Марго стояла, опираясь на капот чьей-то машины, низко опустив голову, отплевывалась от вязкой слюны и терла глаза подолом футболки, хотя это не помогало. Но что-то привлекло ее внимание, и она увидела хромающего высокого мужчину, надвигающегося на нее со свирепой угрозой. Как тот самый кирпич.
Он подошел к ней и косо улыбнулся. Безобидно. Даже мило. Но его улыбка так выбивалась из окружающего хаоса, что Марго застонала и попыталась отпихнуть его, потому что он пугал ее куда сильнее полиции, людской толпы и жжения в груди, от которого перехватывало дыхание.
Он схватил ее за запястье.
– Мы уже виделись. Но ты не вспомнишь.
Он говорил так странно, что слова врезались в память.
– Ну-ка. – Он схватил ее за футболку, словно хотел поднять на ноги, но лишь сдернул значок. – Вот и все. – Он разжал руку так резко, что Марго повалилась на машину, рыдая от ярости и от шока.
Она поплелась домой, мечтая о том, как час простоит в душе, а потом развалится на диване и выкурит косячок. Но когда прошла в квартиру, забренчав занавеской из бисера, то застала Роба в постели с какой-то девкой.
– О, привет, малышка, это Гленда, – сказал он, даже не останавливаясь. – Присоединишься?
«Урод», – написала она помадой на зеркале, в какой-то момент надавив так сильно, что сломала ее пополам.
Гленда, поняв намек, свалила, после чего они выясняли отношения еще пять с половиной часов. Потом помирились. Занялись в честь этого сексом, но не получили никакого удовольствия (зато выяснили, что у Гленды водились вошки). Через неделю расстались. А потом Роб свалил в Торонто косить от армии, а Марго выпустилась из университета и устроилась в школу, потому что им так и не удалось изменить мир, и она разочаровалась в жизни. А потом узнала про «Джейн».
В итоге встреча с жутким хромым мужчиной, которому так понравился самодельный значок, что он украл его прямо во время митинга, превратилась в забавную историю, которую она рассказывала друзьям. Но время шло, и у нее появились другие истории, получше. О нем она не вспоминала уже несколько лет. А теперь он вернулся.
Он пользуется ее ступором. Приобнимает за плечи, притягивает ближе и вонзает в живот нож. Прямо так, под дождем, посреди улицы. Марго даже не верится. Она пытается закричать, но давится и хрипит, когда он проворачивает клинок. Мимо проезжает такси – на крыше светятся «шашечки», брызги поднимаются из-под колес и волной обдают красные брюки Марго, вельвет которых уже мокнет от переливающейся через ремень горячей крови. Оглядываясь, она ищет взглядом Джемми, но та успела завернуть за угол. Ей ничего не угрожает.
– Скажи, что готовит мне будущее, – шепчет он, обдавая ухо теплым дыханием. – Или я прочитаю его по твоим кишкам.
– Пошел ты, – хрипит она, пусть и не так резко, как хотелось бы, и пытается его оттолкнуть. Но сил не хватает, и он научился на своих ошибках. Даже хуже. Он знает: его не остановить.
– Как скажешь, – с улыбкой говорит он, пожимая плечами. А потом выворачивает ей большой палец – как же больно – и подталкивает в сторону стройки.
Вжимает ее в грязь котлована, связывает руки проволокой, затыкает рот и вдоволь наслаждается новым убийством. А потом бросает на тело теннисный мяч.
Ему плевать, найдут ее или нет. Но утром, когда экскаваторщик засыпает котлован щебнем и строительным мусором и замечает проблеск рыжеватых светлых волос, он принимает ее за мертвую кошку – по крайней мере, так он твердит себе по ночам, когда лежит без сна и думает, что это мог быть человек.
Ее убийца забирает свой сувенир, а сумочку выбрасывает на пустырь. Сначала до ее содержимого добираются мародеры, и только потом какой-то добропорядочный гражданин относит в полицию. Но уже слишком поздно – полицейские не могут установить личность по одному только набору кассет. На них записаны трескучие из-за оцифровки песни с пластинок, которые Большая Джейн ставила в своей квартире в Гайд-парке: «Мамас энд Папас», Дасти Спрингфилд, «Лавинг Спунфул», Питер, Пол и Мэри, Дженис Джоплин.
В ту ночь Джемми ложится спать раньше обычного, оправдав боль подпольного аборта небольшим отравлением. Родители верят ей и так и не узнают правду. Ее жених не возвращается из Вьетнама – или возвращается, но не к ней. Она оканчивает школу с неплохими оценками, поступает в колледж, но в двадцать один отчисляется и выходит замуж. Спокойно рожает троих детей. В тридцать четыре все же заканчивает учебу и устраивается работать в городскую парковую службу.
Девушки из «Джейн» волнуются из-за Марго, но не знают, что с ней случилось. Думают, может, она просто устала, собрала вещи и сбежала к бывшему парню в Канаду. К тому же им хватает других проблем. Через год полиция устраивает облаву, арестовывает восьмерых женщин. Их адвокат задерживает рассмотрение на несколько месяцев: она ждет исхода громкого дела, которое, по ее словам, навсегда закрепит за женщинами право распоряжаться своим собственным телом.
Кирби19 ноября 1992
Первое подразделение – самое старое здание в тюрьме округа Кук, к которой как раз пристраивают два новых корпуса, чтобы разгрузить переполненные камеры. Раньше, когда в тюрьму можно было попасть с улицы, сам Аль Капоне отдыхал здесь за счет окружного бюджета. Но сейчас в подразделении ввели максимальный уровень безопасности, отгородившись от мира тремя заборами, обвитыми колючей проволокой. В каждом – свой контрольно-пропускной пункт, между которыми виднеются редкие пучки пожухлого газона. На фасаде готическими буквами выложено название, но, несмотря на львиные головы и ряды узких окон, выглядит он выцветшим и унылым.
Здание историческое, но о нем заботятся мало – это вам не Музей естественной истории и не Чикагский институт искусств, хотя правила посещения похожи: еду не приносить, руками не трогать.
Кирби не знала, что придется разуваться, чтобы пройти через рамку рентгена; на то, чтобы расшнуровать ботинки, у нее уходит пять минут, и еще столько же она зашнуровывает их обратно.
Признавать не хочется, но ей жутко страшно. Всему виной культурный шок. Тюрьма точно такая же, как в кино, только пахнет плохо и все вокруг постоянно напряжены. Воздух спирает от пота и злобы, а сквозь толстые стены слышится гул запертых в одном помещении людей. Краска на проходной облупленная и исцарапанная, особенно у засова, который охранник отворяет с глухим металлическим скрежетом.
Жамель Пельтье уже сидит за столом в комнате для посетителей. Он выглядит хуже, чем на фотографии из «Сан Таймс», которую отыскал Чет. Нет больше косичек: волосы коротко аккуратно подстрижены, зато кожа блестит от жира. У него большие глаза, густые ресницы и брови, на лбу – россыпь прыщей; он выглядит совсем юным, хотя ему уже двадцать пять. Чуть старше Кирби. Бежевая тюремная форма свисает с него мешком, на груди виднеется крупно напечатанный номер. Кирби машинально тянется пожать ему руку, но он вскидывает бровь, насмешливо выдыхает и качает головой.
– Черт. Только пришла, а уже правила нарушаю, – говорит она. – Спасибо, что согласился встретиться.
– Я тебя представлял по-другому, – отвечает он. – Шоколад принесла? – У него хриплый голос. Наверное, неудивительно, учитывая, что он пытался повеситься на собственных штанах и передавил гортань. Что еще делать человеку, которому только что добавили восемь лет к сроку.
– Прости. Как-то не подумала.
– Что, помочь мне хочешь?
– Я попытаюсь.
– Адвокат советовала с тобой не разговаривать. Она злится.
– Потому что я соврала?
– Ага. Они же в этом профессионалы. Совет тебе, подруга, – юристов лучше не обманывать. Все равно не прокатит.
– Прости. Я не знала, как еще выяснить детали дела.
– Так что, вы с ней договорились?
– Ну, я ей звонила, – вздыхает Кирби.
– Не, если она против разговора, то и я против, – говорит он, вставая. Зовет кивком головы охранника, и тот недовольно подходит, снимая с пояса наручники.
– Погоди. Ты меня даже не выслушаешь?
– В письме и так все черным по белому. Ты думаешь, что настоящий убийца – тот же псих, который напал на тебя. – И все же он медлит.
– Пельтье, – рявкает охранник. – Ты идешь или нет?
– Пока нет. Прости, Мо. Сам знаешь этих сучек, – самодовольно ухмыляется он.
– Как грубо, – стараясь держать себя в руках, говорит Кирби.
– Да мне насрать, – фыркает он. Но на мгновение маска пропадает, и Кирби видит его настоящего: молодого парня, напуганного до чертиков. И это знакомое чувство.
– Ты ее убил?
– Серьезно? Ты какого ответа ожидаешь? Здесь все будут твердить, что невиновны. Знаешь, что? Я тебе помогу, но только если сделаешь для меня что-нибудь полезное.
– Могу написать статью.
Несколько секунд он глядит на нее, а потом ухмыляется во весь рот.
– Капец. Прикалываешься? Это ты уже предлагала.
– Ты играешь в баскетбол? Я про тебя напишу. – На самом деле статья вышла бы очень даже хорошая. Тюремный баскетбол. Даже Харрисон вряд ли откажет.
– Не. Железо тягаю.
– Ладно. Тогда могу взять у тебя интервью. Расскажу твой вариант развития событий. Даже в журнале опубликую. – Она сомневается, что он купится на упоминание «Скримин’», но вариантов попросту нет.
Он хмыкает, словно все еще сомневается. Но Кирби знает: все люди хотят, чтобы их хоть кто-нибудь выслушал.
– Ну и что ты хочешь узнать?
– Где ты был во время убийства?
– Трахался с Шанти. Шикарная девушка, и жопа ого-го. – Он стучит пальцами о ладонь, и шлепанье получается ужасно правдоподобным. – Ну ты-то знаешь, малышка.
– Я тоже могу встать и уйти.
– О-о. Что, разозлилась?
– Меня злит только то, что психопат, режущий девушек, гуляет на свободе. Я его и ищу, придурок. Ты мне поможешь или нет?
– Да расслабься. Я просто шучу. С Шанти я был, с Шанти. Но она отказалась давать показания, потому что была на УДО. У меня ж были судимости, ей нельзя было со мной тусоваться. Лучше уж я окажусь в тюрьме, чем мать моего ребенка. Мы думали, дело быстро развалится. Обвинения-то были бредовыми.