ШЕСТЬ РАЗНОВИДНОСТЕЙ ЗАТОЧЕНИЯ
Все живые существа состоят из пяти великих элементов и функционируют посредством пяти скандх. Их истинная природа — пробужденное состояние, проявляющееся как пять родов будд, однако их просветлённая энергия замутнена и искажена «пятью ядами», или «пагубами». Влияние этих «ядов» проявляется различными характерными способами, которые и образуют шесть миров сансарического существования.
Шесть миров символически представлены на «колесе жизни»: это три высших мира (богов, завистливых богов и людей) и три низших (животных, голодных духов и обитателей ада). Возможна и другая классификация: два высших мира (богов и завистливых богов), два низших (голодных духов и обитателей ада) и два промежуточных (животных и людей). В низших мирах негативная карма проявляется очень мощно, так что страдания там велики, а возможностей изменить тенденции, удерживающие существо заточенным в этом состоянии, предоставляется мало. В высших мирах страданий меньше, а свободы больше, потому что результаты позитивных действий перевешивают негативные кармические эффекты.
Где находятся эти шесть миров? Во внешнем смысле «шестью мирами» называются все возможные формы жизни, разделённые на шесть основных типов. Из них нам непосредственно знакомы только миры людей и животных. Некоторые люди верят в духов, но большинству современных жителей Запада мысль о реальном существовании живых созданий в небесных и адских мирах кажется весьма странной, хотя в прошлом дело обстояло иначе, но в буддизме это положение принимается на веру.
Все эти сверхъестественные существа принадлежат к изобильной и удивительной сокровищнице индийских мифов и легенд, составляющих основу всех индийских религий. На индийской мифологии основаны и описания соответствующих миров.[80][81] Правда, к разочарованию любителей сказок, в буддистскую традицию подобных легенд вошло немного, ибо они относились к области сансарической драмы, а потому не связывались с учением Будды об освобождении от сансары. Система шести миров опирается не столько на мифологические рассказы о происхождении этих классов существ, сколько на характерную для каждого из них психологию.
Но некоторые мифы, проливающие свет на сущность этих миров, я всё же изложу. В конце концов, сам Будда никогда не отвергал индийского культурного наследия, а только возражал против некоторых подходов к его интерпретации, и традиционные индуистские верования по сей день составляют важную часть буддистского мировоззрения.
В рамках этого мировоззрения мир представляется немыслимо огромным и невообразимо протяжённым во времени. Он подразделяется на множество взаимопроникающих и взаимодействующих между собой уровней или планов. Формы жизни, недоступные нашим органам чувств, существуют рядом с нами — одновременно в том же пространстве, что и мы. Мир, в котором мы живём, определяется данными наших органов чувств, нашим восприятием и сознанием; будучи людьми, мы можем воспринимать мир только своим особым, человеческим способом. В физическом плане животные имеют с нами много общего, но даже они воспринимают своё окружение совсем по-иному. А обитатели прочих миров отличаются от нас настолько, что мы, как правило, вообще не замечаем их существования. Рассуждать о них мы можем только на основе известных нам фактов, а потому мы представляем себе эти существа в привычных обличьях, похожими на людей или животных; однако в мифах всех народов мира фигурируют сверхъестественные существа, способные изменять свой облик и проявляться в различных формах.
Сансара — это блуждание по кругу. На «колесе жизни» изображена картина не только человеческой жизни, но и жизни в целом, во всех её бесчисленных вариантах, возможных в пределах шести миров, — жизни, бесконечно переходящей от одной формы к другой, от одного типа сознания к другому. В обычном понимании шесть миров — это шесть типов существования, в которых могут перерождаться разумные существа. В этой жизни мы родились людьми, но теоретически плоды наших прошлых действий могли привести к перерождению в любом из прочих миров. Действиями, совершенными в прошлых жизнях, определяются наше физическое воплощение, соответствующие ему состояния сознания и тип мировосприятия. Тело, сознание и окружающая среда неразрывно связаны друг с другом. К примеру, мы не можем очутиться в теле животного, сохранив человеческое сознание: сперва мы должны приобрести сознание животного и начать воспринимать всё своё окружение с точки зрения, свойственной животным.
В традиции неоднократно подчёркивалось, что данная объективная интерпретация шести миров служит мощным стимулом к практике дхармы.[82] Действительно, образ бесконечного цикла перерождений оказывает очень сильное впечатление на представителей культуры, признающей реинкарнацию. Но для тех из нас, кто не воспринял с детства эти идеи как часть культурного наследия, всякая попытка просто принять их на веру останется искусственной. Чтобы с пользой интегрировать их в своё мировоззрение, нам следует глубже проникнуть в их внутренний смысл. Многим западным буддистам нелегко свыкнуться с концепцией перерождения в шести мирах и вообще с идеей реинкарнации. Никто не в силах доказательно разъяснить нам, что происходит после смерти.
Но в наших силах исследовать собственное сознание при жизни и открыть все заключённые в нём миры. В наших силах выяснить, что на самом деле означает человеческая жизнь в данный конкретный момент времени, а это, в свою очередь, может подвести нас к убедительному, основанному на опыте «здесь и сейчас», представлению о том, что происходит после смерти.
Наблюдая за сознанием, погруженным в медитацию, мы можем отчётливо видеть, как рождается и исчезает каждая мысль, как действует закон причины и следствия и как состояния сознания сменяют друг друга, подобно жизням в круге перевоплощений. И нам становится ясно, что наше мнимое постоянство в действительности есть процесс непрерывных изменений. Если мы научимся наблюдать, как протекает этот процесс при жизни, не так уж трудно будет принять мысль о том, что он продолжается и после смерти. Наше собственное сознание — единственный объект, в действительности доступный познанию. Можно научиться видеть со всей несомненностью, как мы сами непрерывно творим собственный мир силой своего сознания и какую важную роль играют шесть миров в психологии нашей обыденной жизни. Выражаясь словами Мильтона, дух
Трунгпа Ринпоче всегда говорил о шести мирах как о состояниях сознания и подчёркивал, что очень важно понять их с этой точки зрения при жизни, пока у нас есть такая возможность. Он называл их «разновидностями заточения», «разновидностями смятения», «разновидностями безумия» и «воображаемыми мирами».[84] Всё это различные стратегии игры, которую, по его словам, затевает «эго» перед лицом возможности пробуждения. Они рождаются из «ядов», и когда мы позволяем какой-либо из этих сильных эмоций возобладать над другими и над всей нашей жизнью, то оказываемся в связанном с нею мире. «Яд», терзающий обитателей того или иного мира, возникает из основополагающего страха потери «эго», который может проявляться шестью характерными способами. Каждый из шести миров покоится на присвоении, жажде удержания и отказе от освобождения.
Когда мы полностью погружаемся в переживание какой-либо интенсивной эмоции, весь наш мир окрашивается в её тона; в этом свете мы видим и своё окружение, и других людей, так что отличить внутреннюю реальность от внешней становится невозможно. Когда мы счастливы, наше счастье отражается на всех окружающих: другие люди, общаясь с нами, сами становятся счастливее, а мы радуемся любой, даже самой плохой погоде и видим красоту в любом окружении, даже самом уродливом. Точно таким же образом, когда мы охвачены гневом или ненавистью, всё вокруг становится враждебным, окружающая обстановка перестаёт приносить нам радость; окружающие люди кажутся нам агрессивными, мы замечаем в них только самое дурное; и даже неодушевлённые предметы реагируют на наше дурное настроение, то и дело ломаясь, путаясь под ногами и вызывая несчастные случаи. Таковы известные нам из повседневной жизни примеры обитания в небесном и адском мирах. Следующие далее описания шести миров могут показаться слишком близкими к крайности: каждый мир представлен в своих самых насыщенных, интенсивных проявлениях, не смягчённых характеристиками других миров. Но мы, люди, сталкиваемся с другими мирами только в рамках своей человеческой природы; можно сказать, мы видим только тени или отражения этих миров.
Шесть миров имеют немало общего с пятью родами. В «Освобождении посредством слушания» пять мирных будд являются один за другим в течение пяти дней, и одновременно с каждым буддой возникает светящаяся цветная дорожка, ведущая к одному миров. Из сердца каждого будды исходит ослепительно яркий свет, и умершему предоставляется выбор между этим пронизывающим светом пробуждения и порождённым «ядами» более мягким, приглушённым и утешительным светом дорог, ведущих обратно в сансару. Здесь возникает очевидное затруднение: как соотнести шестичленную классификацию с пятичленной? Традиционно выделяют шестой «яд» — алчность, которая в пятичленной системе входит в категорию страсти. Обитатели ада ассоциируются с агрессией, голодные духи — с жадностью, животные — с невежеством, люди — со страстью, завистливые боги — с завистью, а боги — с гордыней. И всё же такая классификация не полностью совмещается с мандалой пяти будд, из-за чего в тексте трактата появляются необычные ассоциации, которые мы обсудим в разделах, посвящённых соответствующим мирам.
Кроме того, Трунгпа Ринпоче соотносил шесть миров с шестью бардо. Живые существа во всех мирах проходят через всё бардо, но можно провести и строгие соответствия между бардо и мирами. В этой системе каждое бардо предстаёт как концентрированная сущность соответствующего мира. Состояние «промежуточности» — это своего рода крайность: мы словно стоим на краю пропасти, готовясь прыгнуть в неизвестность, и ещё не знаем, убьёт ли нас этот прыжок или выпустит на свободу. Такое состояние наступает всегда, когда достигает кульминации какое-либо интенсивное эмоциональное переживание: перед нами внезапно открывается «просвет» — врата, ведущие к пробуждению. Войти в эти врата и пробудиться от сна, приковывающего нас к миру нашего обитания, или остаться в заточении у привычного нам образа мыслей — выбор за нами.
МИР ОБИТАТЕЛЕЙ АДА
Мир обитателей ада — низший из шести миров, порождаемый предельной агрессией. Его отличают крайняя напряжённость, ограниченность и замкнутость. Все «ядовитые» эмоции вызывают привыкание: стоит нам попасться в их капкан — и нам начинает казаться, что обойтись без них мы уже не можем, что именно они придают нашему существованию смысл. Избавиться от агрессии, в известном отношении, труднее всего, так как она придаёт нам чрезвычайную уверенность в собственной правоте. Во всех своих проблемах мы виним других людей, и реагировать на эти чужие ошибки иначе, чем гневом или ненавистью, мы не можем. Дав выход агрессии, мы получаем короткую передышку, но желанного результата не достигаем. Нам хочется уничтожить весь окружающий мир — ведь он причиняет нам столько боли! Но оказывается, что мир — это всего лишь зеркало, полное наших собственных отражений. Преломляясь в нём под разными углами, наша агрессия возвращается к нам в чудовищно преувеличенном и искажённом виде, порождая ужасные галлюцинации. В итоге мы погружаемся в состояние предельной замкнутости, в котором нет ни пространства для выхода на свободу, ни времени на передышку. Вот почему во всех традициях ад помещается под землей: тяжесть земли давит на его обитателей и стискивает их со всех сторон, лишая всякой надежды на спасение.
В некоторых религиях ад представляется огненным, но в буддизме говорится о двух преисподних — огненной и холодной. Каждая разделена на восемь областей, обитатели которых подвергаются мучениям различной степени. Описания этих адов настолько ужасны, что соотнести их с обыденной жизнью не так-то просто. Пребывая в мире людей, мы воспринимаем лишь слабые отблески других миров, просочившиеся сквозь фильтр нашей человеческой природы. Но каким бы чудовищным ни казался нам адский мир, связанное с ним состояние людям отлично известно. Мы часто сталкиваемся с такими его внешними проявлениями, как войны, терроризм, пытки или садизм, но все эти образы ада на земле — лишь проекции того ада, что царит в человеческом сердце.
Атмосфера огненных адов — жгучая ненависть и раскалённый гнев. Мы готовы сжечь весь мир силой своей ярости, но жжём лишь самих себя. Преисполнившись жажды мести, мы стремимся устрашить своего врага и лишить его воли, но вместо этого кошмары преследуют нас самих во сне и наяву. Человек, пребывающий в этом состоянии сознания, нередко не замечает собственной агрессивности и не осознаёт, как она отражается на окружающих; ему кажется, что страдает только он один, что именно он — жертва чужой враждебности. На любой его поступок мир отвечает такой же ненавистью, какая пылает в его собственном сердце. Кажется, сами стихии обратились против него: почва обернулась раскалённым докрасна железом, реки — расплавленным металлом, воздух — удушающим и жгучим ветром. Спасения нет нигде.
Обитатели первого из восьми ярусов огненной преисподней сражаются между собой и убивают друг друга снова и снова. Нечто похожее мы иногда встречаем и в нашей жизни, когда человеку повсюду чудятся враги и слепая злоба заставляет его наносить удары во всех направлениях. С каждым следующим ярусом кошмарные видения становятся всё причудливей, доходя до немыслимых крайностей. Обитателей этих областей непрерывно терзают слуги Ямы — бога смерти, и на каждом следующем ярусе мучения становятся всё ужаснее. Но эти палачи — не самостоятельные существа, вроде чертей западной традиции, а проекции сознания, пожираемого ненавистью. Кроме тех, кто страдает в этой преисподней, других живых существ в ней нет. Чем сильнее жажда присвоения, тем ярче эти проекции, так что внешние обстоятельства полностью определяются внутренним состоянием.
В традиционных описаниях ярусы преисподней представляются как прилегающие друг к другу концентрические окружности, в центре которых находится самый нижний, самый ужасный из горячих адов. Там набитые раскалёнными углями рвы соседствуют с болотами, полными гниющих трупов, широкие дороги, вымощенные лезвиями, тянутся мимо лесов, где на деревьях вместо листьев — острые клинки и шипы, а реки бурлят кипятком. Издали кажется, будто по этим рекам можно выбраться из преисподней, и при виде их у страдальца, отпущенного наконец на свободу, пробуждаются надежда и радость. Но избавиться от жажды присвоения, ввергшей его в самую глубокую область ада, нелегко. Пускаясь в обратный путь по ярусам преисподней, существо раз за разом переживает одни и те же кошмары и погружается в страдания вновь и вновь, не в силах освободиться от съедающего его «яда».
Другой тип ненависти — ледяная злоба, подавленная или поставленная под жёсткий контроль, и исполненная гордыни, горечи и негодования, — ведёт в холодную преисподнюю. Человек, обуянный ненавистью в такой форме, не враждует с другими людьми открыто, а пытается уничтожить их ледяным презрением. Но в результате застывает только его собственное сердце, и человек начинает взирать на мир холодным взором ненавистника. Такой «замороженный» мир — это тоже ад, ад отчаяния, депрессии и злобы, направленной, в конечном счёте, на себя самого и коренящейся в ненависти к себе. Преисполнившись отвращения к себе, человек уже не представляет, как он может измениться к лучшему. Он словно превращается в ледяной столп; холод ненависти сковывает его; он не в силах ни выразить своих чувств, ни ответить на чувства других людей. Палачей в ледяном аду нет: существо, оказавшееся здесь, заточено в полном одиночестве. От чудовищного холода обнажённые тела страдальцев лопаются и покрываются язвами, подобными красным и синим цветкам лотоса, от которых и происходят названия некоторых областей ледяной преисподней. Как и в огненном аду, здесь царит ощущение несвободы и замкнутого пространства. Земля подобна холодному железу; вода застыла и обратилась в лёд; ветер режет острыми мечами. Всё вокруг твёрдое, жёсткое и острое. Обитателя холодного ада окружают ледяные стены, собственные отражения обступают его со всех сторон, и собственный голос возвращается к нему эхом.
Наконец, существуют призрачные ады, пребывание в которых длится гораздо меньше. Ады такого рода встречаются на земле повсеместно. Существо может оказаться заточенным в камне, дереве или озере, в огне или во льду, в любом неодушевлённом предмете. Страдания таких существ считаются результатом единичных действий или действий, совершённых за время одного воплощения, а не плодом долго накапливавшейся негативной кармы. Это представление, как и образ огненного ада, встречается не только в буддизме: многим народам Востока и Запада известны легенды о заточенных таким образом духах (наподобие Ариэля из шекспировской «Бури», которого затем освободил волшебник Просперо).
С агрессией связана приверженность извращённой логике, посредством которой человек всегда ухитряется оправдать себя и возложить вину на других. Убеждённость в том, что в наших страданиях повинны только внешние обстоятельства, становится настолько глубокой, что отказаться от неё кажется уже невозможным. Другие люди причиняют нам зло, — рассуждаем мы, — но спускать им это с рук нельзя: иначе они станут обращаться с нами ещё хуже, и мы возненавидим их навсегда и никогда больше не будем счастливы. Сделанного не воротишь, и мы не должны забывать об этом, не должны прощать. И вот мы исторгаем пламя жгучей ненависти, и оно возвращается к нам, отразившись от небес и земли. Мы испускаем волны холодной ненависти, и весь мир превращается для нас в ледяной ад.
Считается, что пребывание в адских мирах длится миллионы и миллионы лет по земному счёту. Агрессия порождает среду абсолютной несвободы, в которой мы чувствуем себя заточенными на веки вечные; надежда покидает нас, и нам кажется, что мы уже никогда не вырвемся из этой ловушки. Человеку, переживающему глубокое горе, кажется, что время почти не движется, — или, точнее, время теряет для него всякий смысл. Прошлое и будущее исчезают, остаётся только невыносимое настоящее, растянувшееся в вечность. Но привязанность живых существ к своей ложной индивидуальности так сильна, что может показаться неистребимой. Существо мечтает умереть и положить конец своим страданиям, но не может; его режут на части снова и снова, но оно неизменно оживает.
И всё-таки последствиям большинства дурных поступков рано или поздно приходит конец. Постепенно в потоке сознания взрастают семена добра, и у обитателя ада пробуждается раскаяние или сочувствие к товарищу по несчастьям. Даже крохотного проблеска сострадания достаточно, чтобы положить начало пути, который в конце концов приведёт к перерождению в одном из высших миров.
В каждом из шести миров Будда проявляется в форме, наиболее подходящей для общения с обитателями этого мира. В преисподней он принимает облик Дхармараджи — Царя Дхармы, как иногда называют Яму, Владыку Смерти. Согласно индийскому мифу, Яма был первым существом, перешагнувшим рубеж смерти. Поэтому он и стал проводником и судьёй всех умерших. В ипостаси Дхармараджи его изображают чёрным или темнокожим; в одной руке он держит сосуд с водой, а в другой — с огнём, с помощью которых он облегчает страдания существ, мучающихся в огненном и ледяном адах. Изыскам и тонкостям здесь не место: муки обитателей ада так ужасны, что помочь им может только прямая противоположность терзающего их «яда». Только после этого сердца их могут открыться учению Будды. На более глубоком уровне одновременная демонстрация огня и воды напоминает о чувстве контраста, которого начисто лишены обитатели ада. Они заточены в своих мучениях, потому что убеждены в их реальности; всё их существование свелось к огню или льду. Увидев в руках Будды огонь и воду одновременно, обитатель ада может хоть на мгновение усомниться в абсолютной реальности своего состояния: быть может, существует и нечто иное?
В «Освобождении посредством слушания» путь, ведущий в адские миры, появляется одновременно с Акшобхьей, буддой рода Ваджра, преображающим в амриту яд агрессии. Может показаться, что невероятная тяжесть негативной кармы, увлекающей существо в тот низший мир, не имеет ничего общего с пробужденными качествами Ваджры. Однако возможность прозрения и обретения ясности присутствует и в адских мирах. Всякий проблеск пробуждения связан с бардо, с чувством «разрыва», с утратой уверенности и определённости. Как область, в которой жажда присвоения и несвобода принимают крайние формы, адский мир ассоциируется с бардо умирания, когда растворяются все элементы и составные части «я». Обитатели ада отождествились с агрессией настолько тесно, что отказ от неё представляется им подобным смерти. Поэтому бардо умирания — это высшая точка пребывания в адском мире, самое напряжённое из возможных здесь переживаний. В этот момент предельной напряжённости между двумя полюсами возникает внезапная возможность прозреть нечто высшее, чем крайности сансарического существования и исчезновения «я».
МИР ГОЛОДНЫХ ДУХОВ
Мир голодных духов — это состояние крайней неудовлетворённости и невозможности осуществить свои желания. Страдания здесь не столь мучительны, как в мире обитателей ада (по крайней мере, голодные духи избавлены от ощущений абсолютной стеснённости и несвободы), но всё же очень сильны, ибо тяжесть негативных действий, повлёкших за собой перерождение в этом состоянии, велика.
Собственно «духи» — лишь один из множества классов существ, обитающих в этом мире. На санскрите существо этого класса называется претя, что означает просто «покойник». Первоначально «пре-той» называли дух умершего, над которым не совершили положенных погребальных обрядов и который из-за этого не может продолжить путь к месту своего перерождения или освобождения.
Он остаётся на кладбище или на площадке для кремаций, дожидаясь ритуальных подношений, которые освободят его. В несколько ином свете сущность прет представляет более поздний индийский миф, повествующий о боге Брахме, олицетворении творческой энергии желания. Силой мысли Брахма сотворил дочь — первую в мире женщину, и тотчас возжелал её, повинуясь побуждению своей природной сущности. Но, будучи также воплощением блага, истины и чистоты, он попытался побороть в себе это желание. Из капель пота, которыми покрылось его тело в этой напряжённой внутренней борьбе, возникли преты. В других вариантах мифа рассказывается о рождении других странных существ из осадка желания или гнева, преодолённых, но не уничтоженных без остатка. Иными словами, желание и гнев всегда порождают кармические последствия — духов, которые будут преследовать нас, пока мы не изживём эти последствия.
Термин «голодные духи» происходит от тибетского перевода этого санскритского слова (тиб. уi dvags)[85] и представляется мне весьма удачным, так как содержит в себе главную характеристику этого класса существ. В английском языке словом «дух» (ghost) обычно обозначается душа покойника, «застрявшая» между земной и загробной жизнью (подобно индийскому прете в первоначальном значении этого слова), поэтому следует помнить, что мир прет в буддизме — это не промежуточное состояние, а новая жизнь, новое перерождение. Но в остальном наше представление о духах достаточно хорошо согласуется с психологией буддийского мира прет. Все духи так или иначе голодны и не удовлетворены, они бесцельно блуждают в поисках того, что удовлетворило бы их жажду, и мучат других своими ненасытными желаниями.
Другой класс существ, обитающих в этом мире, — гандхарвы, таинственные сверхъестественные персонажи индийских мифов, связанные с луной и обладающие странной властью над женщинами. Они питаются только запахом благовоний и являются искуснейшими врачевателями, музыкантами и любовниками. Возможно, отождествление гандхарвов с духами умерших, ищущих чрево для нового перерождения, возникло именно из-за этих ассоциаций с женщинами. Сознание умершего, пребывающего в бардо существования, тоже называется «гандхарвой», и мир голодных духов соотносится именно с бардо существования. Гандхарвы в этом бардо пребывают вне контекста шести миров, ибо они ещё не переродились. Но если они пробудут в нём слишком долго, не входя в чрево, то в конце концов могут стать голодными духами в полном смысле этого слова.
В мире голодных духов обитают самые разнообразные существа — в сущности, почти все персонажи индийской мифологии, которых нельзя безоговорочно причислить к людям, животным или богам. Выделяется класс голодных духов, похожих на привидения западной традиции. Они блуждают около площадок для кремаций и в безлюдных местах; некоторые из них способны вселяться в трупы и возвращать им подобие жизни[86]; многие зловредны и порочны, причиняют вред другим живым существам, насылая несчастья, болезни и безумие. Некоторые из этих духов претерпели насильственную смерть и до сих пор не могут оправиться от боли и страха; другие вредят из желания отомстить за те страдания, которые перенесли в прошлых жизнях (таковы, к примеру, духи женского пола, вредящие детям и беременным женщинам).
Существует также весьма многочисленный класс вредоносных сущностей, вызывающих телесные и душевные заболевания. В тибетской медицине их нередко называют демонами и при диагностике и лечении болезней уделяют им большое внимание[87]. Между этими болезнетворными сущностями и их жертвами обязательно существует некая кармическая связь, тянущаяся из прошлого. Подобные связи могут возникать на основе мощной эмоциональной энергии или какой-либо фиксации, обретшей самостоятельную жизнь, а могут и порождаться страданиями, которые одно существо когда-то причинило другому.
Ещё одна разновидность демонов — ракшасы, плотоядные и кровожадные духи ночи. Ракшасов описывают как гигантских злобных чудовищ, исполненных алчности и похоти; это воплощённые силы зла, подобные демонам западной традиции. Там, где в переводах буддийских текстов говорится о богах и демонах, под последними обыкновенно имеются в виду ракшасы. Трунгпа Ринпоче говорил, что демоны олицетворяют всё, от чего нам хотелось бы избавиться, а боги и богини — всё, что мы хотели бы привлечь в свою жизнь. Но некоторые ракшасы стоят на более высоком уровне, ближе к второстепенным божествам или завистливым богам, и к этому классу принадлежит немало существ, не столь вредоносных и мятущихся, как голодные духи низшего уровня.
Иные из них наделены великим могуществом, которое могут обращать во благо, если захотят; но и они одержимы эгоистическими желаниями, а потому коварны и непредсказуемы.
Местные тибетские предания о сверхъестественных существах тесно переплелись с индийскими, как происходило и в других областях распространения буддизма. Ничто не мешает и нам представить по примеру тибетцев, что мир голодных духов населён всевозможными существами «маленького народца», фигурирующими в западных легендах: гномами и гоблинами, великанами, вампирами и всеми «призраками, и упырями, и длинноногими тварями, и всякой тварью, скачущей в ночи».[88]
Все эти бесчисленные духи обитают на земле и под землей, в море и в воздушных просторах. Они, как мы видим, весьма многообразны, однако для всех голодных духов в традиции принято стандартное изображение, в своём роде карикатурное и отражающее основное свойство их натуры — голод. У них крошечные рты, длинные тощие шеи и огромные вздутые животы, символизирующие не только крайнюю степень голода, но и жадность.
Неспособность утолить голод проявляется у голодных духов по-разному, в зависимости от того, что именно они воспринимают в искажённом свете: внешний мир, своё внутреннее состояние или же и то, и другое.
В первом случае духи тщетно рыщут в поисках пищи и питья. Одни словно бы видят пищу вдалеке, но стоит им приблизиться, как мираж исчезает. Другие садятся за накрытый стол, но стоит им прикоснуться к пище, как появляются чудовищные стражи и гонят их прочь.
Голодным духам второй категории пища и питье доступны, но рот и глотка у них такие маленькие, а желудок такой огромный, что им никогда не удаётся съесть и малой доли того, что могло бы их насытить. Своими длинными цепкими пальцами они лихорадочно хватают и тащат в рот всё, что подвернётся под руку, но муки голода терзают их всё сильней и сильней.
Голодные духи третьей группы подвержены разнообразным внешним и внутренним галлюцинациям, не позволяющим извлекать из пищи пользу. Одних пища и питье жгут изнутри огнём; у других они превращаются во рту в отвратительные вещества (кровь, гной, мочу) или несъедобные предметы (железо, солому); третьи вынуждены глодать собственную плоть.
Господствующее в этом мире субъективное переживание — всепоглощающее ощущение нехватки, чувство нищеты в сочетании с алчностью. Парадокс в том, что голодные духи окружены богатством и роскошью: у них есть всё, чего они только могут пожелать, но голод не даёт им насладиться этим изобилием. У них чрезвычайно силён инстинкт самосохранения, не позволяющий расслабиться и испытать чувство свободы и открытости. Голодные духи одержимы удовлетворением своих потребностей, а потому не способны ни сопереживать другим страдающим существам, ни проявлять хотя бы зачатки щедрости. К рождению в таких условиях приводят исключительная алчность, скупость и скаредность.
Отличительные черты мира голодных духов можно обнаружить во всех областях человеческой жизни: материальной и эмоциональной, интеллектуальной и духовной. Они не имеют никакого отношения к внешним условиям жизни: склад ума, типичный для голодного духа, может быть и у миллиардера. Люди, которые нажили состояние, трясясь над каждым грошом, зачастую не способны наслаждаться своим богатством по-настоящему: они всё время стремятся увеличить его и боятся потерять. Другие проявления этой тенденции в материальном мире — избыточное потребление и навязчивая страсть к коллекционированию. Поначалу приобретение желанных предметов доставляет удовольствие, но какое-то время спустя покупки превращаются в самоцель. Подлинного удовлетворения они больше не приносят — напротив, только возбуждают голод. Одежда без дела пылится в шкафах, а коллекция прекрасных произведений искусства томится под замком, не радуя даже глаз самого коллекционера.
Многие из нас с жадностью голодных духов поглощают ощущения, хотя такую привычку отследить и опознать труднее: ведь ощущения так эфемерны и мимолётны, почти что абстрактны! Такова, например, охватывающая нас временами страсть к красоте: упиваясь сочностью красок или ароматом цветка, мы глубоко вдыхаем, как будто пытаемся закрепить ощущение, вобрать его в себя и овладеть им всецело.
Столь же ненасытны голодные духи и в эмоциональной сфере. Встречаются такие люди, которые изо всех сил стремятся завязать дружбу с каждым новым знакомым, затем какое-то время требуют к себе безраздельного внимания, но довольно быстро теряют интерес и переходят к новому увлечению. Другие переживают столь же быстротечные любовные увлечения и никак не могут найти подходящего партнёра и успокоиться. Тип «вечного студента», постоянно стремящегося к новой информации, но не применяющего свои знания на практике, — образец голодного духа в сфере идей. В духовной сфере та же тенденция проявляется у людей, которые беспрестанно примеряют на себя всевозможные пути духовного развития, но так и не решаются остановиться на чём-то одном. Во всех этих случаях поиск, надежда и ожидание оказываются важнее достижения. Трунгпа Ринпоче говорил, что к миру голодных духов принадлежит, в сущности, любой процесс обучения и любая разновидность голода, будь то стремление к знанию, опыту или даже просветлению.
Различные психологические проявления мира голодных духов можно соотнести с традиционными тремя категориями искажённого восприятия. Некоторым людям кажется, что они станут совершенно счастливы, если найдут идеальное место жительства или место работы. Они подобны тем голодным духам, которые никак не могут найти себе пищу или для которых она оказывается миражом. К той же категории относится вечный поиск любви или совершенства. Голодные духи, которых отгоняют от накрытого стола чудовищные стражи, подобны тем людям, которые в глубине души не считают себя достойными искомой цели. В действительности им никто не мешает, но они сами измышляют всевозможные препятствия на пути к исполнению своих желаний.
Люди, не сталкивающиеся с внешними препятствиями, но и не получающие никакой выгоды от своих приобретений, подобны духам с огромными животами и крошечными ртами. Они покупают и накапливают всевозможные вещи, которые не приносят им ни пользы, ни удовольствия. Они поглощают гигантские объёмы информации, но не могут её переварить. Пытаясь сохранить какое-то впечатление на будущее, мы не даём себе вкусить его в полной мере в настоящий момент. Студент, торопящийся записать слова лектора, не успевает вникнуть в их смысл, а турист, деловито фотографирующий прекрасные виды, не успевает насладиться живой реальностью разворачивающейся перед ним сцены. Всё, что мы воспринимаем органами чувств, есть пища для всего нашего существа, но для того чтобы пища приносила нам пользу, она должна усваиваться полностью и правильно.
Не выполняя своей истинной функции, то есть не обеспечивая питание организму, пища причиняет только вред. Эту ситуацию и олицетворяет собой третья категория голодных духов. Если желание становится самоцелью, то, получив желаемое, мы тотчас теряем к нему интерес или вдруг понимаем, что оно нам не нужно, что на самом деле мы хотели чего-то совсем другого. Так пища во рту голодного духа обращается в солому. Иногда достигнутая цель оборачивается тяжким бременем, подобным железной глыбе, а иногда даже начинает казаться тошнотворной и отвратительной, как гной. Если мы будем злоупотреблять дарами и возможностями, которые предлагает нам жизнь, оскверняя их жадностью и скупостью, то в конце концов можем почувствовать себя обманутыми; мы дойдём до грани отчаяния, и горечь разочарования станет жечь нас изнутри. Чаще всего такое случается в духовной сфере. Для того, кто следует духовным путём с установкой на присвоение — то есть, по выражению Трунгпы Ринпоче, погряз в духовном материализме, — всякое вновь приобретённое знание может обернуться препятствием на пути к истинному пониманию.
Кредо голодного духа — «всё бери, ничего не отдавай». Голодный дух использует людей и ситуации в своих интересах и воспринимает всё и вся только как объекты потребления. В сказках духи наделяются способностью вытягивать всё тепло из окружающего пространства. Человек, пребывающий в состоянии сознания голодного духа, высасывает энергию из других живых существ, оставляя их истощенными и опустошёнными. Сколько ему ни давай, он требует ещё и ещё.
Мир голодных духов связан с родами Падма и Ратна. В «Освобождении посредством слушания» он соотносится с Амитабхой — буддой рода Падма. Путь, ведущий к нему, описывается как «порождённый страстью и скаредностью» и «взросший на великой страсти». Такие эмоции, как страсть, желание и жадность, обычно считаются характеристиками Падмы. Однако Трунгпа Ринпоче соотносит мир голодных духов с родом Ратна. В текстах «Сотня преклонений» и «Практика дхармы»[89], входящих в тот же цикл, что и «Освобождение посредством слушания», причинами перерождения в мире голодных духов называются только скаредность и корыстолюбие. А эти качества, будучи оборотной стороной щедрости и расточительности, соответствуют психологии Ратны. Из «ядов» с Ратной обычно ассоциируется гордыня, но в данном случае место гордости своим богатством занимает извращённая гордость чувством недостачи, неразрывно связанным со страхом нищеты. Это бездонная пропасть, жаждущая, чтобы её заполнили.
Будда, являющийся в мире голодных духов, носит имя Джвала-мукха — «Пламенноустый». Красный цвет его одеяния связывает его с родом Падма. Этот будда сияет безграничным светом Амитабхи, неистощимым теплом и неисчерпаемым состраданием. В руках его сосуд божественного нектара, удовлетворяющего любую нужду. Но этот дар совершенной пищи, раз и навсегда способной утолить голод, ставит духов перед предельной для них дилеммой: приняв этот дар, они прекратят своё существование в качестве голодных духов.
Выбор такого рода — выбор между надеждой и страхом, между присвоением и непривязанностью — отличительная черта бардо существования. Как показано на схеме колеса жизни, в основе существования лежит присвоение; голодный дух вечно ищет чего-то нового, жадно стремясь к новой жизни, но страшась потерять старую. «Просвет» этого бардо — мимолётная возможность отказаться от обеих крайностей: и от надежды, и от страха.
МИР ЖИВОТНЫХ
Мир животных — единственный из миров (не считая нашего собственного), обитатели которого доступны нашему наблюдению. На его примере становится очевидно, что традиционные описания призваны не столько представить полную и буквальную картину жизни в том или ином мире, сколько выявить основополагающее эмоциональное качество каждого из этих типов существования. Животный мир невероятно разнообразен и охватывает собою несметное множество форм жизни, каждой из которых присущ свой особый тип поведения. Внимательно наблюдая за животными, особенно одомашненными, мы заметим, что в тех или иных ситуациях они проявляют свойства каждого из шести миров в рамках своего собственного типа сознания. Но при этом все их переживания проникнуты «ядом» невежества, смятения и заблуждения. Повествуя о перерождении в мире животных, «Освобождение посредством слушания» предостерегает, что здесь существо «падёт в животный мир невежества и испытает невыносимые муки тупости, немоты и рабства».
С точки зрения христианина или даже неверующего человека, воспитанного в традиции западной культуры, животные — невинные существа, которые не отвечают за свои действия, ибо не ведают различия между добром и злом. По той же причине считается, что они якобы стоят ниже человека и не имеют души. Буддисты подходят к этому вопросу совершенно по-иному. Согласно буддийским воззрениям, все разумные существа во всех шести мирах обладают природой будды. Но поскольку невежество не позволяет им распознать собственную истинную природу, все они в равной мере подвластны закону кармы, а закон кармы — это всего-навсего закон причины и следствия. Так как всё подвержено переменам и ничто не остаётся постоянным, рано или поздно каждое существо переродится в более благоприятных условиях. Точно так же каждое существо уже не раз перерождалось в каждом из шести миров. Миры животных, голодных духов и обитателей ада называются «низшими» потому, что к перерождению в них приводит преобладание негативной кармы; кроме того, вырваться из них очень трудно, потому что негативная карма склонна замыкаться в порочный круг самовоспроизводства. Муки только усиливают в обитателях ада гнев и ненависть, а обуревающее голодных духов чувство нехватки только разжигает в них алчность. Схожим образом, страдания, выпадающие на долю животных, только погружают их в неведение всё глубже и глубже.
Животным присущ своеобразный разум, соответствующий условиям их существования. Они действуют инстинктивно и непосредственно, не ведая сомнений и колебаний; они обладают чрезвычайно острыми чувствами и реагируют на стимулы, выходящие за рамки нашего восприятия, а подчас даже проявляют экстрасенсорные способности; они наделены великолепными физическими данными и координацией. Но интеллектуальные и аналитические способности у них недоразвиты. Они не способны задаваться вопросами о природе своего существования и анализировать собственные действия. Они просто проживают свою жизнь, полностью отдаваясь текущему моменту и полностью замкнувшись на самих себе.
Психолог, вероятно, сказал бы, что животные лишены самосознания, но буддист скажет, что они, напротив, сознают только самих себя. Животное воспринимает мир только в непосредственной связи с самим собой; мир значим для животного лишь постольку, поскольку воздействует на него и вызывает у него те или иные реакции. Несомненно, что в практическом смысле оно осознаёт различие между «я» и «другим», но «другой» существует для него не сам по себе, а только в связи с «я». Именно это в буддизме и называется «заблуждением». «Заблуждаться» — значит творить свой мирок, отгороженный от окружающего мира, замыкаться в коконе индивидуального существования. Такой мирок подобен миру сновидений, все объекты которого порождены самим сновидцем. Поэтому мир животных соотносится с бардо сна.
Почти все действия животного направлены на немедленное удовлетворение его потребностей. В стремлении к своим целям животные невероятно терпеливы, настойчивы и упорны; они инстинктивно пользуются любым представляющимся случаем и не беспокоятся о том, как это скажется впоследствии на них самих или на ком-то другом. Это происходит лишь из-за того, что кругозор их ограничен: узкий мирок животного сводится к индивидуальному выживанию и продолжению вида.
Борьба за выживание — источник многих страданий, выпадающих на долю животного. В дикой природе животные либо убивают других, чтобы выжить, либо сами становятся жертвами. Животным, служащим добычей для хищников, приходится постоянно опасаться за свою жизнь; они не могут расслабиться ни на мгновение. Хищники истощают свои силы в погоне за добычей, а травоядные животные проводят в поисках пищи всё время, отведённое им для бодрствования. И те, и другие всецело зависят от климатических и прочих условий среды своего обитания. В результате петля эгоцентрического заблуждения затягивается всё туже и туже, и животное раз за разом перерождается всё в том же мире, а если оно вдобавок накопит карму жадности или агрессии, то может в конце концов попасть в мир голодных духов или адский мир. Но больше всего животные страдают от рук человека. Зачастую уступая животным в силе и ловкости, мы, тем не менее, потому с успехом охотимся на них и убиваем их, уничтожаем среду их обитания, порабощаем их и безжалостно эксплуатируем. Всё это возможно лишь потому, что мы превосходим их в интеллекте. Только поэтому нам удаётся ловить животных и ставить их в зависимость от себя.
Мир животных очень близок миру людей. Большую часть своей обыденной жизни люди проводят в животном состоянии сознания, принимая всё происходящее с ними как данность, пребывая в полусне, не прикладывая ни к чему умственных усилий и не пробуждаясь к духовному осознанию. И таким способом вполне можно прожить жизнь в довольстве и материальном благоденствии. Как правило, люди с ярко выраженными чертами животного сознания консервативны, солидны, серьёзны и исполнительны, обладают чёткой системой ценностей и сильным чувством иерархии. Зачастую из них получаются прекрасные родители и надёжные столпы общества. Они глубоко преданы семье и своему коллективу, но к посторонним относятся с крайним недоверием, что нередко ведёт к шовинизму, расизму или религиозной нетерпимости. «Права моя страна или нет — неважно; главное — моя»; «что годилось для моих родителей, сгодится и для меня», — таковы образцы типичных для них рассуждений. Эти люди держатся стереотипов и с лёгкостью подхватывают чужие мнения, так как не желают размышлять над серьёзными проблемами самостоятельно. Они ценят честный и упорный труд, но особым честолюбием не отличаются; им удобнее находиться в подчинении, чем принимать на себя ответственность, сопряжённую с руководящей должностью. В животном состоянии сознания можно исполнять даже умственную работу: к примеру, человек может получить превосходное образование и усвоить массу знаний, но для творческого и новаторского применения этих знаний ему не хватит воображения.
Выражением животного сознания является всякая форма поведения, которую можно определить как инстинктивную, машинальную или привычную. Животные привержены неизменному распорядку жизни и впадают в беспокойство, если он нарушается. Жизнь их вращается вокруг питания, сна, секса и выживания. Над ними постоянно тяготеют ограниченность и узость кругозора. Их раздражает и пугает всё новое и неизвестное. Человек с животным складом ума реалистичен и практичен, но равнодушен к красоте. Он не может взглянуть на себя со стороны, а следовательно, ему недоступна ирония и не присуще стремление к самопознанию. Он абсолютно серьёзен и искренен, но не выносит насмешек над собой и критики в свой адрес. За счёт своего невежества и легковерия он склонен попадать под влияние общества, религиозных догм, стандартов образования и рекламных лозунгов.
Утверждая, будто какой-нибудь человек ведёт себя «как животное», мы, как правило, имеем в виду, что он либо крайне агрессивен и жесток, либо прожорлив и жаден до удовольствий. Однако в действительности эти качества связаны не столько с животным миром, сколько с мирами обитателей ада и голодных духов. Характеристики мира животных — заблуждение и бессознательность. Животное действует инстинктивно, по привычке, и все его действия несут на себе печать бездумного невежества.
Мир животных имеет много общего с качествами рода Будда и обычно соотносится именно с ним. Но в «Освобождении посредством слушания» он не связывается ни с одним из пяти родов. При явлениях пяти будд один из шести миров неизбежно должен быть пропущен, так что путь, ведущий в мир животных, появляется позже и сопровождается явлением другой ипостаси пробужденного сознания — видением пяти видьядхар, олицетворяющих принципы осознания, общения, разума и глубинного прозрения, то есть окончательное преображение нашей животной природы.
Будда, являющийся в животном мире, носит имя Дхрувасимха — «Непоколебимый лев» (ведь именно лев считается царём зверей). Цвет его — синий, один из двух цветов, соотносящихся с родом Будда. В руках у него — священное писание. В буддийской традиции писание символизирует всю дхарму в целом, как устную, так и писаную. Проповедовать дхарму можно различными способами, и Дхрувасимха, разумеется, мог бы общаться с животными на интуитивном уровне; но в том, что он преподносит её своим подопечным в виде книги, заключается важный смысл. Возникновение языка — это переломный момент в эволюции сознания, ибо развитие мышления идёт рука об руку с развитием способности выражать свои мысли. Дар речи символизирует высший интеллект, который должен пробудиться для того, чтобы животная природа освободилась из узилища самодостаточного эгоцентрического существования, схожего с бардо сна. Как показать пребывающим в животном состоянии сознания, что они спят и что все происходящее с ними — не более чем сон? Увидев книгу дхармы в руке будды, они на мгновение заглядывают в иной мир и лишаются привычной почвы под ногами. «Бодрствую я или сплю? — спрашивают они себя. — Реальная ли это жизнь? Или всего лишь состояние заблуждения?»
МИР ЛЮДЕЙ
Согласно древнеиндийским космологическим представлениям, четыре расы людей обитают на четырёх так называемых «континентах» (буквально — «островах»), расположенных к северу, югу, востоку и западу от горы Меру — оси нашего мироздания. Родина нашей расы — южный «континент», Джамбудвипа («Остров розовых яблок»). Первоначально Джамбудвипу отождествляли только с Индией или Южной Азией, но в наши дни её нередко соотносят со всей планетой Земля.
Рассматривая мир людей, следует иметь в виду, что мы не пытаемся описать всё многообразие человеческого существования, а ищем те качества, которые отличают его от остальных пяти миров. На психологическом уровне мы, люди, в ходе повседневной жизни переживаем состояния, характерные для всех шести миров, но все эти переживания проходят через призму специфически человеческого мировосприятия. Традиционно мир людей соотносится с родом Падма, хотя «Освобождение посредством слушания» ставит ему в соответствие род Ратна. На самом деле мир людей, как и мир голодных духов, тесно связан с обоими этими родами, но по качеству принципиально отличается от мира голодных духов.
Род Падма олицетворяет преображение и очищение страстей и желаний. Относящиеся к этому роду будда Амитабха и бодхисаттва Авалокитешвара — две манифестации просветления, более прочих любимые и чтимые на всех территориях распространения буддизма. Из этого явствует, что человеческому разуму свойственна глубокая симпатия ко всему, что символизирует собою Падма.
Трунгпа Ринпоче описывал мир людей как квинтэссенцию общения и взаимодействия, которые, в свою очередь, представляют собой сущность страсти. Сопоставление с другими мирами подтверждает его правоту. У животных интеллект недостаточно развит для полноценного общения; голодные духи и обитатели ада слишком поглощены своими страданиями; боги и завистливые боги наделены разумом, превосходящим человеческий, но при этом полностью замкнуты на своих собственных заботах. И только люди любознательны и эмоциональны, подвержены сторонним влияниям и жаждут общения и взаимодействия. Кроме того, им присущи творческие устремления и идеалистическая тяга к совершенству. Люди отчаянно стараются познать, вовлечь в сферу своего влияния и поставить под контроль всё, что только можно. Научные исследования — это, по существу, страсть к познанию, а художественное творчество — страсть к самовыражению. Страстная жажда общения, любознательность и творческий порыв от начала времён служили движущими силами человеческой эволюции.
Именно эти качества, с буддийской точки зрения, и придают человеческой жизни особую ценность. Человеческая жизнь именуется «драгоценной», ибо из всех шести миров именно в мире людей открываются самые благоприятные возможности для следования дхарме и достижения просветления. В данном случае речь идёт о физическом воплощении в виде человека, а не о временном состоянии сознания, соответствующем миру людей. Человек приходит в этот мир со страстным желанием отыскать смысл существования и достичь совершенства и с инстинктивной тягой к общению и взаимодействию с другими существами. Все эти качества помогают нам воспринять учение дхармы и распахнуть сознание навстречу просветлению.
Если страсть становится навязчивой, она вырождается в жажду присвоения, алчность и похоть, что влечёт за собой тяжелейшие из страданий, которым подвержены обитатели мира людей: страдания, порождаемые утратой и неспособностью удержать то, что мы любим; страдания, связанные с невозможностью достичь желаемого и необходимостью терпеть то, что нам неприятно; и, наконец, страдания, сопряжённые с болью и смертью, — последствия привязанности к телу и к идее «я».
Однако в «Освобождении посредством слушания» путь, ведущий в мир людей, появляется одновременно с видением Ратнасамбхавы — будды рода Ратна, и описывается как «взросший на великой гордыне». А в «Сотне преклонений» и «Практике дхармы» мир людей ассоциируется со страстью. Интересен сам факт, что в традиции проводятся оба эти соотнесения. Как говорилось в разделе, посвящённом миру голодных духов, характеристики Падмы и Ратны тесно связаны между собой. Но если в мире голодных духов страсть проникнута невероятной алчностью, а гордыня сочетается со скупостью и эгоизмом, то в мире людей гордыня проявляется в более позитивной и открытой форме, не столько препятствуя взаимодействию между людьми, сколько, напротив, питаясь энергией общения. Символ рода Ратна, чудесный драгоценный камень, исполняющий всё желания, можно, таким образом, рассматривать как естественное дополнение к основному качеству рода Падма — желанию.
Однако при этом Трунгпа Ринпоче однажды заметил, что «миру людей гордыня, видимо, присуща в меньшей степени, чем любому другому миру».[90] Он пояснил, что под гордыней здесь понимает самодовольство и самоуспокоенность. В целом, человеку не свойственно останавливаться на достигнутом и долго почивать на лаврах; напротив, он склонен вечно стремиться к чему-то новому. В природе человека заложена неутолимая тяга к поиску новизны, не позволяющая нам увязнуть в накатанной колее и помогающая открыто встречать новые возможности и воспринимать духовные учения.
Однако гордыня может проявляться и в других формах. Она с лёгкостью оборачивается высокомерием и заносчивостью — качествами, нередко ложащимися в основу отношений человека с другими живыми существами, особенно с животными. Судя по всему, эта разновидность гордыни — сугубо человеческая характеристика, не свойственная обитателям других миров. По существу, её следовало бы признать главным фактором человеческой эволюции, ибо только врождённое высокомерие в сочетании со страстной любознательностью и творческими устремлениями позволило человечеству до такой степени подчинить себе природный мир. В санскрите слово мана, означающее «гордыня», родственно словам, означающим «ум» и «человек». Вид Homo sapiens эволюционировал на основе развития умственных способностей, и цивилизацию, которой мы так гордимся, человек построил именно благодаря пытливому уму, ненасытному в любопытстве и неистощимому в изобретательности. История рода человеческого — это и впрямь драма неразрывно переплетённых между собой гордыни и страсти.
Трунгпа Ринпоче связывает мир людей с бардо иллюзорного тела, замещающим бардо дхарматы в стандартном перечне шести бардо. Работа с иллюзорным телом — одна из йогических техник, применяемых на этапе «достижения совершенства», — обычно не причисляется к бардо. В трактате «Естественное освобождение» она описана в составе наставлений к бардо сна, а Гьятрул Ринпоче в комментариях отмечает, что её можно использовать как предварительное упражнение к любому из шести бардо.[91] Трунгпа Ринпоче трактует эту технику как квинтэссенцию всякого переживания бардо — промежуточного состояния, в котором мы внезапно замечаем двойственность своего положения в том или ином из шести миров: «Ты оказываешься между двумя крайностями и вдруг понимаешь, что ситуация, в которую ты попал, сама по себе есть крайность».[92]
Сущность йогической техники иллюзорного тела — постижение того, что наши тело и ум, равно как и все явления внешнего мира, не более реальны, чем отражение луны в зеркальной глади озера. Это упражнение подрывает нашу убеждённость в собственной вещественности, помогает освободиться от привязанности к ней и лишает нас уверенности в собственном существовании. Трунгпа Ринпоче связывает его с типичной для мира людей глубоко личной и чувствительной природой страсти, которая делает нас столь уязвимыми и нередко порождает внутренние конфликты и ощущение раздвоенности. Нам никак не удаётся понять, где мы находимся, реален этот мир или нет, плотен или эфемерен, дружелюбен или полон опасностей. И только осознав, что вещи не таковы, какими кажутся, мы начинаем воспринимать их такими, каковы они в действительности. Понимание этого принципа — первый шаг на пути к обретению чистого иллюзорного тела божества, связанного с явлениями мирных и гневных божеств в бардо дхарматы.
Будда мира людей — сам Шакьямуни. Он принадлежит к роду Ратна и облачён в шафрановые одежды; на изображениях тело его сияет золотом. Имя Шакьямуни означает «Мудрец из рода Шакьев»; иногда его также называют «Львом Шакьев». В руках у него чаша для подаяния и посох нищего — символические «противоядия» и от гордыни, и от желания. Он отказался от доли царского сына, от лучшего из жребиев, который выпадает человеку в мирской жизни, и стал бездомным нищим, лишившись почестей, имущества и чувственных удовольствий. С точки зрения мирянина, он потерял всё; однако облик его лучится совершенной радостью, удовлетворённостью, достоинством и безмятежностью. Тем самым будда Шакьямуни ставит под сомнение основные предпосылки, на которых зиждётся человеческий склад ума. Его пустая чаша для подаяния — величайший парадокс, лицезрение которого способно вытолкнуть сознание смотрящего в открытое пространство пробужденности.
МИР ЗАВИСТЛИВЫХ БОГОВ
Завистливые боги — это противники богов, постоянно воюющие с ними из зависти и ревности. На санскрите они именуются асурами, что в буквальном переводе означает «антибоги». В переводах индийских легенд их нередко называют демонами — вероятно, потому, что многие из них относятся к числу ракшасов, тех свирепых и кровожадных существ, которые в буддийской системе причисляются к голодным духам. В большинстве легенд они действительно выступают в роли вредоносных демонических сил, пытающихся уничтожить мир, тогда как боги сражаются на стороне добра. В Ведах сказано, что боги избрали истину и отвергли ложь, а завистливые боги избрали ложь и отвергли истину. Но тем не менее, мир завистливых богов входит в число трёх высших миров, в которых благая карма преобладает над дурной. Завистливые боги — старшие братья богов, и в основе их сущности лежит та же божественная природа со всеми присущими ей интеллектуальными достоинствами, способностями и преимуществами. Негативные черты выражаются в их характере не столь ярко, как у обитателей низших миров. Завистливые боги не столь угнетены эмоциональными страданиями и располагают большей свободой действий. Однако, несмотря на высокоразвитый интеллект и огромный потенциал, они с лёгкостью могут пасть в один из трёх низших миров. Из-за склонности к агрессии и насилию они нередко имеют демонический облик, вызывающий ассоциации с адскими мирами, а качества ракшасов связывают их с миром голодных духов. В индийских легендах завистливые боги нередко предстают в облике животных; вступая с ними в сражение, бог или богиня убивает их и освобождает тем самым от животной природы, символизирующей заблуждение, в котором они пребывают.
В этих легендах завистливые боги, как правило, ведут себя агрессивно под влиянием зависти, так что название этого класса существ вполне соответствует их характеру. Они завидуют обладателям красивых жён или высокого статуса, полагая, вдобавок, что эти блага по праву должны принадлежать им самим. Иногда завистливые боги предстают в своём роде бунтарями, сражающимися за те или иные преобразования — полезные или вредные, в зависимости от того, какую сторону примет борец. На схеме колеса жизни они изображаются в виде воинов, в доспехах и с оружием. Они наделены всеми качествами, которые испокон веков ассоциируются с воителями и героями: отвагой, умением вести за собой других, активностью и, самое главное, невероятной энергией. Подобно державным владыкам земного мира, они способны вершить как великое благо, так и великое зло, и черты характера их также варьируются от высочайшего благородства и приверженности культурным ценностям до грубости, беспощадности и самодурства. Кроме того, завистливые боги славятся несравненными магическими способностями, и в религиозном контексте к ним обращаются, главным образом, с просьбами уделить молящемуся частицу волшебной силы. Многие из них достигают высоких ступеней духовного развития путём аскезы, которой предаются с такой же честолюбивой целеустремлённостью, как и любому другому делу.
Трунгпа Ринпоче говорил, что образ мышления, типичный для завистливого бога, складывается на основе недовольства миром богов и разочарования, перерастающего в реакцию сопротивления. Когда исчерпывается благая карма, приведшая к перерождению в мире богов, остаётся единственный возможный путь — вниз. Сам мир богов — область блаженства, совершенства, порядка и гармонии — таит в себя семя подобной реакции. Он сам порождает бунтарство, желание испытать нечто более грубое и приземлённое, импульсивную потребность проявлять свою энергию без ограничений. Как только развивается это недовольство, беззаботно наслаждаться блаженным существованием в образе бога становится невозможно. Но подобному разочарованию неизбежно сопутствуют и зависть к тем, кто способен получать удовольствие от божественной жизни, и ощущение обманутости, и страх потерять то, что, казалось, принадлежит тебе по праву. В результате появляется чувство одиночества, подозрительность, недоверие. Наконец, нам начинает казаться, будто всё вокруг сплетничают о нас и следят за каждым нашим шагом. Вскоре всякая попытка завязать с нами отношения начинает восприниматься как угроза. Повсюду чудятся заговоры, и все окружающие предстают потенциальными предателями. Паранойя — крайняя форма, в которой может проявляться склад ума, типичный для завистливого бога.
Мир завистливых богов расположен на склонах горы Меру, непосредственно под миром богов. На изображениях колеса жизни два эти мира нередко помещаются бок о бок, отделяясь друг от друга только высоким деревом. Это чудесное древо кальпатару, исполняющее всё желания. Вид его служит для завистливых богов постоянным источником искушения: ведь несмотря на то, что корни этого древа простираются и на их территорию, волшебные плоды доступны только богам.
Ещё одно великое сокровище, которым владеют только боги, — напиток бессмертия. В данном случае зависть асуров небезосновательна, так как боги завладели этим напитком, прибегнув к хитрости. Во многих сюжетах боги, несмотря на отличающую их правдивость, следуют только букве, но не духу истины. В мифе, о котором идёт речь, боги решили извлечь из мирового океана несметные сокровища, среди которых были и древо желаний, и напиток бессмертия (амрита, или сома). Они заключили перемирие с завистливыми богами и уговорили их принять участие в пахтании океана — деле, с которым не справились бы собственными силами ни боги, ни асуры. Совместными усилиями они стали сбивать океан, и, как масло из молока, из мировых вод явилось множество чудесных предметов и существ: божественные девы и волшебные животные, пять небесных деревьев, бьющее без промаха оружие и магические драгоценные камни. Последним из океана вышел бог-врачеватель с чашей, полной напитка бессмертия. Завистливые боги тотчас же схватили чашу и чуть было не унесли её, но им помешал бог Вишну. Он превратился в очаровательную деву (олицетворение иллюзии), отвлёк асуров и выманил у них напиток. В результате завистливые боги в сражениях с богами получают страшные раны и гибнут, тогда как боги благодаря напитку бессмертия чудесным образом исцеляются и живут невообразимо долго.
Этот миф позволяет взглянуть на психологию завистливых богов в новом свете. Как говорится, «если у тебя мания преследования, это ещё не значит, что за тобой никто не следит». Обуревающее их недовольство и впрямь может быть вызвано несправедливостью того или иного рода, однако стремящаяся к присвоению сущность «эго» порождает искажённую реакцию на эту несправедливость — реакцию зависти или ревности. Как и в случае с другими «ядами», образуется порочный круг: завистливые боги постоянно находят всё новую пищу для подозрений и всё новые причины для недовольства, что, в свою очередь, усугубляет манию.
Путь, ведущий в мир завистливых богов, появляется на пятый день, одновременно с явлением мандалы Амогхасиддхи, владыки рода Карма. Характеристики асуров очень близки отличительным чертам этого рода. Им неизменно кажется, что соседи живут лучше их, что «по ту сторону забора трава зеленее». Мечтая завладеть чужим добром, они вечно опасаются, что и другие замышляют то же в отношении их имущества. Вот почему им приходится постоянно быть начеку. Они всегда готовы к войне: военное дело для них — и труд, и развлечение. Дипломатию определяют как «продолжение войны другими средствами», и не удивительно, что завистливые боги наделены всеми качествами дипломатов и шпионов, усматривая в любых личных отношениях только возможность для новой интриги. Обладая острым умом, они полагают, что и все окружающие ведут столь же сложную игру или плетут утончённые заговоры. В духовной жизни они исполнены честолюбия, нередко доходят до крайностей и подчас становятся настоящими фанатиками. В них чрезвычайно силён дух состязания; они повсюду видят соперников. Они склонны манипулировать другими и использовать их в своих интересах. К тому же, они постоянно сравнивают свои достижения с успехами окружающих и остро реагируют на любую обиду, настоящую или мнимую.
Род Карма ассоциируется с быстротой и торопливостью, поэтому возрастающий с каждым годом темп жизни в современном мире поощряет развитие ментальности, типичной для завистливых богов. Мы живём в мире скоростей, где всё более и более важным для многих становится получать желаемое как можно скорее. Свойственная роду Карма деятельность нередко проистекает из стремления отстоять справедливость и права человека, однако для мира асуров типично искажённое чувство справедливости, выродившееся в зависть. На примере обитателей этого мира мы видим, как энергия действия может превратиться в демоническую разрушительную силу, если подозрительность и стремление превзойти соперников выйдут из-под контроля.
Мир завистливых богов связан с бардо современной жизни, длящейся от рождения до смерти и также основанной на торопливости. Раз возникнув, то или иное состояние сознания стремится сохраняться в неизменности, получая всё новую и новую эмоциональную подпитку. Даже для того чтобы просто оставаться в живых, необходимо постоянно сопротивляться силам распада, так что неистовая энергия завистливых богов — это всего лишь инстинкт самосохранения, доведённый до крайности. Поэтому пауза в деятельности, способная на мгновение открыть перед ними путь к освобождению, — это предельный опыт пребывания между движением на огромной скорости и полной неподвижностью (или между победой и поражением), не позволяющий с уверенностью отличить одно из этих состояний от других.
В мир завистливых богов будда является в облике воина. Тело его окрашено в зелёный цвет, в руках у него щит и меч, а облачён он в сияющие доспехи. Его имя — Вемачитра, «Облачённый в блистающие одежды». Завистливые боги не смогли бы услышать призыв к состраданию: они отнеслись бы к нему с недоверием и презрением. Поскольку в каждом встречном они видят врага, то общаться с ними можно только на их условиях — «как подобает воинам». Будда является к ним не в устрашающем обличье гневного божества, а как высшее существо, облечённое непоколебимым спокойствием и абсолютным могуществом. Он просто-напросто блокирует любую атаку завистливых богов и пресекает любое их опрометчивое действие, так что в конечном счёте, противостоя будде, они оказываются лицом к лицу с самими собой.
МИР БОГОВ
Мир богов — это мир полного довольства: на низших уровнях — материального, на высших — духовного. Это наивысший из миров в пределах сансары, поэтому его изображают в верхней точке колеса жизни. Он подобен небесам, как их испокон веков представляли себе все народы мира: это место блаженства и совершенства. Боги наслаждаются всем, что только могут пожелать. Они мудры и исполнены творческих сил, обладают магическими способностями и способны достигать наивысших ступеней медитации. Однако и они ограничены пределами сансары и привязаны к бесконечному циклу перерождений на колесе жизни.
Мир богов делится на три части: план желания, план формы и внеформенный план. На самом деле эта трёхчленная классификация охватывает все шесть миров: все сансарическое существование в совокупности именуется «тремя планами». Но план формы и вне-форменный план охватывают лишь высшие уровни божественного мира, тогда как плану желания принадлежат прочие пять миров и низшие уровни божественного мира.
План желания — это план чувств. Желание здесь направлено на ублажение пяти физических чувств и ума. Пять миров, относящихся к плану желания, всецело подчиняются чувственному опыту, варьирующемуся от почти беспредельного мучительного в адских сферах до почти беспредельного сладостного в сферах небесных. Часть плана желания, захватывающая божественный мир, разделена на шесть небес, населённых различными классами божеств и украшенных волшебными дворцами, роскошными садами наслаждений и всеми мыслимыми и немыслимыми прелестями и чудесами.
Нижнее из этих небес, согласно мифам, располагается на склонах горы Меру, а правят им четыре великих царя четырёх сторон света. Это «светская», приземлённая разновидность рая. Обитатели его наслаждаются властью и великолепием, богатством и могуществом. На тех вариантах схемы колеса жизни, где асурам не отводится особого мира, отдельного от мира богов, в этой области помещаются также завистливые боги.
Выше, на вершине горы Меру, размещается так называемое «небо тридцати трёх богов» (следует иметь в виду, что эта традиционная схема для обозначения ведийского пантеона не принимает в расчёт многих индуистских божеств, чьи культы сложились позднее). Это — то самое небо, которое изображается на колесе жизни и фигурирует в индийской мифологии. Его правитель — Индра, могущественный бог, особо почитавшийся во времена Будды. Он считался богом неба и грозы, а также великим героем, предводителем богов в битве с асурами. Его оружие — перун, прототип ваджры. В раю Индры растут деревья, исполняющие желания, и здесь же хранятся другие сокровища, добытые при пахтании океана. Главное из них—напиток бессмертия, исцеляющий все болезни и дарующий долголетие. Но, будучи главной ценностью богов, напиток бессмертия в то же время оказывается главным их проклятием. Дело в том, что боги всё же не бессмертны. Они живут, не старясь, невообразимо долго, но рано или поздно жизнь их обрывается. А поскольку боги не в состоянии вообразить себе собственную смерть, никогда о ней не задумываются и не готовятся к ней, то приход её оборачивается для них ужасными страданиями.
Над этими двумя земными небесами, над вершиной горы Меру, располагаются ещё четыре неба. Первое из них описывается как свободное от всякой борьбы, ибо обитающие здесь божества находятся вне досягаемости завистливых богов. Второе, Тушита, представляет собой мир абсолютной удовлетворённости. Здесь пребывал до своего рождения в мире людей Будда Шакьямуни, и здесь же ожидает нисхождения на Землю Майтрейя, будда грядущей эпохи. Божества, населяющие третье небо, волшебным образом излучают из самих себя всё, что пожелают; обитателям же четвёртого неба достаточно только пожелать — и им тотчас же доставляется желаемое.
Человек может переродиться на одном из этих шести нижних небес, исполняя требования традиционной религии и совершая добрые дела. Несмотря на то, что эти области относятся к плану желания, они считаются весьма удачными местами для перерождения — наградой за долгую череду добродетельных жизней. Но у них есть и свой недостаток: обитатели небес живут в таком изобилии и блаженстве, что у них не возникает потребности практиковать дхарму. С этой точки зрения перерождение в мире людей считается самым благоприятным. Не случайно владыкой плана желания считается Мара, злой бог, искушавший Будду на пороге его просветления и обитающий на высшем из перечисленных небес. Мара олицетворяет духовный соблазн, поддавшись которому, мы можем решить, будто добились больших успехов на духовном пути и стали высокоразвитыми существами.
План формы и внеформенный план — это уровни существования принципиально иного порядка. Под «формой» здесь понимается не плотная материальность, а всего лишь видимость, игра цветов и обличий. Божества, пребывающие на плане формы, не подвластны более жажде чувственных удовольствий и избавлены от привязанности к грубому чувственному восприятию; самих себя они воспринимают нематериальными, поэтому считается, что они обладают тонкими световыми телами. На внеформенном плане превзойдена привязанность ко всем чувствам, кроме ума; его обитатели, чистые духовные существа, обладают ментальными телами, не имеющими видимой формы. Не обладая физическими телами, эти божества не умирают в обычном понимании этого слова: когда их жизнь, невероятно долгая, всё же подходит к концу, они просто пробуждаются в другом мире или на другом плане мира богов.
Два эти плана в совокупности охватывают двадцать один уровень медитативных состояний. Каждая из первых четырёх ступеней (этапов медитативного погружения) плана формы подразделяется на три степени: слабую, среднюю и глубокую; итого, в общей сложности, насчитывается двенадцать уровней, соответствующих последовательному утончению и очищению медитативного процесса. Над ними располагается ещё пять уровней, именуемых «чистыми обителями»; высший из них, Акаништха, — это небо, на котором Будда достиг просветления.
Внеформенный план состоит из четырёх исключительно тонких и глубоких уровней медитации, которыми Будда овладел под руководством наставников, перед тем как самостоятельно отправиться на поиски просветления. Он обнаружил, что эти состояния, при всей своей возвышенности, всё же не ведут к освобождению из круга перерождений. Для божеств, населяющих эти небеса, скандха формы перестала служить основой формирования «эго», так как они более не отождествляются с телом; но чувство «я» у них по-прежнему сохраняется, проявляясь посредством остальных четырёх скандх—ощущения, восприятия, обусловленности и сознания. На первом этапе погружения всё сущее воспринимается как бесконечное пространство, открытое, пустое, невещественное и свободное. Второй этап — это переживание бесконечности сознания. Третий — переживание абсолютного несуществования. На четвёртом этапе медитирующий превосходит даже идею несуществования и входит в такое состояние, в котором нет ни восприятия, ни не-восприятия. Это — высшая точка бытия.
Всеми небесами плана формы и внеформенного плана правит бог Брахма. В индуизме Брахма — это мужское олицетворение абсолютного внеформенного первоначала — бесполого брахмана (что означает просто «расширение» или «безграничность»). Во времена Будды Брахма и Индра (владыка нижних божественных небес) почитались как верховные божества, хотя позднее утратили былое влияние. Оба они как верховные представители всех живых существ во вселенной сыграли важную роль в жизни Будды: сперва они поощряли его в поисках просветления, затем воздали хвалы его достижениям и почтили его дарами, и, наконец, попросили его выступить с проповедью дхармы. Как уже было сказано в разделе, посвящённом голодным духам, Брахма олицетворяет одновременно и наивысшее благо, и творческое начало. Он подвластен закону кармы и представляет собою лишь одного из бесчисленных брахм, сменяющих друг друга. Его тибетское имя переводится как «Чистый», а в буддизме его чтут не как олицетворение творческого начала, а как воплощение истины, святости и чистоты. Благодаря своим исключительным достоинствам Брахма вошёл в буддийский пантеон как символ высших уровней, достижимых в пределах сансары.
Традиционно считается, что из пяти «ядов» на богов сильнее всего влияет гордыня — «яд», связанный с родом Ратна. Эта традиция соблюдена и в «Сотне преклонений», и в «Практике дхармы», но в «Освобождении посредством слушания» путь, ведущий в мир богов, возникает при явлении Вайрочаны, владыки рода Будда, ассоциирующегося с заблуждением. В комментариях к этому месту Трунгпа Ринпоче связывает богов с гордыней, которую определяет как «опьяненность существованием «эго»,[93] в прочих же своих работах он неизменно соотносит их с родом Будда. Преобладающее состояние сознания богов он описывает как полную поглощённость собой, а такое состояние подразумевает и гордыню, и заблуждение.
Поглощённость собой — это основа пребывания в мире богов на уровне человеческих переживаний. С низших уровней, относящихся к плану желания, мир богов представляется неограниченным наслаждением такими благами, как здоровье, богатство, красота, образованность и всевозможные чувственные удовольствия. Многие из нормальных для человека устремлений можно рассматривать как проявления божественного мира, или «рая на земле». Но пребывать в этом мире на психологическом уровне — значит не просто наслаждаться разнообразными благами, а использовать их как средства поддержания своего чувства «я».
Жизнь в таком случае представляется поисками счастья и удовлетворённости. Но когда эти поиски становятся единственной целью существования, они быстро вырождаются в навязчивую заботу о своей молодости и красоте, здоровье и самосовершенствовании, а также в бесконечные восторги по поводу собственных достижений в этих областях. Такой человек склонен трактовать свои устремления как духовные, хотя на самом деле его мнимая духовность основана на эгоистических побуждениях. Он пытается творить любовь, свет и покой, просто-напросто отгораживаясь от всего тёмного и неприятного. Всё это напоминает картину искажённых качеств рода Будда — рода, связанного с животным миром. Однако невежество и заблуждение богов чрезвычайно тонки, сложны и созидательны, в отличие от смятенного и недоразвитого состояния ума животных. Боги — верховные выразители иллюзий, строители воздушных замков, завороженные собственными волшебными творениями и убеждённые в их реальности и долговечности.
Ещё одна ярчайшая божественная характеристика, присутствующая в глубине души почти у каждого из нас, — чувство собственного бессмертия. Вновь и вновь великие учителя напоминали нам, что лишь осознание неотвратимости смерти способно вырвать нас из трясины самодовольства и успокоенности. Прижизненному чувству бессмертия сопутствует страстное желание посмертной вечности: вечного райского блаженства, вечного покоя или даже вечного небытия. Как заметил Трунгпа Ринпоче, описывая мир богов, «наивысшая мечта «эго» — вечность, а в особенности — вечность, представившаяся ему в опыте медитации».[94]
На высших планах божественного мира, на планах формы и внеформенности, мы полностью погружаемся в медитативные состояния, в результате чего чувство «я» становится гораздо более тонким, обманчивым и опасным. С точки зрения «эго», раз уж нам удалось попасть в такое замечательное место, естественно остаться в нём навсегда. Но если мы не узрим безграничной пустоты и не сможем раствориться в открытом пространстве медитации, то никуда не денемся и от голоса «эго», тихонько нашептывающего нам: «Это я осознаю, это я испытываю покой и блаженство».
Тантрическое предание о просветлении Будды Шакьямуни повествует о том, как все будды вселенной явились к нему и сказали, что достичь освобождения посредством самадхи внеформенного плана невозможно. Они перенесли его ниже, на небо Акаништха, высшее из небес плана формы, и только там Будда достиг полного просветления. В этой легенде заключён глубочайший смысл, ибо внеформенные погружения в бесконечное пространство, бесконечное сознание, несуществование и недвойственность — самые соблазнительные из всех разновидностей духовного опыта. На этом этапе очень трудно отличить утончённую жажду присвоения от подлинной реализации, а кристаллизацию «эго» — от его растворения. Если медитирующий не избавился от всех привязанностей, то эти состояния он, вероятно, будет воспринимать как слияние с Богом или неким внеформенным Абсолютом, ибо до тех пор, пока существует «я», стремящееся к слиянию, должен существовать и трансцендентный «другой», с которым желает слиться «я».
Мир богов, как и следовало ожидать, связан с бардо медитации. Любую технику медитации на любом уровне можно практиковать как с установкой на избавление от привязанностей, так и с настроем на присвоение. В подлинном самадхи — наиглубочайшем состоянии медитации — достигается полное недвойственное погружение, при котором «я» действительно растворяется; но для богов сам опыт погружения становится объектом присвоения и средством самосохранения. Открывающийся здесь «просвет» заключается в контрасте между таким «уплотнением», т. е. сосредоточением на своих переживаниях, и внезапно настигающим нас в то же время сомнением — вспышкой открытости. Мы перестаём понимать, что происходит: стоим ли мы на пороге просветления или просто сошли с ума? На пике этой напряжённой двойственности мы можем либо прорваться в состояние пробужденности, либо скатиться обратно в божественный транс — то есть, по выражению Трунгпы Ринпоче, «к абсолютному пределу смятенности, на самое дно невежества».[95]
Будда, являющийся в мир богов, носит имя Шатакрату. Это одно из имён Индры, означающее «Свершитель сотни жертвоприношений» (иначе говоря, в высшей степени почитаемая и святая особа). Лицом и телом он бел, как будда Вайрочана. Изображается он играющим на струнном инструменте. Поскольку боги погружены в наслаждения, этот будда говорит с ними на том языке, к которому они непременно прислушаются, — на языке музыки. Музыка — самое эфемерное из искусств: звук возникает из тишины и возвращается в неё почти мгновенно, и моменты тишины в музыке столь же важны, как и моменты звучания. Музыка непрерывно меняется; сама её сущность — в движении; и это — великолепный урок непостоянства для богов, существ, столь привязанных к бессмертию и вечности.