Присев в офисное кресло, которое опасно покачивается на неустойчивых колесиках, она внимательно пролистывает комикс. Потом поворачивается и свистит великану с редеющими волосами, в голубой рубашке с белым воротником, который смотрит на нее, устроившись рядом с кулером. Высоченный, а ума ноль. Тот еще козлина. Как-то сказал, что ее, женщину, взяли на должность архитектора, чтобы она попутно отвечала на телефонные звонки. За восемь месяцев работы Вилли отвечала на телефонные звонки ровно ноль раз.
– Знаешь, Стьюи, твои смешные комиксы совсем не смешные. – Она театральным жестом бросает их в мусорную корзину, придерживая обеими руками, словно они весят тонну. Висящее в офисе напряжение, которого она даже не замечала, испаряется: коллеги смеются. Типичная Вилли. Джордж делает вид, что бьет Стюарта в челюсть. Нокаут. Придурок поднимает руки, как бы сдаваясь, и все возвращаются к работе.
Возможно, у нее разыгралось воображение, но в вещах на столе явно копались. Чертежная ручка в 0,25 миллиметра лежит справа от рейсшины и логарифмической линейки, хотя она оставляет ее с другой стороны, потому что левша.
Господи, она ведь даже не социалистка! И уж тем более не входит в партию коммунистов. Но она художница – в последнее время хватает и этого. Художники ведь заводят дружбу с самыми разными людьми. Включая негров, левых радикалов и тех, кто умеет думать своей головой.
Да, она не понимает, как люди читают Уильяма Берроуза и откуда взялась шумиха, которую подняли вокруг «Чикаго ревью», рискнувших опубликовать написанную им порнографию – и что с того? Она и раньше не отличалась любовью к чтению. Но у нее действительно есть друзья с 57-й улицы – писатели, художники, скульпторы. И сама она продавала наброски на аллее художников. Обнаженные девушки – подруги, согласившиеся позировать. Среди рисунков есть вполне откровенные. Но это не делает ее коммунисткой! И что с того, что у нее есть свои тайны? В глазах общественности все они одинаковые. Коммуняки. Леваки. Гомосеки. Все одно.
Руки дрожат, и она поспешно берется за картонный макет домов, которые проектирует для района Вуд-хилл. Для них она нарисовала пятьдесят набросков, но в трехмерном пространстве работать легче. Пять макетов уже готово – они олицетворяют самые многообещающие идеи, слегка изменяющие детали изначального концептуального эскиза, который принес Джордж. Сложно проявлять оригинальность, когда начальник бюро наказал строго следовать плану. Нельзя заново изобрести колесо. Но можно заставить его крутиться по-своему.
Дома предназначаются для рабочего класса: они станут частью изолированного района, нагло содранного с Форест-Парка, с собственным деловым центром, банком и универмагом «Маршалл Филдс». Проект полностью отдали ей в руки, вплоть до мебели и освещения. Представить его она не сможет, зато будет руководить на этапе строительства. Но только потому, что остальные коллеги заняты проектированием офисов для какого-то сверхсекретного правительственного комплекса.
Район Вуд-хилл не в ее вкусе. Она ни за что бы не променяла свою квартиру в Олд-тауне, суету, экспрессию, оживленную яркость улиц и легкость, с которой можно привести домой красивую девушку. Но проектировать утопические дома ей нравится. В идеале она предпочла бы сделать их модульными, в стиле Джорджа и Уильяма Кеков, чтобы можно было что-нибудь поменять, модернизировать, связать воедино интерьер с экстерьером. В последнее время она заинтересовалась книгами о Марокко, и ей кажется, что закрытый внутренний дворик отлично подошел бы суровым чикагским зимам.
Забегая вперед, она уже написала акварель со своим любимым дизайном. На рисунке счастливая семья: мать, отец, двое детей, собака и «кадиллак» во дворе. Пейзаж простой и уютный, и разве она виновата, что у отца высокие скулы и он кажется слегка женственным?
Когда она только начинала работать, ее злило, что ей вечно достаются проекты захудалых домов. Но Вилли знает, как приструнить собственные амбиции. Она пыталась попасть в бюро Фрэнка Ллойда Райта, но ей отказали. (Ну, им же хуже – все равно поговаривают, что он разорился и больше не будет строить дома.) И на место Людвига Мис ван дер Роэ она тоже не метила. Вот и хорошо, учитывая, что в Чикаго этих будущих ван дер Роэ – что тараканов. Как «Три слепые мыши» через дорогу. Не в ее стиле. Да и Райт тот еще злобный старикашка.
Лучше бы она работала над общественными постройками. Какой-нибудь музей или больница – но работа далась ей боем, как и место в Массачусетском технологическом институте. «Крейк энд Мендельсон» единственные, кто позвал ее на повторное собеседование, и она не упустила свой шанс. Явилась в узкой черной юбке, вооружившись наглостью, юмором и портфолио, потому что хотела показать – взять ее могли за одни только прелести, но у нее есть и другие достоинства. Нужно пользоваться преимуществами, которыми награждает природа. И немного хитрить.
Но тут она сама виновата. Нечего было болтать про то, как плодотворно развитие пригородов повлияет на семьи рабочего класса. Ее радует, что районы строятся с оглядкой на крупные предприятия, и теперь не только офисные работники, но и простые работяги могут переехать из города, где в квартире для одной семьи теснится по десять. Теперь-то она понимает, как легко увидеть в ее речи поддержку рабочих, профсоюзов – и коммунизма. Лучше бы держала язык за зубами, честное слово.
Тревога расползается по телу ядом, как лишняя чашка кофе, потому что Стюарт то и дело кидает на нее обиженные косые взгляды. Она понимает, что оплошала. Он первый приставит ее к стенке. Потому что таковы теперь люди. Соседи подглядывают друг за другом из-за штор, школьные учителя доносят на собственных учеников, коллеги обвиняют товарищей в шпионаже.
Все потому, что она высмеяла его в первую неделю работы, когда они всем отделом отправились в бар, а он перебрал и пошел за ней в дамскую комнату. Попытался поцеловать ее своими сухими тонкими губами, вжимая в раковину с золотистыми кранами, выложенную черной плиткой. Задрал ей юбку, а сам полез расстегивать штаны, и зеркала в золоченых витиеватых рамах отразили его бестолковые суетливые копошения. Она попыталась его оттолкнуть, но он не поддался, и тогда она нащупала сумочку, которую поставила у раковины, потому что хотела поправить макияж. Схватила черную с серебром декоративную зажигалку – подарок, который купила себе в день, когда ее приняли в институт.
Стюарт, заорав, отшатнулся, прижимая к губам волдырь, быстро выскочивший на костистом запястье. Вилли никому ничего не сказала. Она любила болтать, но понимала, что иногда стоит заткнуться. Видимо, кто-то заметил, как он выходит из уборной, горя унижением, потому что в коллективе пошли слухи. После этого он люто ее возненавидел.
На обед она не идет, чтобы не столкнуться с ним в коридоре, хотя желудок урчит словно тигр. Но когда Мартин забирает Стюарта на совещание – хватает сумочку и спешно идет к дверям.
– Обед кончился, – говорит Джордж, демонстративно проверяя время.
– Я быстро. Ты даже не заметишь, как я выходила.
– Прямо как Флэш? – говорит он. Вот оно. Почти что признание.
– А то, – отвечает она, хотя даже не читала эти дурацкие комиксы. Нахально ему подмигнув, она выходит из кабинета, виляя бедрами, и направляется к лифту с золотыми дверями, цокая каблуками по блестящей мозаике, похожей на рыбью чешую.
– Все в порядке, мисс Роуз? – спрашивает швейцар, сидящий за стойкой администратора. Лысина у него такая же отполированная и блестящая, как люстры над готовой.
– Просто чудесно, Лоуренс, – отвечает она. – А у вас как дела?
– Да что-то простудился, мэм. Надо бы в аптеку сходить. А вы какая-то бледная. Надеюсь, не заболели. А то грипп – неприятная штука.
Она выходит из здания и прислоняется к колонне арки у главного входа, ощущая спиной вырезанных в камне рыб и драконов. Сердце колотится так, словно вот-вот выскочит из груди.
Хочется просто вернуться домой и свернуться калачиком в незаправленной постели. (Со среды из простыней еще не выветрился запах Сашиного тела.) Кошки пришли бы в восторг, что она так рано вернулась с работы. А в холодильнике до сих пор ждет полбутылки мерло. Но что подумают о ней остальные, если она уйдет среди бела дня? Что подумает Джордж?
«Господи, да возьми ты себя в руки», – велит себе она. Все вокруг и так уже смотрят – а некоторые желают помочь, что еще хуже. Вилли отталкивается от колонны, сбегая от бабульки с морщинистой шеей, которая приближается с явным намерением узнать, все ли в порядке. У ее прогулки есть конечная цель: бар в паре улиц отсюда, куда коллеги обычно не забредают.
Он расположен в полуподвале, и из окон видны только ботинки прохожих. Бармен удивляется ее появлению. Он только готовится к открытию: снимает с обшарпанных столов такие же обшарпанные стулья.
– Мы закрыты…
– Виски с лимоном. Без льда.
– Простите, но…
Она кладет на барную стойку двадцать долларов. Бармен, пожав плечами, достает с полки над баром бутылку и с чрезмерным старанием принимается за коктейль.
– Вы откуда? Местная? – спрашивает он с неохотой.
Она стучит купюрой по стойке.
– Оттуда, где много таких бумажек. Только заткнись и дай мне мой виски.
За баром висит узкое зеркало, в котором видны проходящие мимо ноги. Черные ботинки с декоративными дырочками и шнурками. Бежевые туфли на ремешке. Девочка в носочках и шнурованных башмачках. Мужчина, опирающийся на костыль. Он ей кого-то напоминает, но когда она поворачивается, чтобы его рассмотреть, мужчина успевает скрыться из вида. Ну и что? Зато ее виски готов.
Вилли опрокидывает его, а потом требует повторить. К концу третьего стакана она готова возвращаться обратно, поэтому пододвигает двадцатку бармену.
– Эй, а вторая?
– Даже не надейся, приятель, – отвечает она и возвращается на работу, покачиваясь на приятных волнах опьянения. Но когда подходит к зданию, от головокружения начинает подташнивать. Оно обрушивается на нее как внезапно начавшийся шторм. С каждым шагом голова болит все сильнее, и Вилли из последних сил натягивает жизнерадостную улыбку, когда открывает дверь в кабинет.