– Где мои игрушки, мам?
– Я собиралась кому-нибудь их отдать.
– Но не собралась, – говорит Кирби. Отряхивает траву с колен, а потом возвращается в дом и спускается в подвал, стискивая фотографию в кулаке.
Выцветший пластиковый контейнер находится в сломанном холодильнике, который Рэйчел использует вместо шкафа. Он прячется под мусорным мешком, забитым всевозможными шляпами, с которыми Кирби раньше играла в переодевалки, а сверху придавлен деревянным веретеном, которое давно стоило продать какому-нибудь коллекционеру антиквариата.
Рэйчел сидит на ступенях, уткнувшись подбородком в колени, и наблюдает.
– Ты так и остаешься для меня тайной.
– Помолчи, мам.
Кирби снимает крышку; ящик похож на контейнер для еды, только внутри лежат старые игрушки. Кукла, которую она выпросила, потому что у всех в школе были такие, хотя она ей даже не нравилась. Барби и их дешевые контрафактные подружки самых разных профессий. От бизнес-леди с розовым портфелем до русалки. Обуви на них нет, а у многих не хватает руки или ноги. Голая кукла со сменной прической, растерявшая все наряды, робот, трансформирующийся в летающую тарелку, косатка в грузовом прицепе с логотипом «Мир моря», деревянная кукла с самодельными косичками из красной пряжи, принцесса Лея в белом комбинезоне и злодейка Эвил-Лин с золотой кожей. Ей вечно не хватало игрушек с женскими персонажами.
И там, под недостроенной башней из Лего, охраняемой оловянными индейцами, доставшимися от бабушки, Кирби находит пластиковую лошадку. Ее рыжая грива слиплась, испачканная в чем-то засохшем. Видимо, в соке. Но печальные глаза и глупая тоскливая улыбка остались прежними, как и бабочка на боку.
– Боже, – выдыхает Кирби.
– Ага, это она. – Рэйчел нетерпеливо ерзает. – И что дальше?
– Он мне ее подарил.
– Зря дала тебе косячок. Ты курить не умеешь.
– Да послушай ты! – орет Кирби. – Это он мне ее подарил! Урод, который пытался меня убить!
– Я не понимаю, что ты несешь! – обиженно вопит в ответ Рэйчел, окончательно сбитая с толку.
– Сколько мне на той фотографии?
– Лет семь? Восемь?
Кирби смотрит на дату: 1976. Ей было девять. Но когда они встретились, она была еще моложе.
– Ты считать вообще не умеешь, мам.
Почему она не вспомнила раньше?
Кирби переворачивает лошадку. Вместо подков у нее крупные штампы, разбитые по словам: «СДЕЛАНО. В ГОНКОНГЕ. ХАСБРО. 1982».
Кровь стынет в жилах. Белый шум травки усиливается, гудит в ушах. Она пересаживается на ступени чуть ниже Рэйчел. Берет маму за руку и прижимает ладонь к лицу. Ее вены выделяются синими ленточками среди мелких морщинок и редких пигментных пятен. Она стареет, и почему-то это пугает куда сильнее лошадки.
– Мне страшно, мама.
– Всем страшно, – отвечает Рэйчел. Прижимает голову Кирби к груди и гладит ее по спине, а она сотрясается и дрожит в ее объятиях. – Тише. Тише, солнышко, все хорошо. Все в порядке. Ты разве не знала? Это наш общий секрет. Всем людям страшно. Всегда.
Харпер28 марта 1987
Сначала Кэтрин, теперь Элис. Он нарушил правила. Вот зачем подарил Этте браслет? А теперь ситуация выходит из-под контроля, как грузовик, съезжающий с упора домкрата.
Осталось всего одно имя. Он не знает, что ждет его дальше. Но у него нет права на ошибку. Нужно сделать все так, как следует. Восстановить порядок вещей, воссоединить распавшиеся созвездия. Нужно довериться Дому. Перестать бунтовать.
Он открывает дверь, не навязывая ей собственной воли. Она сама приводит его в нужное время: 1987 год. Там он находит здание начальной школы и в вестибюле смешивается с толпой родителей и учителей, разглядывающих детские работы. «Добро пожаловать на нашу научную выставку!» – гласит рукописная растяжка над головой. Он проходит мимо вулкана из папье-маше, мимо деревянной дощечки с зажимами и проводами, которых нужно коснуться, чтобы загорелась лампочка; мимо плакатов, демонстрирующих высоту прыжка блохи и аэродинамику реактивных самолетов.
Его внимание привлекает карта звездного неба. Настоящих созвездий. Харпер останавливается перед ней, и стоящий за столом мальчик начинает смущенно зачитывать подготовленный текст:
– Звезды состоят из раскаленного газа. Они находятся очень далеко от нас. Иногда их свет добирается до Земли так долго, что звезда успевает умереть, а мы об этом даже не знаем. У меня есть телескоп, и я…
– Заткнись, – говорит Харпер.
Мальчик, кажется, вот-вот разревется. Он молча смотрит на Харпера, закусив дрожащую губу, а потом бросается в толпу. Харпер не обращает внимания. Он завороженно скользит пальцами по линиям, соединяющим звезды. Большая Медведица. Малая Медведица. Орион с поясом и мечом. Но стоит соединить точки по-новому, и они сложатся в совершенно другую картину. Кто вообще сказал, что эти созвездия – медведь да воин? Они вовсе на них не похожи. Просто люди во всем ищут закономерности. Отчаянно пытаются нащупать подобие порядка, ведь их ужасает мысль, что все на свете такое, как есть, просто потому, что так получилось. Это откровение сотрясает Харпера до самого основания; ему кажется, что он сейчас упадет, словно весь мир накренился.
Молодая учительница с русыми волосами, собранными в хвост, мягко поддерживает его под руку.
– Все в порядке? – приветливо спрашивает она, словно разговаривает с ребенком.
– Нет, – отрывисто говорит Харпер.
– Ищете проект вашего ребенка? – Рядом с ней стоит тот самый пухлый мальчишка, шмыгает носом, вцепившись ей в юбку. Харпер тоже цепляется, но за реальность; смотрит, как он вытирает нос рукавом, оставляя на темной ткани влажное пятно.
– Миша Патан, – говорит он, словно очнувшись.
– А вы ее?..
– Дядя, – отвечает он так же, как и всегда. Эта ложь еще ни разу не подводила.
– А, – удивленно произносит учительница. – Не знала, что у нее есть родственники в Штатах. – Она озадаченно оглядывает его, но все же подсказывает: – Миша очень умная девочка. Ее стенд у дверей рядом со сценой.
– Спасибо, – говорит Харпер и с трудом отворачивается от бесполезной карты звездного неба.
Миша оказывается маленькой смуглой девочкой с металлическими проволочками во рту, похожими на миниатюрные рельсы и на конструкцию, которую Харпер носил при переломе. Она слегка покачивается на носочках, хотя сама явно не замечает. Перед ней на столе ровным рядком стоят кактусы в горшочках, а за спиной висит разноцветный плакат с разными цифрами, в которые он внимательно вчитывается, но так и не понимает.
– Здравствуйте! Рассказать вам про мой проект? – с восторженным рвением спрашивает она.
– Я Харпер, – представляется он.
– Хорошо! – радостно кивает она, но все же сбивается, потому что не ожидала такого ответа. – А я Миша. Это мой проект. Эм, ну, как вы видите, я выращивала кактусы в почве с, эм, разным уровнем кислотности.
– А этот умер.
– Да. Я выяснила, что некоторые виды почвы кактусам не подходят. Вот, смотрите, я построила результирующий график!
– Да, вижу.
– Вертикальная ось показывает уровень кислотности, а горизонтальная…
– Мне нужна твоя помощь, Миша.
– А?
– Я скоро вернусь. Так быстро, как только смогу, но для тебя пройдет много времени. У меня всего одна просьба. Очень важная. Не растеряй свое сияние, ладно?
– Ладно! – отвечает она.
Когда он возвращается в Дом, талисманы пылают в мыслях огнем. Он видит их траектории, но впервые замечает, что они никуда не ведут. Их путь закольцован. Из петли не сбежать. Все, что ему остается, – поддаться.
Харпер12 июня 1993
Он отворяет дверь в ранний вечер 12 июня 1993 года – сегодняшнее число вывешено в окне почты. Со смерти Кэтрин прошло лишь три дня. Конец уже близок. Он знает, где искать Мишу Патан. Адрес написан на последнем оставшемся тотеме: «Милквуд Фармасьютикалс».
Компания расположена на противоположном конце города, в глубинах Вест-Сайда. Длинное, приземистое, серое здание. Он смотрит на него из окна пиццерии «Доминос» в торговом центре напротив, ковыряется в плавленом сыре и ждет. Субботним вечером парковка большей частью пустует, и только охранник со скучающим видом то и дело выходит покурить, а потом выбрасывает бычки в один из желтых мусорных баков, стоящих у торца здания. Закончив, он возвращается внутрь, приложив к замку карточку, болтающуюся на шее.
Харпер бы мог дождаться, пока она выйдет. Напасть на нее дома или в дороге. Мог бы забраться в машину. Других на парковке не осталось – только ее компактный синий седан, оставленный прямо у входа. Почему бы не спрятаться на заднем сиденье? Но Харпер не находит себе места, и голова болит так, что пульсация доходит до позвоночника. Тянуть больше нельзя.
В одиннадцать он покидает закрывшуюся пиццерию и медленно обходит здание, подгадав так, чтобы встретить вышедшего охранника.
– Не подскажете, который час? – спрашивает он, быстро приближаясь. В руке он сжимает разложенный нож, пряча его под полой пиджака.
Охранник встревожен его стремительными шагами, но сам вопрос такой безобидный, такой обыденный, что он машинально опускает взгляд на запястье, и Харпер тут же вонзает нож ему в горло. Ведет вбок, прорезая артерии, мышцы и сухожилия, и одновременно разворачивает мужчину, чтобы фонтан крови забрызгал баки, а не его. Пнув его под колени, он толкает охранника в прореху между мусорок, а их выдвигает подальше, прикрывая тело. Потом срывает пропуск и вытирает кровь о штаны мужчины. На все про все не ушло и минуты. Когда Харпер уходит к стеклянным дверям главного входа, из горла охранника еще раздаются булькающие хрипы.
В здании пусто; он поднимается по лестнице на четвертый этаж, подчиняясь инстинктам. Словно воспоминания, они ведут его мимо закрытых дверей, пока он не находит шестую лабораторию, двери которой приветственно раскрыты. Свет выключен; горит только лампа у нее над столом. Миша стоит к нему спиной, пританцовывая и громко фальшиво подпевая дребезжащей песне, доносящейся из наушников, убранных под хиджаб: «Все, чего она хочет». Измельчив листья в кашицу, она набирает ее пластиковым шприцем и переносит в конические пробирки с золотистой жидкостью.