После подпольного аборта Джемми ложится спать раньше обычного, пожаловавшись на боли в животе из-за нехорошей еды. Родители ни о чем не спрашивают, они никогда так и не узнают правды. Ее парень из Вьетнама не возвращается, а если и возвращается, то не к ней. Она хорошо учится в школе, поступает в местный колледж, но вскоре бросает и выходит замуж – в двадцать один год. У нее трое детей, все роды без осложнений. В тридцать четыре все-таки заканчивает учебу и устраивается работать в городское парковое хозяйство.
Поначалу отсутствие Марго вызывает у Джейн волнение и страх, но ничего не происходит, и коллеги делают вывод, что ей просто все надоело. Вот она и снялась с места; не исключено, что уехала к своему бывшему парню в Канаду. А им своих забот хватает. Через год больница Джейн попадает в облаву. Арестовывают восемь человек. Адвокат на месяцы растягивает дело, потому что скоро должен выйти закон, навсегда дающий женщинам право распоряжаться своим телом по собственному усмотрению.
Кирби19 ноября 1992
Первое подразделение – самое старое в тюрьме «Кук-Каунти», к которой сейчас пристраивают еще два здания, а то места для осужденных не хватает. Когда-то здесь «гостил» за государственный счет Аль Капоне. Сейчас заведение повысило степень безопасности, окружило себя тройным забором с колючей проволокой поверху в два ряда; открываются всегда строго одни ворота. Трава между заборами редкая и пожухшая. Фасад здания с готическими буквами, львиными головами и рядом узких окон выглядит выцветшим, обветшалым и потрепанным.
Этому историческому зданию не досталось заботы и внимания, которые выпали на долю Полевого музея и Института искусств. Хотя правила посещения здесь такие же: пищу не приносить, руками не трогать.
Кирби не рассчитывала, что придется разуваться для прохода через пропускной рентгеновский аппарат. Пять минут уходит на то, чтобы распустить шнуровку, а потом еще столько же, чтобы зашнуроваться.
Честно говоря, у нее мурашки бегут по спине. Культурный шок. В принципе, все как в кино, только напряженнее и воняет сильно. Спертый воздух разит потом и озлобленностью, переплетается с низким глухим фоновым шумом, характерным для большого скопления людей. Краска на железной решетке пункта охраны стертая и поцарапанная, особенно около замка, который громко лязгает, когда охранник ее впускает.
Джамаль Пеллетье уже ждет ее за одним из столов в комнате для свиданий. Выглядит он гораздо хуже, чем на фотографиях из «Сан-Таймс», которые ей показывал Чет. Брейды, естественно, уступили место короткой аккуратной стрижке, но кожа жирная. Из-за россыпи мелких прыщиков на лбу, широко посаженных глаз, густых ресниц и бровей он выглядит беззащитно юным, хотя на самом деле ему уже около двадцати пяти лет. Старше ее. Желтовато-коричневая тюремная униформа висит на нем мешком, на груди крупными буквами написан номер. Механический жест вежливости – рукопожатие – заставляет его удивленно нахмуриться и покачать головой.
– Вот черт, это же запрещено. Спасибо, что согласился встретиться со мной.
– А ты не такая, как я представлял. Шоколад принесла? – Сиплость голоса легко объясняется повреждением гортани, которое он получил, когда пытался повеситься в камере на собственных штанах. Видимо, перспектива провести здесь еще восемь лет жизни не сильно его привлекала.
– Извини, не подумала об этом.
– Ты собираешься мне помочь?
– Я собираюсь попробовать.
– Адвокат сказала, что мне лучше с тобой не разговаривать. Чокнутая какая-то.
– Потому что я ей наврала?
– Ну да. Это у них профессиональная черта. Любой адвокат прекрасно знает, когда человек несет чушь.
– Мне казалось, что это поможет больше узнать о деле. Жаль, что так получилось.
– Ты с ней объяснилась?
– Я оставила сообщение, – покаянно вздыхает Кирби.
– Если ей это не понравилось, то не нравится и мне, – он поднимается и кивает головой охране, чтобы его увели. Недовольный полицейский делает шаг навстречу и готовит наручники.
– Подожди. Не хочешь меня выслушать?
– Так все из письма ясно. Ты считаешь, что Мэдригал убил маньяк-психопат, который и с тобой то же самое сделал. – Он так и останавливается на полдороге.
– Пеллетье, – рявкает охранник, – так идешь или нет?
– Прости, начальник, побуду еще. Сам знаешь этих шлюшек, – он окидывает ее оценивающим взглядом.
– Глупо, – равнодушно комментирует Кирби.
– А мне плевать, – огрызается он, но тут же «сдувается».
Кирби понимает, что он до сих пор боится, как пацан. Она знает: у нее футболка с такой же надписью.
– Ты сделал это?
– Да ты что, серьезно? Здесь у всех один ответ. Послушай: ты прикинь, что можешь сделать для меня, а я помогу тебе.
– Я напишу о тебе статью.
Он пристально смотрит на нее, а потом улыбается так широко, что кажется, сейчас проглотит ее целиком.
– Черт. Правда?
– Занимаешься спортом? Я могу написать об том. Здорово получится. Баскетбол в тюрьме. Думаю, Хэррисону понравится.
– Не-a. Я по железу.
– Ну ладно, подробное интервью. Как это было на самом деле. Может быть, даже в журнал. – Она не уверена, что это выгорит, но настроена решительно.
Джамаль играет в равнодушие, но Кирби очень хорошо знает, как людям хочется, чтобы их выслушали.
– Спрашивай.
– Где ты был во время убийства?
– С Шанти, кувыркался. Примерно так, – он делает символический жест рукой, очень красноречивый и отвратительно грубый.
– Я сейчас уйду.
– Ооо! Ты что, обиделась?
– Что мне действительно обидно, так это то, что какому-то психопату удалось исполосовать девчонок и остаться безнаказанным. Я пытаюсь найти убийцу. Будешь мне помогать или нет?
– Успокойся, девочка. Это я так, просто разыгрываю. Я вправду был с Шанти, но она отказалась свидетельствовать, потому что сама на условно-досрочном и прикрывать мою задницу, бывшую во многих переплетах, светиться в новом уголовном деле ей совсем ни к чему. Лучше я сяду, чем мать моего ребенка. Да и вряд ли это сработало бы. С такими-то обвинениями и моими прежними подвигами.
– Представляю.
– Машину я украл, это без вопросов, но вот все остальное… Тут я вообще не при делах.
– Вы разъезжали поблизости в тот день, когда была убита Джулия. И что, никого не видели?
– Ты бы поконкретнее. Мы кучу народа видели. И, что гораздо хуже, куча народа видела нас. Нам нужно было остаться у озера, тогда никто ничего и не подумал бы. А нас дернуло на север Шеридана. Погоди-ка… Мы останавливались на обочине отлить. Может, рядом с тем самым местом. Видели мужика, придурковатого.
У Кирби сжимается в животе:
– У него костыль был?
– Ну да, – Джамаль трет пальцем треснутую губу. – Точно, да! Я помню, он прихрамывал. Хромой ублюдок, да еще какой-то нервный. Оглядывался все время.
– Вы близко его видели? – У Кирби в груди все сжимается. Наконец-то. Вот оно, черт возьми!
– Довольно близко, через дорогу. Да мы тогда внимания не обратили. Но он хромал, точно.
– Что на нем было надето? – вдруг настораживается Кирби. Как хочется, чтобы все оказалось правдой…
– Такая черная широкая куртка и джинсы. Я запомнил потому, что было жарко, и эта одежда смотрелась странно. А может, он был в куртке, чтобы скрыть пятна крови?
– Черный такой мужик? Реально очень темнокожий?
– Черный как ночь.
– Ты придурок, – Кирби в бешенстве. Сама хороша, прямо на блюдечке приподнесла ему все, что хотела услышать. – Чушь несешь.
– А тебе нравится, – огрызается он в ответ. – Ты что думаешь, если бы я видел какого-нибудь подозрительного ублюдка, то не сказал бы полиции?
– Может, они тебе не поверили. Уж больно хотели упаковать по делу тебя.
– Это ты меня собираешься упаковать. А может, и вправду дать тебе интервью?
– Проехали.
– Вот дерьмо. Ты выкладываешь сучке все, что она хочет слышать, а потом сам же получаешь по морде. Знаешь, чего я хочу на самом деле?
Он наклоняется вперед и жестом предлагает ей придвинуться ближе, чтобы их не услышали. Чуть поразмыслив, она наклоняется ему навстречу, хотя прекрасно понимает, что он сейчас выдаст какую-нибудь гнусность. Он шепчет ей в самое ухо:
– Позаботься лучше о моей дочурке, Лили. Ей сейчас восемь, скоро будет девять. У нее диабет. Достань для нее лекарство и присмотри, чтобы ее мамаша не променяла его на крэк.
– Я… – Кирби откидывается назад, а Джамаль заливается смехом.
– Ну как, тебе нравится? Мы будем делать слезливую историю или нет? Еще можно фоток нащелкать, как малышка протягивает ручки через решетку. По щеке катится слеза, на голове косички и разноцветные резиночки. Запустим петицию. Организуем демонстрацию у ворот тюрьмы со всякими лозунгами. Глядишь, моей апелляции и дадут ход.
– Мне очень жаль, – Кирби оказывается совершенно не готова к его откровенной враждебности и обессиливающей безысходности этого места.
– Тебе очень жаль, – с каменным лицом повторяет Джамаль.
Кирби резко поднимается со стула, насторожив охранника.
– У вас еще восемь минут, – уточняет он, бросив взгляд на часы.
– Мы закончили. Извините, мне нужно идти.
Кирби закидывает сумку через плечо, охранник отпирает замок и открывает дверь.
– Засунь свои извинения сама знаешь куда, – кричит ей вслед Джамаль. – В следующий раз принеси мне шоколад с изюмом и орехами. И помилование! Слышишь меня?
Харпер16 августа 1932
Листья древовидного папоротника обрамляют витрину цветочного магазина в «Конгресс-отеле» наподобие театрального занавеса. Люди в холле воспринимают все происходящее в магазине как представление на сцене. И Харпер чувствует себя как на сцене. Здесь так душно. И запах цветов тяжелый, сладкий, липкий, проникает прямо в мозг. Поскорее бы выбраться отсюда.
Но этот жирный педик в переднике, похоже, не успокоится, пока не продемонстрирует ему все варианты букетов во всем разнообразии расцветок и комбинаций: гвоздики – в знак благодарности, розы – от влюбленного, маргаритки – для друга. Темные волосы на голых руках продавца, жесткие и курчавые, больше похожи на лобковые, покрывают даже пальцы до костяшек.