Стюарт взвизгнул и отпрянул, прижавшись губами к волдырю от ожога, моментально вздувшемуся на косточке запястья. Она ничего не сказала остальным. Остра на язык, но знает, когда его лучше придержать. Но разговоры поползли – похоже, кто-то видел, как они выходили, оба раскрасневшиеся и в праведном возмущении. С тех пор он стал ее ярым противником. Она не идет на ленч, чтобы не сталкиваться с ним по пути, хотя желудок издает угрожающее рычание. Однако, стоит Стюарту отправиться в кабинет Мартина, Вилли хватает сумку и устремляется к двери.
– А что, уже обед? – Джордж многозначительно смотрит на часы.
– Я быстро! Ты и не заметишь, как я вернусь на место.
– Прямо как супершпион!
Ну вот, они уже стали называть вещи своими именами.
– Точно. – А ведь она даже не пролистала этот проклятый комикс. Дерзко подмигнув, Вилли неторопливо выходит из кабинета и направляется к золотистому лифту по коридору, выложенному мерцающей мозаикой в форме чешуек.
– Мисс Роуз, с вами все в порядке? – интересуется охранник у дверей. Его лысина соревнуется в блеске с лампами на потолке.
– Отлично, Лоренс. А как вы?
– Да вот простудился. Скорее всего, придется идти в аптеку. А вы какая-то бледная. Берегите себя, не заболейте. А то грипп гуляет.
Вилли выбегает на улицу и прислоняется к основанию арки главного входа; в ту же секунду морской конек из украшений на фасаде впивается ей в спину. Сердце, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди.
Больше всего сейчас хочется пойти домой и свернуться калачиком в не заправленной с утра постели. (Простыни до сих пор, с ночи среды, пахнут Сашей.) Кошки очень обрадуются ее возвращению домой. И в холодильнике полбутылки мерло. Взять и смыться до конца рабочего дня, но как остальные посмотрят на это, особенно Джордж?
Сейчас главное – вести себя как ни в чем не бывало, собраться. Прохожие начинают бросать в ее сторону пристальные и, что еще хуже, сочувственные взгляды. Того и гляди, кто-нибудь подойдет из самых добрых побуждений помочь и поддержать. Так и есть: уже приближается озабоченная старушенция с морщинистой шеей, и Вилли быстро отрывается от стены. Стремительно направляется вверх по улице; в нескольких кварталах отсюда есть бар, где можно благополучно избежать нежелательной случайной встречи.
Тот располагается в подвале, так что из окна видны только ноги проходящих мимо людей. Бармен ее всерьез не воспринимает, продолжает снимать видавшие виды стулья с таких же неприглядных столов, готовя зал к приходу посетителей.
– Мы еще закрыты.
– Виски с лимонным соком. Без льда.
– Мисс, но…
Она кладет на стойку двадцать долларов. Бармен пожимает плечами, поворачивается к ряду бутылок на полках и без особенного энтузиазма начинает готовить ей коктейль.
– Вы из Чикаго? – спрашивает он из вежливости.
Она похлопывает банкноту на стойке:
– Я оттуда, где такие водятся в изобилии, так что заткнись и поторопись.
В зеркале за стойкой отражаются ноги прохожих. Черные грубые башмаки. Туфли на плоской подошве с застежкой на ремешке. Девочка в белых носочках и ботинках на шнурках. Мужчина с костылем. На секунду показалось, что она его где-то видела, но, когда повернулась к окну, там уже никого не было. Ну и что? А вот и ее заказ готов.
Вилли выпивает порцию, за ней еще одну. После третьей чувствует, что готова идти обратно. Подвигает бармену двадцатку.
– Эй, а где еще одна?
– В следующий раз, работничек.
В приятной безмятежности, не спеша, Вилли направляется к офису. К тому времени, когда она доходит до дверей, от головокружения становится дурно. Ноги тяжелеют, а в голове, кажется, засверкает молния. С каждым шагом давление в мозгах усиливается; изобразить улыбку и открыть дверь в кабинет стоит неимоверных усилий.
Как она ошибалась насчет врагов и друзей! Стюарт смотрит на нее с участием, в его взгляде ни тени презрения. Может, он понимает, что тогда потерял над собой контроль? А ведь с тех пор он очень достойно себя ведет. Мартин сердится, потому что она отсутствовала на рабочем месте, когда он ее искал. А Джордж… Джордж усмехается и поднимает брови. Будто говорит: «И чем же ты занималась все это бремя?» А еще: «Я слежу за тобой!»
Чертежи на кальке расплываются перед глазами. Она сердито ударяет по стене в кухоньке. И обои какие-то грязные, и вообще все здесь нужно переставить.
– Ты в норме? – Джордж нахально кладет ей руку на плечо. – Ты как-то странно выглядишь. Может, тебе лучше пойти домой?
– Спасибо, я в полном порядке.
Можно было придумать что-нибудь поумнее. Джордж, дорогой! Такой приятный, мягкий, безобидный. Вспоминается вечер, когда они вдвоем задержались допоздна, работая по проекту Харта, и он умыкнул бутылку скотча из кабинета Мартина; они сидели и болтали до двух ночи. О чем она говорила? Нужно поднапрячься и вспомнить. Об искусстве, о том, что выросла в Висконсине и почему мечтала стать архитектором; о своих любимых зданиях и тех, что хотела бы построить. Вздымающихся ввысь башенках и скульптурных деталях Адлера и Салливана. А потом логически перешла к Пульману и рабочим, которые вынуждены подчиняться смехотворным законам проживания в его домах. Она все говорила и говорила, а он внимательно слушал. И выслушал…
Так, все ясно! Нужно переждать. Скоро все уйдут домой, и она сможет спокойно все обдумать. Вернуться в бар. Или прямо домой, найти и уничтожить все, что может свидетельствовать против нее.
Наступает пять часов, сослуживцы один за другим собираются и уходят. Стюарт одним из первых, Джордж – одним из последних. Медлит, словно ждет ее.
– Ты идешь или я оставляю тебе ключи? – Только сейчас она замечает, что у него очень крупные зубы. Этакие плиты белой эмали.
– Ты иди. Хочу закончить, даже если паду на поле боя.
Он хмурится:
– Ты и так весь день с этим возилась.
И тут она не выдерживает:
– Я знаю, что это ты.
– Что ты имеешь в виду?
– Комиксы! Глупо и нечестно. – Глаза наполняются предательскими слезами. Вилли широко распахивает их, старается не моргать.
– Те самые? Так их целую неделю с места на место перекладывают. Чего ты завелась?
– Да? – Она вдруг чувствует, что не может перевести дыхание, полностью раздавленная осознанием того, насколько сильно заблуждалась, какую грандиозную ошибку сделала.
– Совесть нечиста? – Он хлопает ее по плечу и накидывает сумку на плечо. – Не волнуйся, Вилли, я знаю, что ты не красная.
– Спасибо, Джордж, я…
– Не больше чем розовая. – Абсолютно серьезно, без тени улыбки на лице он кладет ключи на стол перед ней. – Я не хочу, чтобы у компании возникли сложности во время выполнения правительственного заказа. Твоя личная жизнь меня не волнует, но здесь научись за собой подчищать. Договорились? – Он шутливым жестом наставляет на нее указательный палец, как пистолет, и исчезает.
Совершенно раздавленная, Вилли не может двинуться с места. Можно закопать радикальные журналы, разорвать откровенные рисунки и даже сжечь простыни. Но что с собой-то делать?
Стук костяшек пальцев по двери пугает ее до ужаса. Через рифленое стекло виден профиль мужчины, держащего в руке письмо с названием их фирмы. Ей даже стыдно становится от страха, что это ФБР. Смешно! Скорее всего, кто-нибудь из парней что-то забыл и вернулся. Вилли оглядывается вокруг и замечает, что на стуле Эби висит пиджак. Так это он! Наверное, в кармане кошелек, проездной на автобус. Она снимает его со стула. Ей, пожалуй, тоже пора.
Она открывает дверь и видит, что там стоит не Эби, а ужасно худой мужчина с костылем. Он улыбается, если можно назвать улыбкой искривленные губы между вкрученными в челюсть железками. Она с отвращением пытается закрыть дверь, но он успевает просунуть в щель резиновый кончик костыля и протискивается внутрь. Дверь ударяет ей по лбу, стекло трескается. Она падает спиной на тяжелый ноллевский стол. Ударяется поясницей о металлический край и сползает на пол. Если доползти до стола Стюарта, то можно бросить в него ту большую лампу… Но она не может встать: почему-то не слушаются ноги. Вилли не может сдержать стон, а он тем временем с жуткой гримасой на лице заходит, хромая, и мягко закрывает за собой дверь.
Дэн1 июня 1992
Дэн и Кирби сидят на скамейке запасных под навесом, на краю бейсбольного поля – привилегия спортивных комментаторов. Само поле невообразимого зеленого цвета, который красиво оттеняют темно-красный песок и белая разлиновка; картинка гармонирует с кирпичными стенами, заросшими девичьим виноградом. Подходы к стадиону пусты, а крыши близлежащих домов усыпаны болельщиками.
Остальные репортеры расположились в ложе для прессы, парящей высоко над секторами серых пластиковых сидений на трибунах. До выхода игроков на поле еще добрых сорок минут. В палатках идет бойкая торговля. В воздухе носится запах хот-догов. Дэн очень любит эти мгновения: кажется, что все возможно. Но сегодня приятное предвкушение слегка омрачено его недовольством Кирби.
– Понимаешь, моя функция не сводится к обеспечению допуска в библиотеку «Санди таймс». Ты должна выполнять определенную работу. Если тебе действительно нужен зачет по практике.
– Я и работала! – с возмущением возражает Кирби. Она одета в какую-то невероятную панковскую безрукавку с высоким мягким воротом, закрывающим шрам, и похожую на сутану с отрезанными рукавами. Совершенно не вписывается в стиль репортерской ложи с ее обычными рубашками на пуговицах и вязаными свитерами. Да, не зря он сомневался, брать ли ее с собой на матч! Светлые волосики на голых руках Кирби он старается не замечать.
– Я дал тебе список одобренных вопросов. Все, что тебе нужно было сделать, это прочитать их с вопросительной интонацией. Но Кевин с парнями рассказывают мне, что, пока я надрываюсь в попытке получить разрешение на цитирование от Лефевра, ты играешь в карты и флиртуешь в раздевалке «Падре».
– Но я же задала все твои вопросы! А потом действительно села играть в покер. Это называется «закладывать основу». По словам наших профессоров, один из главных принципов журналистики. И вообще, это не я предложила, Сандберг меня втянул. И я выиграла двадцать баксов!