– Знаю.
– Машину мы украли, это да. А девчонку не трогали.
– Но вы проезжали рядом с местом убийства. Никого не видели?
– А поподробнее можно? Мы кучу народа видели. И нас тоже видела куча народа, в этом-то и проблема. Надо было остаться у озера, никто б и слова не сказал. Но нет, присралось нам покататься по Шеридан. – Он задумывается. – Но мы останавливались поссать около леса. Примерно в том месте, кстати. Видели одного мужика – чудила какой-то.
Внутри у Кирби все мигом переворачивается.
– Он хромал?
– Ага, – отвечает Жамель, потирая трещину на губе. – Да, точно. Хромал, я хорошо помню. Переваливался так странно. И дергался, озирался постоянно.
– Вы хорошо его разглядели? – У нее перехватывает дыхание. Неужели. Вашу ж мать, неужели!
– Ну так, неплохо. Мы через дорогу стояли. Даже не обратили на него внимания. Но он хромал. Это я видел.
– Во что он был одет? – осторожно спрашивает она. Хочется верить, что он говорит правду, но…
– В черный пуховик и джинсы. Я еще подумал, что это странно, на улице-то жара. Видимо, хотел скрыть кровь, че думаешь?
– А сам он как выглядел? Темнокожий, да? – Вот тебе и наводящий вопрос.
– Черный как ночь.
– Сволочь, – выдыхает она. Злится и на него, и на себя – сама же подсказывала ему правильные ответы! – Ты мне врешь.
– А ты и довольна, – парирует он. – Думаешь, если бы я видел какого-то подозрительного придурка, не рассказал бы полиции?
– Они могли не поверить. Ты ведь был их главным подозреваемым.
– А теперь ты заявилась, ага. Слушай, знаешь, а ты и правда можешь написать про меня статью!
– Даже не надейся.
– Черт, вот так набрешешь бабе, что она хочет услышать, а она еще и недовольна. Сказать тебе, чего я хочу? – Он жестом просит ее придвинуться, чтобы охранник их не услышал. Помедлив, Кирби наклоняется ближе, хотя понимает, что его предложение ей не понравится. Он выдыхает прямо на ухо: – Позаботься о моей малышке. Лили. Ей восемь, уже почти девять, и у нее диабет. Найди ей лекарства и проследи, чтобы мамаша их не толкнула, а то ей нужны деньги на крэк.
Кирби резко отстраняется, а Жамель только хохочет.
– Ну как тебе? Душещипательно, правда? Можешь даже пофоткать нас с коротышкой. Прикинь, она тянет ручки через решетку, по щеке катится слеза, волосы собраны в хвостики… Даже разноцветные резинки можно купить, знаешь такие? О, заодно напиши-ка петицию, пусть народ протестует у входа в тюрьму с плакатами. Так и приговор мой обжалуют, а?
– Мне очень жаль, – говорит Кирби. Она совершенно не готова к враждебности, к дикому отчаянию, которое насквозь пропитывает тюрьму.
– Жаль тебе, – ровным голосом повторяет он.
Кирби резко встает, чем застает охранника врасплох.
– У вас еще восемь минут, – говорит он, взглянув на часы.
– Я закончила. Простите, я лучше пойду. – Она закидывает сумку на плечо, и охранник, отперев замок, раскрывает перед ней дверь.
– Да сдалась мне твоя жалость! – кричит Жамель в спину. – В следующий раз приходи с шоколадом! И печенье с ореховой пастой принеси! И про помилование не забудь, слышишь?!
Харпер16 августа 1932
Окна цветочного магазина в отеле «Конгресс» прикрыты тяжелой занавесью древовидных папоротников, словно сценической кулисой. Все, чтобы порадовать глаз гостей, проходящих через фойе. Харперу здесь не нравится: слишком жарко, он у всех на виду, и цветы чересчур приторно пахнут. Тяжелый, спертый запах пробирается в голову, давит на глаза. Поскорее бы выбраться отсюда.
Но жирный гомик в фартуке никак не успокоится: показывает весь цветочный ассортимент, который есть в наличии. Гвоздики выражают благодарность, розы – любовь, ромашки – дружбу и верность. Из-под закатанных рукавов у него выглядывают кучерявые волоски, похожие на лобковые; доходят они практически до костяшек.
Харпер поддался порыву. Всегда был осторожен, а тут вдруг решил рискнуть. Выждал четыре месяца, чтобы не вызвать подозрений излишней настойчивостью.
Она не похожа на его девушек. В ней нет внутреннего свечения. Но она лучше всех остальных пустышек, которые различаются только одеждой да временем, в котором живут. Ему нравится ее незрелая злоба. Нравится идти вопреки судьбе.
Харпер проходит мимо алых и желтых роз и касается пальцами лилии, непристойно раскрывшей свой венчик. Золотистая пыльца тут же падает на черно-белую плитку.
– Хотите выразить соболезнования? – спрашивает флорист.
– Нет. Это приглашение.
Он сводит лепестки лилии вместе, и что-то внутри жалит его. Рука дергается, и он сжимает цветок в кулаке, попутно сшибая пару длинных цветов на пол. В подушечке пальца торчит жало с раздувшимся и опустевшим ядовитым мешочком. Из-под раздавленных лепестков выползает пчела – без крыльев, с подвернутыми лапками.
Флорист быстро на нее наступает.
– Вот же чертовы насекомые! Прошу прощения, сэр. Видимо, с улицы залетела. Принести вам льда?
– Только цветы, – отвечает Харпер и трясет рукой, пытаясь избавиться от жжения. Укус пылает огнем. Но благодаря ему проясняются мысли.
«Медсестре Этте, – пишет он на карточке, потому что не помнит фамилию. – Елизаветинский зал, отель «Конгресс», 20:00. С наилучшими пожеланиями, Ваш поклонник».
На обратном пути, несмотря на пульсирующую боль укуса, он останавливается перед витриной ювелирного магазина и покупает серебряный браслет с небольшими подвесками. Этта получит его, если явится. А то, что точно такой же уже висит у него на стене, – обыкновенное совпадение.
Когда он приходит, Этта уже сидит за столом и оглядывается, крепко сжимая сумочку. Ее бежевое платье подчеркивает фигуру, но немного давит в руках – видимо, она его одолжила, – а каштановые волосы подстрижены и уложены крупными гладкими волнами. Заметив его, она усмехается. Музыканты только начинают налаживать инструменты; пианист наигрывает приятную, бессмысленную мелодию.
– А я знала, что цветы от тебя, – насмешливо говорит она.
– Правда?
– Ага.
– Я решил рискнуть, – говорит он и добавляет, потому что не может сдержаться: – Как поживает твой новый друг?
– Доктор? Он куда-то исчез. Ты не слышал? – В ее глазах блестит желтый свет канделябров.
– Если бы слышал – не стал бы так долго тянуть.
– Говорят, он обрюхатил какую-то девушку и сбежал вместе с ней. Или проиграл все деньги на ставках и попал в неприятности.
– Бывает.
– Урод. Чтоб ему сдохнуть.
Официант приносит лимонад. С алкоголем, за который пришлось доплатить отдельно. Но он слишком горький; Харпер чуть не выплевывает его прямо на стол.
– У меня для тебя подарок. – Он достает из кармана бархатную коробочку и пододвигает к Этте.
– Как мне повезло, – отвечает та, но коробочку не берет.
– Открой.
– Ладно. – Она достает браслет и поднимает к свету. – Ну и зачем?
– Ты мне интересна.
– В прошлый раз я тебе отказала, вот ты и хочешь меня добиться.
– Может, и так. А может, это я убил твоего доктора.
– Что, правда? – Она набрасывает браслет на запястье и протягивает руку, чтобы Харпер помог его застегнуть. Чуть сгибает ее, и сухожилия резко выступают под кожей, покрытой тонкой сеточкой вен. Рядом с ней он растерял всю уверенность. Чтобы очаровать ее, недостаточно природной харизмы – она слишком хорошо его знает.
– Спасибо. Хочешь потанцевать? – спрашивает она.
– Нет.
Люди все прибывают и прибывают. Женщины одеты лучше, опаснее: тонкие лямки, расшитые пайетками платья. Мужчины, не стесняясь, расхаживают в шикарных костюмах. Зря он сюда пришел.
– Тогда пойдем к тебе.
Она его проверяет. И не только его – саму себя тоже.
– Уверена? – спрашивает он. Пчелиный укус напоминает о себе тупой болью.
Он ведет ее кружным путем, долгим, но полупустынным. Она жалуется на высокие каблуки, но в итоге снимает их вместе с чулками и идет босиком. Последние пару улиц Харпер закрывает ей глаза ладонью, и какой-то старик бросает на них брезгливый взгляд, но Харпер целует Этту в макушку. «Видишь? – будто бы говорит он. – Просто забавы влюбленных». Так оно и есть в целом.
Не убирая руки с ее глаз, он отпирает дверь и проводит Этту под прибитыми досками.
– Что такое? – хихикает она. В учащенном тяжелом дыхании Харпер слышит ее предвкушение.
– Увидишь.
Заперев дверь, он отпускает ее и проводит в гостиную, переступая темное пятно, оставшееся на выщербленном паркете коридора.
– Впечатляет, – говорит она, оглядывая обстановку. Замечает графинчик виски, который Харпер недавно наполнил. – Выпьем?
– Нет, – отвечает он и хватает ее за грудь.
– Пойдем в спальню, – шепчет она, когда он разворачивает ее к дивану.
– Здесь. – Он толкает ее лицом вниз и пытается задрать платье.
– Там молния. – Она дергает металлический язычок и виляет бедрами, поднимая платье до талии. Харпер понимает: еще немного, и он просто не выдержит. Он заламывает руки ей за спину.
– Не шевелись, – шипит он. Закрывает глаза и представляет своих девушек. Как они открываются перед ним. Как вываливаются их внутренности. Как они кричат и сопротивляются.
Все заканчивается слишком уж быстро. Натужно застонав, Харпер скатывается с нее; его штаны спущены до лодыжек. Этту хочется ударить. Это она во всем виновата. Шлюха.
Но она оборачивается и целует его, дразнит прикосновениями хитрого язычка.
– Мне понравилось. – Она спускается поцелуями ниже, и хотя повторно у него не встает, в этот раз он получает больше удовольствия, чем в предыдущий.
– Хочешь, кое-что покажу? – спрашивает он, рассеянно потирая отпечаток помады на яйцах. Этта сидит на полу у его ног, скручивая сигарету. Платье спадает у нее с плеч.
– Я уже все видела, – косо ухмыляется она.
Он натягивает штаны.
– Одевайся.
– Как скажешь. – Браслет тихо звенит, соскользнув по запястью, когда она затягивается сигаретой. Этта выдыхает облако дыма, и оно окутывает красивый изгиб ее губ.