Харпер проверяет число: газета сегодняшняя. Он медленно встает из-за стола. Руки трясутся.
– Все, ты дочитал? – спрашивает мужчина, за бородой которого прячется жирная шея.
– Нет, – рычит Харпер.
– Ну ладно. Расслабься, чего ты? Я просто хотел новости глянуть. Потом, когда закончишь.
Он медленно пробирается к туалетам, рядом с которыми стоит таксофон. На грязной цепочке болтается телефонная книга. В списках только одна Мазрахи. «Р». И адрес: Оак-парк. Видимо, мать. Тварь, которая солгала про смерть Кирби. Он вырывает страницу с ее информацией.
По пути к выходу он замечает, что жирдяй все же забрал газету. Ярость обуревает его. Подойдя, он хватает мужика за бороду и с силой бьет лицом о стол. От удара голова отлетает обратно; из носа начинает хлестать кровь. Несмотря на крепкое телосложение, из его горла вырывается высокий недоуменный всхлип. Люди вокруг замолкают и оборачиваются на Харпера, но тот не обращает внимания – отталкивая всех, кто попадается на пути, он проходит через вращающиеся двери.
Владелец с усами (седыми, не такими густыми, как раньше) выбегает из-за прилавка, кричит ему вслед:
– Убирайся отсюда! Эй, ты! Убирайся!
Но Харпер не слышит, потому что уже движется в сторону дома, страницу с адресом которого комкает в кулаке.
Рэйчел13 июня 1993
Осколки выбитого стекла тускло поблескивают на коврике у двери. Холсты без рам, развешанные по коридору, исполосованы чем-то острым, словно кто-то проходил мимо и порезал их в порыве непринужденной жестокости.
На кухне копии балерин Дега и островитянок Гогена, так резко контрастирующие друг с другом, смотрят со стенок шкафчиков на перевернутые коробки, содержимое которых разлетелось по полу.
На столе лежит раскрытый альбом. Разорванные на клочки фотографии валяются на полу как конфетти. Женщина в белом купальнике улыбается, щурясь на солнце; ее лицо разорвано пополам.
На полу в гостиной – опрокинутый изящный столик в стиле семидесятых, похожий на перевернутую лапами вверх черепаху. Лежавшие на нем безделушки, журналы и книги разбросаны по полу: бронзовая статуэтка с колокольчиком под юбкой лежит на боку рядом с фарфоровой птичкой – ее голова, отколовшись, оставила за собой рваную острую рану. Сама голова лежит рядом, пустым взглядом уставившись на худосочных девушек в уродливых модных одеждах, красующихся на страницах журнала.
Диван распорот длинными яростными ударами. В его зияющих ранах виднеется синтетическая набивка и каркасный скелет.
Наверху распахнута дверь, ведущая в спальню. Чернила заливают рабочий стол и бумагу, перекрывая рисунок, на котором любопытный утенок разговаривает со скелетом енота, съеденного медведем. Но часть написанного от руки стиха разглядеть можно:
«Как же жаль, что вся жизнь пройдет мимо. Но спасибо за то, что в ней было».
Украшение из цветного стекла медленно покачивается в лучах солнца, проникающих через окно, и по комнате в безумном танце пляшут радужные блики.
Соседи так и не приходят на шум.
Кирби13 июня 1993
– О, привет, – говорит Чет, отрываясь от «Черной орхидеи» с фиолетовой девушкой на обложке. – Я тут нарыл кое-что клевое! Загадка прямо в духе твоей бейсбольной карточки, смотри.
Он откладывает комикс и достает распечатку микрофильма, датированного 1951 годом.
– Шумиху тогда подняли знатную. Трансгендер покончила с собой, спрыгнув с крыши «Конгресса», но биологический пол выяснили только во время вскрытия. И это еще ничего, ты посмотри, что лежит рядом с ней. – Он указывает на фотографию безжизненной женской руки, выглядывающей из-под наброшенного пальто. Неподалеку валяется расплывчатый пластиковый кругляш. – Согласись, похоже на современный контейнер для противозачаточных?
– Больше похоже на карманное зеркальце, а за таблетки ты принимаешь разлетевшиеся бусины, – отмахивается Дэн. Не хватало еще, чтобы Анвар подпитывал безумие Кирби своими теориями. – Будь любезен, найди мне информацию по Хасбро, хочу узнать, когда они начали выпускать игрушечных лошадок. Да и ознакомиться с патентами в целом будет неплохо.
– Вижу, кто-то сегодня встал не с той ноги.
– Скорее, не в том часовом поясе, – ворчит Дэн.
– Пожалуйста, Чет, – перебивает Кирби. – Все, начиная с 1974-го. Это срочно.
– Да ладно, ладно. Начну с рекламы, а дальше посмотрю, как пойдет. О, кстати, Кирби, тебя тут какой-то псих искал, прям на пять с плюсом. Вы с ним чуть-чуть разминулись.
– Меня?
– Ага, настойчивый такой. Но без печенья. Пусть в следующий раз принесет, ладно? А то больно тяжко общаться с такими шизиками без чего-нибудь сладенького.
– Как он выглядел? – поднимает голову Дэн.
– Да не знаю. Типичный псих. Одет неплохо. Темный пиджак, удлиненный такой. Джинсы. Худоватый немного. Голубоглазый. Спрашивал про заметку о школьных спортсменах. Прихрамывал, кстати.
– Твою мать, – произносит Дэн, но Кирби приходит в себя первой. В конце концов, она четыре года ждала его возвращения.
– Когда он ушел? – Она бледнеет настолько, что россыпь веснушек выделяется ярче обычного.
– Вы что так перепугались?
– Чет, когда он ушел?!
– Да минут пять назад.
– Кирби, погоди. – Дэн пытается схватить ее за руку, но слишком поздно: она бегом бросается к выходу. – Черт!
– Ого. Страсти накаляются. Что случилось-то? – спрашивает Чет.
– Звони в полицию, Анвар. Свяжись с Энди Диггсом, не дозвонишься – вызывай, черт, как его там? Детектива Амано! Он расследует убийство кореянки.
– И что им сказать?
– Что угодно, лишь бы они приехали!
Сбежав по лестнице, Кирби выскакивает на улицу. Не зная, куда податься, она кидается в сторону Норт-Уобаш и останавливается на мосту, выискивая его.
Река сегодня буровато-зеленая, прямо как крыша проходящего по ней остроносого парохода. Дребезжащий голос, усиленный мегафоном, рассказывает что-то про башни-близнецы Марина-Сити.
Набережная полнится туристами в одинаковых солнцезащитных панамах, шортах и с камерами на шеях. Какой-то клерк, подвернув рукава пиджака, сидит на красных перилах моста и ест сэндвич, отмахиваясь ногой от все ближе и ближе подбирающейся чайки. Сбившись в кучу, люди переходят дорогу под сигнал светофора, но расходятся в разные стороны, стоит им сойти с пешеходного перехода. Заметить кого-то конкретного среди них невозможно. Кирби осматривается, отсекая людей по расе, полу и телосложению. Афроамериканец. Женщина. Женщина. Толстяк. Мужчина в наушниках. Парень с длинными волосами. Парень в костюме. Парень в бордовой футболке. Другой, снова в костюме. Видимо, близится время обеда. Коричневая кожаная куртка, черная рубашка, синий комбинезон, зеленые полоски, черная футболка, еще одна, инвалидная коляска, очередной костюм. Все не то. Она его упустила.
– Твою мать! – орет она, запрокинув голову. Мужчина на перилах вздрагивает, чуть не выронив сэндвич, а чайка с недовольным криком взмывает в воздух.
Мимо проезжает 124-й автобус, перекрывая обзор, и мозг будто уходит на перезагрузку. Через мгновение она замечает его: бейсбольная кепка покачивается в толпе, на каждом шаге ныряя вниз, словно надета на хромом человеке. Кирби срывается с места. Она не слышит, как зовет ее Дэн.
Она перебегает дорогу, едва не угодив под колеса бело-бежевого такси. Водитель останавливается посреди перекрестка, не убирая руку с клаксона, и орет на нее через открытое окно. Автомобили вокруг начинают нервно сигналить.
– Совсем спятила? Чего под машины бросаешься! – кричит на Кирби какая-то женщина в блестящих брюках и за руку утаскивает с дороги.
– Пусти! – Кирби отталкивает ее и пробирается сквозь полуденную толпу, пытаясь не упустить его из виду. Промчавшись мимо родителей с коляской, она ныряет под железнодорожную эстакаду – после яркого света глаза привыкают к тени не сразу, и этого мгновения хватает, чтобы он потерялся в толпе.
Она озирается, поверхностно всматриваясь в прохожих. Взгляд привлекает ярко-красная вывеска «Макдоналдс», и рядом с ней она замечает стальную лестницу, ведущую к станции. На самом верху мелькают знакомые джинсы; разглядеть их обладателя Кирби не успевает, но ей и не нужно: на ступенях его хромота проявляется особенно сильно.
– Стой! – кричит она, но голос тонет в шуме машин. Над головой грохочет поезд; она бросается вверх по лестнице, на ходу пытаясь нашарить в кармане жетон, но в итоге перепрыгивает через турникеты, взлетает на платформу и врывается в закрывающиеся двери, даже не посмотрев направление поезда.
Она с трудом переводит дыхание, но смотрит под ноги: не решается поднять взгляд, потому что боится увидеть его. «Давай! – думает она, злясь на себя. – Ну же, дура!» Решившись, она вызывающе вскидывает голову и оглядывается. Пассажиры стараются лишний раз не встречаться с ней взглядом – даже те, мимо кого она пропихнулась в вагон. Только маленький мальчик в синей камуфляжной куртке таращится на нее с присущим детям упорством. Он похож на персонажа из детской книжки, и при мысли об этом Кирби начинает душить смех – то ли от облегчения, то ли от потрясения.
Его нигде нет. Видимо, она с кем-то его перепутала. Или он сел на обратный поезд. Сердце уходит в пятки. Она потихоньку пробирается по трясущемуся вагону к тамбуру, то и дело пошатываясь на поворотах. Стекло на дверях исцарапано – это даже не граффити, а коллективное творчество сотен скучающих пассажиров, у которых в кармане завалялись перочинные ножики или лезвия бритвы.
Опасливо заглянув в соседний вагон, Кирби тут же отшатывается. Он стоит у двери и держится за поручень, низко натянув на глаза бейсболку. Но она узнает его по телосложению, сутулым плечам, линии челюсти и неровному профилю. На нее он даже не смотрит – его взгляд устремлен на проносящиеся мимо крыши домов.
Кирби отходит от дверей, поспешно соображая. Достает из рюкзака куртку Дэна, набрасывает ее на плечи, а шарф с шеи по-старушечь