Вот он приходит в бюро подбора секретарей и произносит: «Мне нужна девушка! Вот эта, и только она».
Вот он берет ее за руки и мягко отнимает их от пола, который она скребет, стоя на коленях, как Золушка (и кого волнует, что у нее есть швабра). И с ужасающей нежностью говорит: «Тебе больше не нужно так убиваться».
Она не ожидала, что он найдет ее по пути на работу. Хочется плакать: от радости, но вместе с тем – от злости, потому что она совсем не готова. Немытые тусклые волосы, наскоро замотанные шарфом, замерзшие ноги, обветренные руки с обкусанными ногтями. Она даже не красилась – зачем, когда на работе весь день нужно разговаривать по телефону, и судят ее только по голосу. «Отдел продаж каталога «Сирс», что вы желаете заказать?»
Однажды фермер, который хотел купить тахометр для трактора, сделал ей предложение руки и сердца. «Под такой голос я готов просыпаться каждое утро», – заявил тогда он и умолял встретиться с ним, когда он приедет в город. Она лишь рассмеялась. Сказала: «Голос – это еще не все».
Элис уже встречалась с мужчинами, которые хотели, чтобы она была другой, не такой, как на самом деле. Отношения с ними заканчивались плачевно, а все приятные моменты она делила с партнерами, которые знали, на что идут. Но им была нужна страсть, а не долгосрочные отношения. А Элис хочется «воскресной любви», как поется в известной песне[10]. Любви, что продлится дольше субботней ночи, наполненной поцелуями с привкусом джина. Самые долгие ее отношения длились десять месяцев, и то он постоянно разбивал ей сердце, а потом возвращался снова. Элис хочется большего. Хочется всего сразу. Она даже начала копить деньги на переезд в Сан-Франциско: поговаривают, там легче жить таким, как она.
– Где же ты был? – спрашивает она, не сдержавшись. В голосе слышится раздражение, и она злится сама на себя. Но прошло десять лет, и все это время она ждала, надеялась, ругала себя за то, что возлагает мечты на мужчину, который поцеловал ее на сельской ярмарке и исчез.
Он отвечает с грустной улыбкой:
– У меня были дела. Но они больше не имеют значения. – Он берет ее под руку и разворачивает в сторону озера. – Пойдем? – спрашивает он.
– Куда?
– На вечеринку.
– Но я совсем не одета. – Она останавливается и расстроенно воет: – Я такая швабра!
– Это частная вечеринка. Для нас двоих. И ты замечательно выглядишь.
– Ты тоже, – краснея, отвечает она и вместе с ним идет к озеру Мичиган. Она абсолютно уверена: для него внешность не главное. Ведь она помнит, как он смотрел на нее в день их встречи. И сейчас видит в его глазах то же самое: обжигающее желание и безоговорочное принятие.
Харпер1 декабря 1951
Они заходят в холл отеля «Конгресс», рука об руку минуют неработающие эскалаторы, занавешенные белыми простынями, как трупы. Никто не обращает на них внимания. Отель ремонтируют – видно, солдаты изрядно потрепали его за время войны. Еще бы, столько курить, пить и водить к себе женщин.
Над золотистыми дверями лифта полукруглое табло, украшенное венками из плюща и грифонами. Цифры ползут вниз, поочередно зажигаясь. Отсчитывают этажи и минуты, оставшиеся у Элис. Харпер держит руки у паха, скрывая свое возбуждение. Он еще не позволял себе такой дерзости. Пластиковый контейнер для таблеток, отобранный у Джулии Мадригал, прожигает его карман. Пути назад нет. Все так, как должно быть. Так, как он себе представлял.
Они поднимаются на третий этаж, и он распахивает тяжелые двойные двери, пропуская ее в Золотой зал. Находит выключатель. За неделю – за двадцать лет, прошедших с их свидания с Эттой, – обстановка практически не изменилась, только столы и стулья составлены друг на друга, а балкончики задернуты тяжелыми шторами. Над головой пересекаются арки с лепниной в стиле эпохи Возрождения: обнаженные фигуры среди золоченых листьев и лоз. Харпер знает, что традиционно они считаются романтичными, но в том, как они тянутся за утешением, лишившись привычных танцев и музыки, он видит лишь муку.
– Где мы? – ахает Элис.
– В банкетном зале. Их здесь несколько.
– Как красиво, – говорит она. – Но здесь больше никого нет.
– Я хотел побыть с тобой наедине, – отвечает он и кружит ее в объятиях, заслышав в голосе нотку сомнений. Напевая песню, которая еще не написана, он ведет ее в танце. Не совсем вальс, но нечто похожее. Он научился ему так же, как и всему остальному: наблюдая и повторяя.
– Ты что, пытаешься меня соблазнить? – спрашивает Элис.
– А ты позволишь?
– Нет! – отвечает она, но Харпер видит, что под «нет» скрывается «да». Она смущенно отводит взгляд, но поглядывает из-под ресниц. Ее щеки красные от мороза, и он злится и путается в собственных чувствах, потому что действительно хочет ее соблазнить. Этта оставила в душе дыру.
– У меня для тебя подарок, – говорит он, переборов себя. Достает из кармана бархатную коробочку и открывает. Внутри лежит серебряный браслет, тускло поблескивающий на свету. Он с самого начала принадлежал ей. Зря он отдал его Этте.
– Спасибо, – благодарит она удивленно.
– Надень. – Он срывается, хватает ее за руку, и она морщится от боли. Что-то в ее взгляде меняется; она вдруг понимает, что осталась в пустом зале наедине с человеком, которого видела всего раз десятилетие назад.
– Но я не хочу, – осторожно отвечает она. – Приятно было увидеться… Боже, я даже не знаю, как тебя зовут.
– Харпер. Харпер Кертис. Но это неважно. Я хочу тебе кое-что показать, Элис.
– Нет, я лучше… – Она вырывается из его хватки, а когда он бросается на нее – дергает за ножку стула. Вся башня падает на него, и пока Харпер выбирается из-под завала, она успевает добежать до боковой двери.
Харпер не отстает. За дверью его встречает полутемный коридор обслуживания; с труб, проложенных на потолке, свисает проводка. Он достает нож.
– Элис, – зовет он с наигранным дружелюбием. – Вернись, дорогая. – Он медленно, спокойно проходит по коридору, спрятав руку за спину. – Прости меня, солнышко. Я не хотел напугать.
Он заходит за угол. У стены стоит стеганый матрас в коричневых пятнах. Хватило бы ей ума – спряталась бы за ним, подождала, пока Харпер пройдет.
– Я не сдержался, понимаю. Но я столько лет тебя ждал. Так долго.
Впереди он замечает кладовку. Сквозь щель приоткрытой двери снова виднеются сложенные друг на друга стулья. Она могла бы скрыться за ними, выглядывая в коридор через ножки.
– Помнишь, что я говорил? Ты сияешь, моя дорогая. Тебе не спрятаться в темноте.
Так и есть. Свет действительно выдает ее – точнее, тень, скользнувшая по ступеням, ведущим на крышу.
– Если браслет тебе не понравился, так бы мне и сказала. – Он делает вид, что собирается уйти глубже в здание, а потом резко разворачивается и взлетает по шаткой деревянной лестнице, переступая по три ступени зараз.
В резком неоновом свете испуг Элис читается еще ярче. Он взмахивает ножом, но задевает лишь рукав куртки, на котором остается длинный надрез. Она кричит в ужасе и бежит вверх, мимо дребезжащего бойлера с медными кранами и пятнами сажи на стенах.
Рывком распахнув тяжелую дверь, она вырывается на ослепляющий свет солнца. Харпер отстает лишь на секунду, но Элис хлопает дверью и попадает ему по левой ладони. Заорав, он отдергивает руку.
– Сучка!
Щурясь, он выходит на свет, зажав ушибленную ладонь под мышкой. Она не сломана, но болит просто ужасно. Нож он больше не прячет.
Элис стоит на небольшом выступе между круглыми крышными вентиляторами, лопасти которых лениво вращаются. В руках у нее зажат обломок кирпича.
– Иди сюда. – Он манит ее ножом.
– Нет.
– Не хочешь по-хорошему, милая? Хочешь умереть по-плохому?
Она бросает в него кирпич. Он проносится мимо, не задев Харпера.
– Ну ладно, – говорит он. – Ладно тебе. Я тебя не трону. Я просто шучу. Иди ко мне, ну же. Пожалуйста. – Он тянется к ней, ласково улыбаясь. – Я люблю тебя.
Элис тоже расплывается в лучезарной улыбке.
– Я бы очень этого хотела, – отвечает она. А потом отворачивается и прыгает с крыши. Он даже не успевает вскрикнуть от шока.
Откуда-то снизу взмывает голубиная стая. А затем он остается на крыше один. Где-то на улице визжит женщина. Она голосит и голосит, как сирена.
Все пошло не по плану. Он достает из кармана круглый пластиковый контейнер, смотрит на него, словно в разноцветных противозачаточных таблетках, разложенных по дням недели, кроется потаенное знание. Вот только там его нет. В его руках – тусклый, ничего не значащий талисман.
Он сжимает его так сильно, что пластик трескается, а потом в отвращении кидает следом за Элис. Контейнер падает вниз, кружась в воздухе подобно детской игрушке.
Кирби12 июня 1993
Жара на улице стоит невыносимая, а в подвале Рэйчел все еще хуже: нагроможденные всюду вещи, кажется, нагреваются сами по себе, окутывая воздух липкой ностальгией. Когда-нибудь матери не станет, и Кирби придется разбирать весь бардак. Чем больше она выкинет сегодня, тем лучше.
Коробки она разбирает во дворе. Таскать их по шаткой деревянной лестнице тяжело, и спина начинает побаливать, но лучше уж так, чем торчать в подвале среди завалов, готовых вот-вот обрушиться ей на голову. В последнее время она только это и делает. Роется в старых коробках. И что-то подсказывает, что в этих она найдет не меньше болезненных воспоминаний, чем в никому не нужной картотеке детектива Майкла Уильямса, полной свидетельств чьих-то поломанных жизней.
На лужайку выходит Рэйчел и присаживается рядом, скрестив ноги. Она одета в джинсы и черную футболку, как официантка, а волосы стянуты в растрепанный хвостик. Ногти на босых длинных ногах покрашены красным лаком, настолько темным, что он кажется черным. В последнее время она начала красить волосы – выбранный каштановый цвет чуть темнее родного, но даже в нем видна седина.