«Бандит-насильник-полицейский-бандит-насильник-полицейский», – распевает она мысленно, подстраивая каждое слово под шаги Джемми. Та едва переставляет ноги, словно старушка, крепко держится за ее руку и поддерживает живот. Судя по длинному пиджаку – полицейский под прикрытием. Или насильник. Но явно бывал в заварушках, то есть насильник или бандит. Видимо, мафиози прознали, что «Джейн» работают забесплатно. В отличие от «уважаемых» врачей, которым нужно заплатить от пятисот долларов за то, чтобы тебя подобрали где-нибудь на углу, завязали глаза ради их анонимности, выскребли начисто матку и бесцеремонно выбросили обратно на улицу. С другой стороны, может, он просто обычный мужик. Дурачок какой-то.
– Что? – спрашивает Джемми, задыхаясь от боли.
– Ой, прости, думаю вслух. Не обращай внимания. О, смотри, мы почти добрались!
– Он не такой.
– В смысле? – Марго слушает ее вполуха. Мужчина ускоряет шаг, перебегает дорогу на красный, чтобы не потерять их из виду. Наступив в глубокую лужу, он ругается и трясет ногой, а потом дурашливо улыбается Марго, словно хочет ее успокоить.
А Джемми злится.
– Он не какой-то там дурачок. Мы обручены. Поженимся, когда он вернется. Как только мне исполнится шестнадцать.
– Круто, – отвечает Марго. Она сегодня не в себе, иначе втолковала бы Джемми, какой это бред. Серьезно, взрослый мужчина, спутавшись с малолеткой, обещает ей золотые горы, хотя сам даже резинку натянуть не может, а в итоге уходит воевать во Вьетнам? Ей же четырнадцать. Ненамного старше ребят из школы имени Тэргуда Маршалла, где она иногда замещает учителей. Господи, да за нее сердце болит. Но сейчас куда больше ее занимает преследующий их мужчина. Такое ощущение, что она его уже видела. В голове вновь крутится настойчивое «бандит-насильник-полицейский». Но есть вариант и похуже. Внутри все переворачивается. Рассерженный жених. Бывали у них такие. Муж Изабель Стеррит избил ее до неузнаваемости, да еще и руку сломал, когда узнал, что она сделала. Неудивительно в общем-то, что она не хотела больше иметь от него детей.
Господи, пожалуйста, хоть бы не поехавший женишок…
– Давай… постоим немного, пожалуйста? – Лицо Джемми по цвету напоминает залежавшуюся шоколадку, растаявшую в сумочке. На лбу среди прыщей блестят пот и капли дождя. Сначала сломалась машина, потом под рукой не оказалось зонта… День просто не может стать хуже.
– Мы почти дошли. Давай, осталось немного, всего одну улицу. Ты же умница, ты сможешь!
Джемми неохотно тащится вслед за ней.
– А ты пойдешь со мной?
– А твоя мама ничего не заподозрит? Как-то странно, что белая женщина приводит тебя домой с болями в животе…
Марго сложно забыть. Все дело в росте – шесть футов. Рыжеватые светлые волосы с пробором посередине. В школе она играла в баскетбол, но не профессионально – было слишком лениво.
– Ну и что. Пойдем вместе, пожалуйста?
– Как скажешь, – отвечает она, пытаясь наскрести хоть немного энтузиазма. Разговоры с родителями обычно хорошо не заканчиваются. – Пойдем, а там посмотрим, договорились?
Как жаль, что Джемми не связалась с ними пораньше. Они ведь есть в телефонной книге – значатся там как «Джейн Хау», но откуда девушкам знать, если они никогда с ними не сталкивались? Есть, конечно, реклама в подпольных журналах, да и листовки в прачечных они постоянно расклеивают. Но девушки вроде Джемми могут узнать про них только от знакомых, и ей понадобилось три с половиной месяца и новая социальная работница, которая прониклась к ней сочувствием. Иногда Марго кажется, что только заместителям не плевать на своих подопечных. Учителям, соцработникам, врачам. Свежий взгляд, новая перспектива. Они не боятся заступиться за свои идеалы, пусть и позиция у них временная. Иногда достаточно и этого.
Пятнадцать недель – крайний срок, дальше слишком рискованно. Двадцать женщин в день, и ни одну они еще не потеряли. Если не считать девушки, у которой была ужасная инфекция – они отправили ее к врачу, сказали приходить, когда вылечится. Потом узнали, что она умерла в больнице. Если бы она пришла раньше… Что она, что Джемми.
Ее карточку взяли одной из последних. Обычно первыми разбирают пациентов полегче; волонтеры собираются в уютной гостиной Большой Джейн, где на книжных полках стоят фотографии ее детишек, а проигрыватель играет «Я и Бобби Макги», попивают чаек и торгуются, будто выбирают лошадей, а не пациенток.
Двадцатилетняя студентка, пять недель, живет в богатеньком пригороде Лейк-Блафф? Карточка три на пять дюймов тут же идет по рукам. А что делать домохозяйке сорока восьми лет, у которой и так семеро детей, и с еще одним она просто не справится? Управляющей с фермы, которая на двадцать второй неделе узнала, что будущий ребенок не проживет дольше часа, но врач все равно требует вынашивать его до конца? Четырнадцатилетней девочке из Вест-Сайда, которая приносит банку с монетками, потому что больше у нее денег нет, и просит не рассказывать матери? Эти карточки разбирают, только когда Большая Дженни закатывает глаза и ворчит, что рано или поздно ими придется заняться. А на автоответчик тем временем продолжают приходить сообщения, заполняются новые карточки, которые пойдут на завтра и послезавтра. «Оставьте имя и номер, чтобы мы могли с вами связаться. Мы вам поможем. Мы вам перезвоним».
Сколько таких женщин прошло через Марго? Шестьдесят? Сотня? Самим выскабливанием она не занимается – слишком уж неуклюжая. Все из-за роста. Мир для нее маловат, и браться за тоненькую кюретку она не рискует. Зато отлично держит девушек за руку и объясняет, что происходит. Когда понимаешь процесс, становится легче. Что с тобой делают и почему. «У боли должно быть имя», – шутит она и начинает приводить примеры, задавая женщинам ориентиры. Что больнее: операция или удариться обо что-то мизинцем? Может, боль неразделенной любви? Бумажный порез? Ссора с лучшей подругой? Осознание, что ты становишься похожей на собственную мать? Иногда над ее шутками даже смеются.
Но потом обычно все плачут. Иногда – из жалости, вины или страха. Даже у самых уверенных женщин бывают сомнения. Это нормально, ведь они люди. В основном, правда, плачут от радости. Потому что им было тяжело, но все кончено, и жизнь продолжается.
В последнее время стало сложнее. И дело даже не в мафии и не в полиции, которые насели на них после истерики, которую подняла сестра Иветт Кули. Лицемерка так взъярилась на них за аборт, что начала строчить письма в муниципалитет и в целом мешать, как только получится. Самое ужасное, что она начала приходить к ним и доставать друзей, мужей, парней, матерей и даже отцов, которых приводят с собой пациентки. Из-за этого пришлось переехать в другую квартиру, где за них и взялась полиция. Все как один – высоченные мужики, словно других в убойный отдел не берут, обязательно в длинных плащах и с угрюмыми лицами; сразу понятно – они думают, что зря тратят время.
Но главная проблема в том, что в Нью-Йорке аборты легализовали. И это замечательно – может, Иллинойс последует их примеру? Вот только теперь богатые девушки могут позволить себе билет на поезд, автобус или на самолет, а к «Джейн» приходят только отчаявшиеся – бедные, молодые, старые, на большом сроке.
С ними приходится тяжелее всего. Не только ей, но даже самым бескомпромиссным Джейн. Еще бы. Попробуй-ка, заверни чей-то плод в старую футболку вместо похоронного савана да выброси в мусорку где подальше. Кто сказал, что вытаскивать из женщин олицетворение отчаяния будет легко?
В этот момент мужчина касается ее локтя.
– Прошу прощения. Кажется, вы уронили, – говорит он, протягивая руку. Марго не заметила, когда он успел их нагнать. И эту косую улыбку она точно уже где-то видела.
– Марго? – испуганно спрашивает Джемми.
– Иди дальше, – отвечает та строгим голосом престарелой учительницы – получается так себе, потому что ей всего двадцать пять. – Я сейчас догоню.
Операция Джемми прошла без осложнений. Но даже если придется идти к врачу, ей никто и слова не скажет. В последнее время Джейн начали пользоваться специальной пастой. Никакой боли, крови и проблем, и никто не докажет, что выкидыш спровоцировали намеренно. Все с Джемми будет в порядке.
Убедившись, что она уходит, Марго оборачивается к мужчине, расправляет плечи и выпрямляется во весь рост, глядя ему прямо в глаза.
– Чем могу помочь, сэр?
– Я тебя давно искал, милая. Хотел вернуть кое-что.
Она опускает взгляд на вещицу, которую он держит в руках. Самодельный значок, сделанный ее же руками. Она ходила с ним на митинг. Рисовала свинью с крылышками. «Хрюгасуса в президенты», – написано на нем большими неровными буквами, загибающимися к правому краю. В честь поросенка, которого йиппи из молодежной международной партии номинировали на выборы в 68-м, потому что никакая свинья не может быть хуже политиков.
– Узнаешь? Не скажешь, когда ты его потеряла? Ты меня помнишь. Я же вижу, что помнишь, – давит он на нее.
– Точно, – судорожно выдыхает она. – Во время съезда Демократической партии.
Воспоминания резкие, как пощечина. Столпотворение перед отелем «Хилтон», когда их лидер, Том Хейден, кричал им бежать поскорее из парка, потому что полиция бросалась на людей, стягивала их со статуй, на которые они забирались.
«Примените слезоточивый газ против нас – примените его против всего города! – кричал он. – Если кровь прольется в Грант-парке – она прольется везде!» Семь тысяч человек вышли на улицы, несмотря на заслоны полиции. Вест-Сайд пылал, возмущенный смертью Мартина Лютера Кинга. Марго помнит, как кирпич вылетел у нее из руки, словно выпущенный из рогатки. Она понимала, что на нее налетел полицейский с дубинкой, но боль пришла позже, в душе, когда она увидела синяки.
Она помнит новостные камеры и свет, заливающий площадку перед отелем; помнит, как во весь голос скандировала вместе с толпой: «На нас смотрит весь мир! На нас смотрит весь мир!» А потом полиция пустила слезоточивый газ. Досталось всем: йиппи, журналистам, прохожим. Вообще всем. Роб тогда, кажется, прохрипел: «Какие же копы суки», но она потеряла его в плачущей, толкающейся толпе среди блестящих в свете прожекторов синих шлемов полиции и методически опускающихся дубинок.