– Но его не существовало.
– В реальном мире – да. Но по записям он был бейсболистом. Кто-то решил пошутить. В 87-м об этом узнали и исключили его имя из реестра, хотя оно провисело там целых семьдесят пять лет. Но зачастую призраки появляются не специально. Стоит только неправильно записать имя, опечататься, и…
– Это не опечатка, Дэн.
– Еще какая. Твоя женщина ошибается. Господи, ты же сама говорила, что у нее Альцгеймер. Послушай меня. Джеки Робинсон – первый чернокожий игрок, который участвовал в главной лиге. Он подписал контракт в 47-м. Ему несладко пришлось – даже в собственной команде издевались, а игроки из других команд играли грязно, постоянно пытались заехать по ногам. Я, конечно, поищу записи, но просто поверь: в 43-м о нем никто не слышал. Он еще даже в бейсбол не играл.
– Какой ты самоуверенный.
– Я разбираюсь в бейсболе.
– Может, она перепутала карточки?
– Я к этому и клоню. Или она, или полицейские. Она же писала, что выросла в приемной семье? Может, они забросили ее вещи на чердак, а когда она уезжала, то случайно прихватила с собой чью-то забытую карточку.
– Хочешь сказать, на трупе карточки не было?
– Не знаю. В полицейском отчете про нее сказано?
– В 1943-м полиции было не до отчетов.
– Ну, значит, карточка – просто пустышка. Зря ты так на нее надеялась.
– Блин, – тихо ругается она.
– Прости.
– Ладно. По фиг. Значит, начну сначала. Дай знать, когда вернешься. Посмотрим, может, повеселю тебя еще какой полоумной бредятиной.
– Кирби…
– Хватит! Думаешь, я не замечаю, что ты просто мне потакаешь?
– А что, кто-то еще рвется тебе помочь? – срывается он в ответ. – Я хоть какую-то третьесортную документалку снимать не планирую!
– Я и сама справлюсь.
– Ну да. А безумными теориями ты с кем будешь делиться?
– С библиотекарями. Они это любят. – Она улыбается – по голосу слышно, – и Дэн тоже не сдерживает улыбки.
– Они пончики любят! Это другое. Поверь, никакой уцененной выпечки не хватит, чтобы тебя столько терпеть.
– Даже с глазурью?
– Даже с кремом, двойным шоколадом и радужной присыпкой! – вопит он в телефон, размахивая руками, будто она его видит.
– Прости, что я на тебя нарычала.
– Да ничего. В твоем возрасте это нормально.
– Круть. Обожаю шутки про возраст.
– Снова твои словечки, – ворчит Дэн.
– Как ты думаешь, карточки могли перепутать?
– Я думаю, что это интересная, но бесполезная история. Знаешь что? Заведи себе папочку для безумных теорий, поглядывай туда иногда, но связи с реальностью не теряй.
«И мне тоже не стоит», – про себя добавляет он.
– Ладно, ты прав. Спасибо. С меня пончик.
– Лучше десять.
– Спокойной ночи, Дэн.
– Спокойной ночи, соплячка.
ХарперВне времени
Когда он жил на ферме, у одного петушка случались припадки. Достаточно было посветить ему чем-то в глаза. Летом Харпер часто валялся в высокой траве, от запаха которой кружилась голова, и слепил его солнечными зайчиками, пользуясь осколком зеркала. (Тем же самым осколком он потом отрезал ноги цыпленку, обернув ладонь старой рубашкой.)
Петух мог рыться в земле, бестолково дергая головой в свойственной курам манере, а потом вдруг замирал на месте и остекленевшими глазами смотрел в пустоту. Уже через мгновение он приходил в себя, не заметив ничего необычного. Ту небольшую осечку, которую дал его мозг.
Приходя в Комнату, Харпер ощущает себя таким петухом.
Он может сидеть в ней часами, с края кровати разглядывая собранные сувениры. Они остаются на месте, даже когда он берет их с собой.
Он так часто водил пальцами по именам девушек, что некоторые буквы вот-вот сотрутся. Он помнит, как прикасался к ним. Он не помнит этого совершенно. Что-то из двух вариантов, видимо, правда. При мысли об этом в груди что-то сжимается, будто туго закрученный часовой механизм.
Харпер трет пальцы; они шелковистые от меловой пыли. Вся изначальная ясность пропала. Он обречен. Из-за этого хочется пойти Дому наперекор и посмотреть, что будет. Как тогда, с Эвереттом и грузовиком.
Брат застукал его рядом с цыпленком. Харпер сидел на корточках и смотрел, как тот хлопает короткими крылышками и ползет, беспрестанно пища. Из обрубков ног текла кровь, оставляя в пыли длинный улиточный след. Он услышал Эверетта издалека: «шлеп-шлеп» его разваливающихся ботинок, которые должны были перейти к нему, как к младшему брату. Сощурившись, Харпер поднял на него взгляд – брат просто стоял и смотрел, а из-за слепящего утреннего солнца разглядеть его лицо не получалось. Цыпленок пищал, трепеща крылышками, и полз дальше. Эверетт ушел. Потом вернулся с лопатой и пристукнул его одним точным ударом.
Месиво перьев и склизких внутренностей он забросил в траву за курятником, а Харперу отвесил такую затрещину, что тот рухнул на землю.
– Ты что, не понимаешь, откуда берутся яйца, идиот? – Он помог ему подняться. Никогда не держал на Харпера злость. – Папе не говори.
Харпер об этом даже не думал. Как и в тот день, когда он не подумал дернуть за ручной тормоз.
Харпер и Эверетт Кертис поехали за зерном. Прямо как в каком-нибудь детском стишке. Эверетт пустил его за руль, но Харпер, которому было всего-то одиннадцать, слишком резко свернул и чуть не заехал в канаву. Брат успел вывернуть грузовик на дорогу, но даже Харпер понял, что проколол колесо – резина лопнула, и руль завихлял в руках.
– Тормоз! – заорал Эверетт. – Дави на тормоз!
Он схватился за руль крепче, а Харпер вдавил педаль в пол. Эверетт разбил головой лобовое стекло; перед глазами замелькали расплывающиеся деревья – грузовик развернуло боком, и он остановился посреди дороги. Харпер выключил зажигание. Мотор, щелкнув, заглох.
– Ничего страшного, – сказал Эверетт, держась за шишку на голове. – Я сам виноват, зря пустил тебя за руль. – Он распахнул дверь и вышел на влажный утренний воздух. – Подожди меня.
Харпер выглянул из кабины – Эверетт искал запасное колесо. В кукурузных полях шелестел ветерок; слишком слабый, он не справлялся с жарой – скорее просто перегонял ее с места на место.
Брат вернулся с накидным ключом и домкратом. Пыхтя от напряжения, подсунул его под колесо и приподнял. Занялся болтами: первый сошел легко, а вот второй застрял. Его тощие плечи напряглись от прикладываемых усилий.
– Ты сиди, я сам справлюсь, – крикнул он Харперу, хотя тот и не собирался ему помогать.
Эверетт пнул рукоятку ключа ногой – и грузовик соскользнул с упора. Медленно покатился в канаву.
– Харпер! – раздраженно закричал брат. А потом снова, высоким, паникующим голосом: – Тяни за ручник, Харпер!
Но он не послушал. Просто сидел, пока Эверетт пытался оттолкнуть грузовик, уперевшись руками в капот. Но он не выдержал веса – упал, и на него наехало колесо. Кости затрещали, как шишки, брошенные в очаг. Вой Эверетта заглушил остальные звуки. Он орал и орал, и через какое-то время Харпер выбрался посмотреть.
Брат посерел, как кусок застарелого мяса. Белки его глаз покрылись кровяной сеткой. Из бедра торчал осколок кости, поразительно белый. Вокруг колеса, наехавшего на ногу, расплывалось масло. Или не масло – вывернутым наизнанку все выглядит одинаково.
– Беги, – прохрипел Эверетт. – Приведи помощь. Черт, да беги же!
Харпер смотрел на него. Потом отошел, то и дело оглядываясь через плечо. Вид завораживал.
– Беги!
На то, чтобы привести людей с фермы Кромби, у него ушло два часа. Помочь Эверетту не успели – он больше не мог ходить. Отец избил Харпера до посинения. Эверетта бы тоже избил, но тот и так остался калекой. Из-за него им пришлось нанять помощника. Харпера тоже заставили больше работать, и это ужасно бесило.
Эверетт с ним больше не разговаривал. Он скис, как залежавшееся пюре, целыми днями лежал в постели, глядя в окно. Через год им пришлось продать грузовик. Через три – ферму. Кто бы что ни говорил, а страдать фермеры начали задолго до Великой депрессии.
Они забили двери и окна. Загрузили вещи в грузовик, который одолжили у соседей, – хотели продать что смогут.
Эверетт доставлял столько лишних хлопот.
Харпер сбежал в первом же городе. Он отправился на войну и больше не возвращался.
В принципе, это вариант. Уйти из Дома и не вернуться. Сбежать с деньгами. Найти девушку, остепениться. Покончить с убийствами. Забыть, как нож входит в тело, как вываливаются наружу горячие скользкие внутренности, как затухает огонь в глазах.
Он оглядывается на стену, на лишающие покоя предметы. Вперед выпрыгивает кассета, требует от него шевелиться, спешить. Осталось всего пять имен. Он не знает, что будет дальше, но понимает: охотиться за девушками сквозь времена ему надоело.
Хочется чего-нибудь новенького. Опробовать рамки, которые он обнаружил благодаря доктору и мистеру Бартеку.
Надо будет сначала убить жертв, а потом вернуться к ним в прошлое, где они даже не представляют, какая участь их ждет. Так он сможет спокойно поговорить с юными, невинными девочками, намекнуть, что он сделал с ними, попутно вспоминая мгновения убийства. Охота наоборот, чтобы было интереснее.
Кажется, Дом тоже не против. Теперь ярче всего светится новый предмет, требуя поскорее взять его в руки: значок с крылатой свиньей на красно-бело-синем фоне.
Марго5 декабря 1972
Ясен пень, Марго сразу заметила идущего за ними мужчину. Он тащится следом уже пять кварталов, прямо со станции на 103-й улице. Слишком уж долго – значит, явно не совпадение. Ладно, может, она перегибает с осторожностью, потому что сегодня ассистировала у «Джейн». Да и Роузленд – тот еще райончик, чтобы гулять по ночам, и у нее сдали нервы. Но не бросать же Джемми одну в таком состоянии. Они стараются облегчить жизнь пациенткам, но все равно подпольные аборты – это больно, незаконно и страшно.
Нет, разумеется, всегда есть шанс, что мужик мог просто выйти погулять, подышать ночным воздухом, помокнуть под проливным дождем, бла-бла-бла, все в этом духе.