И снова все испортил угрюмый Петр. Как и вчера, он ни с того ни с сего, без предупреждений и тем более объяснений, резко повернул своего коня вправо и съехал с тропы. И вновь, как и вчера, начал круто взбираться вверх косогором. Непонятно куда и непонятно зачем.
Вот же черт его побери! Так подумали мы все. Кошон позади нас опять лишь горестно замахал руками.
Пришлось нам всем карабкаться вслед за Петром. Все было так же, как вчера: крутой косогор до самого неба, лезущие вверх на пределе возможностей лошади… Хорошо хоть, что нынче был просохший склон!
Пожалуй, сегодняшний подъем был даже круче, чем накануне. Мой конь несколько раз вставал на склоне, замерев и дрожа, не в силах больше карабкаться вверх со мной в седле, с тяжелыми суминами по бокам. Тогда я спешился и медленно полез впереди него, дергая за веревку. Так мы взбирались все выше и выше, совершенно не понимая, зачем мы это делаем. Разве не проще было бы спуститься к Юнгуру лесом, а не подниматься от реки наверх к облакам, непонятно с какой целью? Подъем оказался затяжным – не меньше 400 м по вертикали от тропинки на косогоре, которая и без того бежала выше границы леса. Чибит остался где-то очень далеко внизу, мы лезли сейчас куда-то в направлении вершины огромной горы.
Часа полтора спустя, изрядно уставшие, мы выбрались на небольшую круглую каменистую шишку, выступающую из горы. Там спешились и сделали короткий привал. С круглой шишки мы видели практически все течение Чибита – от перевала Ашра-Чибит до впадения в Юнгур. Позади нас виднелся длинный косогор, на который мы потратили два дня. Перед нами падала вниз километровая пропасть к Юнгуру, река петляла далеко внизу. Справа уходил вверх склон горы. Юнур внизу был очень живописен. По его берегам рос густой лес, виднелись зеленые поляны, за рекой круто поднимались высокие горные стены. Влево вдалеке внизу мы видели голубые ущелья примерно там, где Юнгур впадает в Аргут. Вправо нам открывалась вся большая долина Юнгура высоко вверх, километров на пятнадцать.
Тишина. Кто-то курит, кто-то пьет чай. Яркое солнце греет и слепит нас. Ветра нет, полный штиль.
– Мы это место называем «маяк»! – рассказывает Кошон. – Оно на углу горы, отсюда открывается вид во все стороны, как с маяка. И само это место тоже видно отовсюду. Вот поэтому и назвали его «маяк».
На круглом бугре никаких следов человека: ни спички, ни бумажки. Только медленно колышется теплый воздух и сушит траву солнце.
Однако как мы отсюда попадем к Юнгуру? Ничего кроме пропасти с маяка не видно, а до берега реки будет поболее километра по вертикали.
Петр и Кошон в сторонке обсуждают этот же вопрос. Подойдя к нам, Кошон сообщает:
– Здесь есть одна старая тропа, верхом. Но она уходит шибко далеко, в самые верховья (Юнгура), а нам надо прямо здесь где-нибудь спуститься. Во-о-он на ту поляну! – Кошон показывает вниз, где прямо напротив маяка на другом берегу реки лежит большая ровная зеленая поляна. И правда, прекрасное место для стоянки конной группы.
До поляны от маяка рукой подать, чуть больше километра, но по вертикали. Между нами пропасть. Как же мы туда попадем, на эту полянку? Мы начинаем подозревать неладное и волноваться. Я разворачиваю карту и убеждаюсь, что никакой тропы на ней нет: ни до маяка, ни самого маяка, ни от маяка дальше – что верхом по гребню, что прямо вниз. Короче, едем дикими охотничьими тропами, знакомыми только молчаливому Петру. Спрашивать его о чем-то бесполезно. Будем просто следовать за ним, и будь что будет.
Сели на коней и двинулись дальше. Проехали небольшое седло, на котором действительно была видна едва заметная старая тропа. Она убегала вершиной склона далеко вперед и терялась там среди камней. Нам же надо было прямо вниз, к Юнгуру, и тогда мы снова съехали с тропы.
Вниз падала длинная серебристая осыпь, метров в тридцать шириной, очень крутая. Она уходила вниз так далеко, что мы даже сверху не видели ее нижнего края. Судя по всему, это было ложе огромной лавины, которая сошла здесь когда-то, сметая на своем пути, как бритвой, могучие деревья лежащего ниже нас густого хвойного леса. Осыпь вся была устлана плоскими острыми камнями, с режущими изломанными краями, в толстом слое которых вязли ноги и утопали копыта лошадей. Мы начали спуск по осыпи. Уклон был большой, и мы сползали вниз почти лежа на спинах, упираясь ногами и руками. Сзади осторожно съезжали вслед за нами на своих напряженных крупах тяжело навьюченные кони. Съезжала и хрустела осыпь, катились серебристые камни, мы молчали и пыхтели от напряжения. Еще громче пыхтели позади нас потные кони. Жаль, никто нас не видит здесь! Вот так конный поход! Мы были похожи скорее на спускающихся с вершины скалолазов, зачем-то прихвативших с собой на восхождение коней, чем на степенно едущих по тропе конников.
А уж эти алтайские лошади – настоящее чудо света! Кажется, что им подвластно решительно все. На вид скромные, невзрачные, невысокие, непородистые, они смело направляются туда, куда не всякий человек решится сунуться. Они спокойно трусят по узким тропкам над отвесными пропастями, карабкаются по почти отвесным стенам, переходят вброд бурные горные реки, продираются через густые буреломы, переходят, проваливаясь по брюхо, снежные поля, не пугаются болот, одолевают километровые крутые перевалы и при этом еще везут на себе людей с их грузами. Лошади – настоящие, скромные и незаменимые герои Алтайских гор. Что люди делали бы без них, как они выжили бы без них? Да никак! Алтай никогда не был бы освоен и обследован людьми, если бы не алтайские кони.
Таким вот манером, отдуваясь и сползая вместе с осыпью и лошадьми вниз, мы постепенно съедаем высоту. Спуск физически очень труден, но не опасен. Тем более день выдался ясный, жаркий, камни по осыпи сухие. Через час медленного, осторожного спуска мы приближаемся к нижней части осыпи. Маяк остается высоко над нашими головами. Юнгур, напротив, заметно к нам приблизился. Его шум стал громче, мы уже различаем детали на его мчащейся воде, на его живописных берегах.
Вдруг мы замечаем, что осыпь внизу резко обрывается в скалистую пропасть. А ведь мы стравили спуском по ложу лавины хорошо если только половину высоты от маяка до реки. Одновременно с этим Петр начинает совершать свои маневры. Он смещается ниже меня к правому краю осыпи и принимается искать выход с осыпи в сплошной лес, который давно уже встал по правую сторону от нас.
Так как мы спускаемся вдикую, без всякой дороги, то Петр ищет выход с осыпи на звериную тропу, которыми изрезана вся горная тайга. Маралы, косули, козероги ходят по лесу своими едва заметными тропами, паутина этих троп покрывает все горы, и Петр рассчитывает продолжить путь по одной из них, выйти с осыпи вправо, пока мы не уперлись в край пропасти, который быстро приближается к нам снизу.
Наконец он замечает едва заметную тропку, уходящую в густую чащу, и скрывается в ней. Я следую за ним, ведя коня в поводу, а за мной вступают в лес все остальные.
Мы надеемся перевести дух после осыпи, надеемся, что в лесу спускаться будет попроще, но все выходит наоборот. Дальше начинается настоящий ад.
Густая тайга вся завалена непроходимым буреломом. Мы мечемся по очень крутому склону во все стороны, огибая завалы, обводя вокруг них уже полуживых от усталости коней. Мы то лезем наверх, то сваливаемся круто вниз. Склон становится еще отвеснее, простой шаг вниз превращается в прыжок. Лошадей здесь раскачивает при каждом шаге, они едва держат равновесие. Звериные тропки появляются и исчезают как миражи, короткими обманчивыми отрезками. Их призрачные нитки то и дело выскакивают на непроходимые скалы, и нам приходится поворачивать назад. Даже людям идти невероятно тяжело, что говорить о тяжело нагруженных лошадях. Игорь уже изнемогает от усталости и спрашивает Кошона, может ли он отпустить своего коня. Пускай! – машет рукой весь мокрый от усталости Кошон. В лесу жарко, грязь и иголки кедрача липнут к лицам и рукам. Игорь привязывает веревку к седлу, и дальше его конь бредет сам. Игорь идет теперь один, едва держась на ногах.
Очередная звериная тропка уходит круто вниз, и вдруг я вижу, как лошадь Артема кубарем через голову катится вниз и с треском врезается в кусты, свалившись на спину вместе с седлом и суминами. Такого я вообще никогда раньше не видел – чтобы лошадь кувыркалась через голову. Мы в который раз упираемся в тупик. Внизу скалы, пропасть, прямо не пройти, вправо – отвесный склон. Принимаемся карабкаться на него, буквально по-пластунски. Мы-то еще с трудом ползем на брюхе, но вот наши лошади! Им-то как здесь! На них даже смотреть больно. Лошади медленно ползут за нами со всем своим грузом. Но мой конь больше не может идти. Он лег на крутом склоне мордой вверх и раскинул в стороны ноги, как большая и больная собака. Из его глаз катятся крупные слезы. На него страшно смотреть: он весь мокрый и дрожит. Кошон и Петр выбрались наверх, на очередную звериную тропинку, оставили там своих лошадей и теперь быстро съезжают на спинах по склону ко мне и моему коню. Я лежу на спине выше коня на склоне, упершись ногами в землю, и с силой тяну веревку, привязанную к его морде, чтобы он не улетел вниз. Пока я держу веревку, Петр и Кошон развязывают ремни и веревки и стягивают с коня тяжелые арче-маки. Коню становится легче, но он продолжает прижиматься к земле и плакать. Мы на себе вытаскиваем сумины на верхнюю тропу и снова спускаемся к моему коню. С огромным трудом поднимаем его на трясущиеся ноги и вытягиваем за собой на тропу. Конь, дрожа, стоит на тропе и в его черных блестящих глазах – ужас.
– Бот же черт! Пропал теперь конь! – озабоченно смотрит ему в глаза, стоя прямо у морды, Кошон.
– Как пропал? Почему пропал? – волнуюсь я.
– Напужался сильно! Теперь вообще будет бояться ехать по горам! Может дальше наотрез отказаться идти! Только в деревне сможет работать, внизу!
Да что же это такое? Час от часу не легче! Мы торчим посреди крутого таежного склона, до реки еще далеко, а я могу остаться без коня! Только сейчас я выясняю у Кошона, что мой конь, оказывается,