– Только попробуй сбежать, – грозит детектив.
– Я не уеду из города, – обещает Харпер, из-за побоев хромая хуже обычного. Свое обещание он в целом сдержит – просто никогда уже не вернется в 1954 год, а бороду сбреет и больше не отрастит.
После этого случая он посещает места преступлений только значительно раньше или намного позже, пропуская десятилетия, – ходит мастурбировать, думая об убитых им девушках. Ему нравится, как воспоминания соприкасаются с переменами. От этого они становятся лишь острее.
За шестьдесят лет в полиции появляется еще два его фото, хотя каждый раз он называется разными именами. Один раз его арестовывают за непристойное поведение в 1960-м – он трогал себя в общественном месте, которое в будущем станет стройкой, а второй – в 1983-м, потому что он разбил нос таксисту, который отказался везти его в Энглвуд.
Единственное удовольствие, в котором он не может себе отказать, – это газеты. Он читает их и заново переживает убийства, видит их чужими глазами. Но делать это нужно сразу, через день или два. Именно из газет он узнает, что стало с Кирби.
Кирби11 августа 1992
Кирби сидит в приемной компании «Дельгадо, Ричмонд и партнеры» – название впечатляющее, вот только за ним ничего не стоит, – и листает «Таймс» трехлетней давности. На обложке – кричащий заголовок: «Смерть от огнестрельного оружия». От огнестрельного оружия проку мало – в сфере ее интересов скорее «смерть от ножа», – но делать нечего; не читать же про «Новый СССР» и Арсенио Холла.
Устарели, однако, не только журналы. Кожаный диван тоже видал лучшие годы. Тонкий слой пыли осел на пластиковых листьях дерева в кадке, откуда торчат бычки сигарет. Даже прическа секретарши вышла из моды году этак в восьмидесятом. Кирби жалеет, что не приоделась. Все же футболка с логотипом группы «Фугази», рубашка в клеточку и отороченная мехом коричневая кожанка, которую она по дешевке купила на уличном рынке, – одежда, на которую посмотрели бы косо даже по природе неряшливые журналисты.
Адвокат приходит за ней лично – Элейн Ричвуд, немолодая, тихая женщина в черных штанах и водолазке, с цепким взглядом и короткой стрижкой.
– «Сан Таймс»? – Она улыбается и слишком уж рьяно жмет Кирби руку, как одинокая тетушка в доме престарелых, накинувшаяся на чужих родственников. – Спасибо, что пришли!
Она приводит Кирби в зал заседаний, где картонные коробки с документацией уже начали вытеснять с полок юридическую литературу, а заодно посягают и на пол. Бросает на стол несколько розовых и голубых папок, набитых отчетами, но не открывает их.
– Ну, – произносит она, – как-то вы припозднились, честно сказать.
– А? – не находится Кирби.
– Где вы были год назад, когда Жамель пытался покончить с собой? Внимание прессы нам бы точно не помешало, – печально смеется она.
– Мне очень жаль, – извиняется Кирби. Она уже не уверена, в ту ли фирму пришла.
– Скажите об этом его семье.
– Я просто прохожу практику, и я думала, что их история будет, эм, – она пытается сымпровизировать, – хорошим подспорьем в статье про судебные ошибки и их последствия. Ну, знаете, про человеческий фактор. Но, если честно, я не знаю, как в последнее время развивались события.
– Никак. Окружной прокурор считает, что дело закрыто! Но вы посмотрите. Разве эти ребята могли кого-то убить? – Она открывает папку и показывает фотографии четырех молодых людей, которые смотрят в камеру мрачными пустыми глазами. Поразительно, как легко подростковую апатию можно принять за признак хладнокровного убийцы.
– Маркус Дейвис, на момент задержания ему было пятнадцать. Дешон Инграм, девятнадцать. Эдди Пирс, двадцать два, и Жамель Пельтье, семнадцать. Обвинялись в убийстве Джулии Мадригал. Признаны виновными 30 июня 1987-го. Приговорены к смертной казни – все, кроме Маркуса, он отбывает срок в колонии для несовершеннолетних. Жамель пытался покончить с собой… – она находит нужную дату, – в прошлом году, восьмого сентября, когда его апелляцию в очередной раз отклонили. Он всегда отличался неустойчивой психикой, но это его просто добило. Попытался повеситься, как только вернулся со слушания, – скрутил штаны в петлю, даже не вышел из камеры.
– Я не знала.
– В газетах об этом писали. Где-то странице на третьей, и это в лучшем случае. Большинство изданий даже не поинтересовались – все считают, что они виноваты в убийстве.
– Все, кроме вас.
– Мои клиенты – не самые приятные люди, – пожимает плечами она. – Они продавали наркотики, угоняли машины. Дешона в тринадцать арестовывали за нападение на своего пьяного отца. У Эдди несколько обвинений, начиная с изнасилования и заканчивая взломом с проникновением. Их поймали катающимися на угнанной машине в Уилметте, и да, они сглупили – чернокожие ребята в хорошем автомобиле посреди богатого пригорода привлекают внимание. Но они никого не убивали.
От ее слов по спине бежит холодок.
– Я тоже так думаю.
– Расследование наделало много шумихи. Зверски убита белая девушка, прилежная студентка, отличница. Разумеется, все ищут виноватых. Только об этом и говорят. Родители боятся за дочерей, начинают сомневаться в охране, которую предоставляет университет, повсюду устанавливают телефоны экстренной связи, а некоторые и вовсе забирают документы.
– Как вы думаете, кто мог это сделать?
– Точно не сатанисты. Полиция сразу повесила все на фанатиков. Три недели за ними гонялись, пока не поняли, что тратят время напрасно.
– Может, серийный убийца?
– Как вариант. Но мы не нашли никаких доказательств. У вас есть какие-то идеи? Если вы вдруг нашли зацепки, которые могли бы помочь, – говорите, не надо тянуть.
Кирби ерзает; она не готова взять и выложить все подчистую.
– Но вы говорили, что ваши клиенты – плохие люди.
– Так можно сказать про восемьдесят процентов людей, которых я представляю. И что же, они не заслуживают справедливости?
– Можно мне с ними увидеться?
– Если они захотят разговаривать. Возможно, я посоветую им отказаться. Зависит от того, что вы собираетесь делать.
– Я еще не решила.
Харпер24 марта 1989
Не дожидаясь, пока сойдут следы побоев доблестных полицейских, Харпер возвращается в 1989-й, чтобы закупиться газетами и взбодриться. С ними он устраивается у окна в греческой забегаловке на 53-й улице. Тут дешево, оживленно – народ выстраивается у прилавка с подносами в длинную очередь, временами заворачивающую за угол. Ничего необычного, как раз то, что Харперу нужно.
Приходя сюда, он каждый раз встречается взглядом с поваром; у него густые усы – то черные, то седые, в зависимости от того, кто он сегодня: сын, отец или дедушка. Возможно, он узнает Харпера, но не подает виду.
Газеты трубят о разливе нефти где-то в Аляске. Название танкера, «Эксон Валдиз», занимает все первые полосы, и только где-то в разделе происшествий он натыкается на две небольшие заметки. «Зверское нападение», сказано там. «Спасена псом». «Шансов выжить практически нет», написано в одной из статей. «Вряд ли доживет до конца недели».
Нет, все не так, все неправильно. Он перечитывает заметки еще раз, надеясь, что слова пойдут рябью, как в Комнате, и сложатся в новую истину. Мертва. Убита. Лишена жизни.
Он давно научился разбираться в диковинках. Одна из них – телефонная книга. Там он находит больницу, куда ее положили – то ли в реанимацию, то ли в морг, все газеты пишут по-разному, – и звонит с таксофона греческой забегаловки, установленного у туалетов. Но врачи заняты, а женщина, которая берет трубку, «не имеет права разглашать личные данные пациентов, сэр».
Он тратит несколько часов на обдумывание ситуации, а потом понимает, что выбора нет. Нужно наведаться лично. Закончить начатое, если придется.
В сувенирном магазине на первом этаже он покупает цветы, но их недостаточно – руки обжигает отсутствие ножа, – поэтому к ним присоединяется фиолетовый медвежонок с воздушным шариком в лапах, на котором написано: «Поправляйся скорее!»
– Ребенку покупаете? – спрашивает продавщица, крупная добрая женщина с печальными глазами. – Они любят игрушки.
– Девушке, которую убили, – отвечает он, но поправляется: – На которую напали.
– Какой кошмар, просто ужасно. Ей столько цветов пришло. От совершенно незнакомых людей! Все благодаря собаке. Такая храбрость… Поразительная история. Я за нее молюсь.
– Не знаете, как она себя чувствует?
Женщина, поджав губы, качает головой.
– Простите, сэр, – говорит дежурная медсестра, к которой он обращается. – Часы посещений уже закончились. Семья пациентки просила никого к ним не пускать.
– Но я родственник, – отвечает Харпер. – Ее дядя. Брат матери. Я приехал, как только смог.
Солнечный свет падает на пол полосой желтой краски. Его перерезает тень женщины – она стоит у окна и глядит на парковку. Повсюду стоят цветы, и Харпер вспоминает другое время, другую палату. Только кровать здесь пустует.
– Прошу прощения, – произносит он, и женщина оглядывается через плечо, виновато разгоняя рукой сигаретный дым. Она похожа на дочь: такой же подбородок и большие глаза. Разве что волосы темные и прямые, убраны назад оранжевым платком. На ней черные джинсы и шоколадного цвета кофта с высоким горлом, поверх которой висит ожерелье из всякого рода пуговиц, которые клацают, когда она проводит по ним пальцами. В глазах женщины стоят слезы. Выдохнув сигаретный дым, она раздраженно взмахивает рукой.
– Чего вам надо?
– Я ищу Кирби Мазрахи, – говорит Харпер, протягивая цветы и медведя. – Мне сказали, что она здесь.
– Очередной журналист? – Она горько смеется. – Что, набрехали медсестрам, и они вас пустили? Вот же бесполезные дуры! – Она с размаху вдавливает окурок в подоконник.
– Я хотел проведать ее, узнать, все ли в порядке.
– А что, не видно?
Она сверлит его взглядом, и Харпер, подождав, уточняет:
– Я ошибся палатой? Ее куда-то перевели?