следует упомянуть о ключе, который обладал свойством, производя маленькую, почти незаметную ранку, убивать каждого, кто имел неосторожность отпирать им. Дело в том, что в ларце, отпиравшемся этим ключом, замок был туговат и, чтобы отпереть, требовалось небольшое усилие, а именно из-за этого усилия головка ключа укалывала руку отпиравшего. Укол был ничтожен, но зато смертелен.
Но мы рассказываем не историю Родриго Борджиа, а историю его дочери Лукреции. Она была еще в колыбели, когда он уехал в Рим готовиться долгими годами притворства к апостольскому престолу. Долгие годы! Родриго ждал, по крайней мере, тридцать лет возможности взойти на трон св. Петра.
— Терпение, долгое терпение! — говорил он Розе.
Он, быть может, и не подозревал всей справедливости своих слов.
В первое время своего пребывания в Риме, чтобы хоть Немного усладить горечь разлуки, Родриго каждый месяц приезжал на несколько дней в Венецию, но сделавшись кардиналом, из боязни скомпрометировать себя, посвящал радостям любви очень немного часов, да и то через долгие промежутки: с 1458 до 1484 года, то есть в течение двадцати шести лет, Роза и Родриго виделись едва пятнадцать раз.
Но несмотря на редкие свидания, Родриго не переставал доказывать своей любовнице и детям искренность своей привязанности. Каждую неделю он писал Ваноччо и высылал ей деньги. Она с детьми жила в роскоши. Домом управлял друг Родриго, дои Мануэль Мельхиори, слывший братом Розы и наблюдавший только за благосостоянием своей сестры и племянников, не позволяя себе делать ни малейшего замечания относительно их поведения. Это было необходимой скромностью со стороны дона Мануэля, иначе он из полезного и приятного стал бы стеснителен и скучен.
Объясним это.
Верная Родриго первые четыре года своего вдовства, Роза, пылкая по природе, однажды убедилась, что любовь, как бы ни была искренна, если выражается только перепиской, — это очень неполная, несовершенная любовь.
И сам Родриго, услыхав в один из своих редких приездов в Венецию ее жалобу на редкость свиданий, дал ей полную свободу, сказав:
— Моя милая, так как я хочу стать Папой, то с моей стороны было бы и глупо, и жестоко принуждать вас быть мученицей. Сохраните мне ваше сердце — вот все, чего я вправе от вас требовать.
И Ваночча сохранила свое сердце для одного Родриго. Что же касается ее чувств, то она часто дарила их прекрасным венецианцам. Из этого видно, что дом Ваноччи вовсе не был школой нравов и что строгий цензор в лице дона Мануэля был бы в нем неуместен.
Освобожденная своим любовником, Ваночча находила совершенно естественным не быть требовательной к детям. После одного любовника она брала другого. И пока дети были только детьми, зрелище этого разврата не представляло для них опасности. Но когда Чезаре и Франческо стали мужчинами, а Лукреция достигла шестнадцати лет, влияние дурного примера выразилось в них вполне.
Отец их, кардинал, давал их матери полную свободу в удовольствиях, и она не находила дурным вполне пользоваться этой свободой. И они также были вольны поступать как хотят. Законы нравственности, религии, природы для них не существовали…
В шестнадцать лет Лукреция была поразительно хороша собой. В ней было все: благородство, грация, изящество, ум. Все, исключая сердце.
Но сердца не видно… И для того, чтобы обольщать и убивать, сердца не нужно.
Она была блондинка. До шестнадцати лет белокурая Лукреция была прекрасна! Она посоветовалась с зеркалом и решила по примеру матери завести любовника…
Во дворец Ваноччи в числе других вельмож являлся Марсель Кандиано, очень нежно поглядывавший на Лукрецию.
Она тоже поглядывала на него. Друг друга можно понять быстро, если хотеть этого. Марсель Кандиано понял, что он нравится; от разговора глазами он поспешил перейти к словам.
Однажды вечером, пользуясь тем, что они были одни, Кандиано прошептал:
— Я люблю вас!
Она отвечала улыбкой. Она видела, что ее мать поступает так же в подобных случаях.
На другой день, если он скажет больше, она решила ответить ему яснее. Но на другой день Кандиано не явился во дворец Ваночча.
Кто-то изумился этому отсутствию.
— А! — был ответ. — Разве вы не знаете, что Кандиано лежит в постели.
— Больной?
— Умирающий от удара кинжалом, который он получил, выходя отсюда.
— А кто его ударил?
— Неизвестно. Убийца был в маске.
Бедный Кандиано! Лукреция была печальна целый час.
Но в тот самый вечер, когда она узнала о происшествии, рядом с ней за ужином сидел кавалер Никола Альбергетти из Ферары.
Он был старше Кандиано и не так красив, но зато очень богат. В числе других драгоценностей на мизинце левой руки он носил перстень с огромным бриллиантом, которым все восхищались, вместе с другими восхищалась и Лукреция.
— Этот перстень вам нравится? — спросил любезный кавалер и преподнес его молодой девушке.
Лукреция удивилась столь чрезмерной доброте, но так, для формы.
— Доброта моя больше, чем вы думаете, — ответил улыбаясь, Альбергетти. — Этот перстень я получил от алхимика, который немного занимался колдовством и который уверил меня, что, пока я буду носить его, мне нечего бояться смерти.
— А между тем вы отдаете его, — заметила Роза Ваночча. — Это неблагоразумно.
— Какая заслуга в том, чтобы дарить то, что ничего не стоит? К тому же я не суеверен. Если бы я заболел, то не бриллиант спас бы меня. Против разбойников и врагов у меня есть шпага…
С этой минуты в кругах Ваноччи стало для всех ясно, что Альбергетти мечтал о счастье быть любовником Лукреции. С нею он был любезен, предупредителен, ловя каждый случай сказать ей вслух комплимент о ее грации, о ее уме…
— Но, — сказал однажды вечером Розо маркиз Пизани, ее любовник в это время, — Альбергетти влюблен в вашу дочь!..
— Так что же? — холодно ответила Роза. — Почему он не может ее любить!..
— Вы не догадываетесь?
— Чего?
— Что может произойти нечто опасное и для вас, и для нее от этого ухаживания?
— Что же может произойти?
— Но если он влюблен, почему же не просит ее руки?
Роза пожала плечами.
— Что за вопрос задаете вы мне, маркиз? Вы женились бы на моей дочери, если бы даже обожали ее?.. Конечно, нет? На девушке без имени не женятся… Почему же вы желаете, чтобы Альбергетти, который такой же дворянин, как и вы, просил ее руки?
— Но в таком случае?..
— Не беспокойтесь. Девушке без имени нечего бояться дерзости волокиты. Ее оберегают. И в тот день, когда Альбергетти пожелал бы идти дальше, чем следует, ручаюсь вам, он поплатился бы.
Кто же стоял за Лукрецией? Почему ей нечего было страшиться обольщений все более и более влюбленного в нее мужчины?
Альбергетти продолжал свои ухаживания. И однажды вечером, никем не замеченный, по крайней мере, он так думал, — он прошел в комнаты Лукреции и, стоя перед ней на коленях, умолял ее ответить на его страсть.
Более кокетливая, чем влюбленная, Лукреция согласилась предъявить только слабое доказательство благородному сеньору.
Поцелуя в лоб она считала на первый раз достаточным.
Этого оказалось много.
Через несколько часов ночью, поужинав по привычке рядом со своей возлюбленной, — Альбергетти возвращался домой и, когда он переходил площадь св. Марка, чтобы добраться до своей гондолы на Пиацетте, какой-то человек в маске со шпагой в руке преградил ему дорогу.
Альбергетти был храбр и ловко владел оружием и потому не очень дрогнул при этой встрече.
— Чего ты хочешь от меня? — спросил он у человека в маске.
— Убить тебя! — ответил тот.
— Убить? За что?
— Я тебе скажу, когда ты будешь умирать.
— Право? Ты так уверен в себе?
— Так же уверен, как будешь уверен и ты через несколько минут в своей ошибке, которую ты сделал, отдав свой перстень.
— О! О! Ты все знаешь? Не из близких ли ты придворных Ваноччи?
— Может быть.
— Так же, как я, влюбленный в ее дочь, а следовательно, соперник?
— Это возможно.
— Уж не тот ли самый господин, который убил Марселя Кандиано?
— Я не говорю нет.
— Ну, посмотрим, легко ли ты отправишь меня на тот свет, как ты надеешься?
Говоря таким образом, Альбергетти вынул шпагу и напал ка незнакомца, в котором сразу узнал своего учителя. Шпага человека в маске казалась сросшейся с его рукой. Невозможно было выбить ее.
Незнакомец в свою очередь напал на Альбергетти, тот хотел отразить удар, но не успел. Шпага противника воткнулась ему в горло. Он упал, обливаясь кровью.
Тогда, скинув маску и наклонясь к своей жертве, незнакомец сказал:
— Смотри теперь, кто твой соперник, Альбергетти. Смотри, кто тот, который подобно тебе любил Лукрецию.
Умирая, Альбергетти напряг последние силы, чтобы взглянуть в лицо своему убийце.
— О ужас!.. — прошептал он. — Чез…
Он не окончил, рука незнакомца закрыла ему рот…
Когда рука была отнята, второй любовник Лукреции был мертв.