Труднодоступный и отдаленный от дорог и населенных пунктов Аргут необычайно хорош осенью. Особенно если выдается такая осень, как нынешняя – скорее задержавшееся допоздна лето с низким, но еще горячим солнцем, с высоким синим небом, с теплым и звенящим от чистоты воздухом.
Вода реки, летом белая, как сливки, и бурная, как водопад, к осени глубоко спадает, высветляется и зеленеет. Она становится прозрачной, темно-зеленого цвета с легкими оттенками бирюзы, как у изумруда. Именно этот удивительный насыщенный цвет прекрасно умел передавать в своих лучших работах знаменитый алтайский художник, ученик Ивана Шишкина, улалинский иконописец Григорий Чорос-Гуркин.
По берегам Аргута горят ярко-оранжевые кисти спелой облепихи. На дне реки в лучах скошенного полуденного солнца бликуют серебром и медью россыпи гладких разноцветных камней. Белыми кружевами пенятся притихшие аргутские пороги и шиверы. Красная, желтая, зеленая, охристая листва и хвоя, ветви деревьев и кустов причудливо ветвятся на фоне изумрудной воды андалусскими орнаментами. Дополняют картину мозаичные, пастельных тонов мхи, небрежно наброшенные тонкими сухими накидками на светло-серый гранит скал и валунов.
Мы целый день едем вдоль реки по левому берегу, то спешиваясь, то снова садясь в седла, и потому успеваем не спеша рассмотреть всю ослепительную дикую красоту осенних аргутских излучин.
По северным склонам гор и по глубоким ущельям, прячущим притоки Аргута (реки Кулагаш, Иедыгем, Бартулдак, Юн-гур, Шавлу – сколько поэзии в этих древних тюркских названиях!), густо стоит дикая и мощная тайга. Она подступает прямо к домам, баням и огородам Джазатора и Старого Аргута.
В густой приаргутской тайге преобладают огромные, с раскинутыми далеко в стороны от стволов ветками лиственницы.
Их кроны мощны и асимметричны, тонкие верхушки загибаются вниз крутыми дугами. Осенью хвоя лиственниц желтеет, зимой опадает. Сейчас она ярко сверкает в лучах горного солнца, обжигая теплым золотом синие дали горных цепей и холодную бирюзу реки.
Выгоревшие сухие поляны, широкая, залитая солнечным светом равнина на левом берегу между устьями Иедыгема и Бартулдака, желтое море взмывающих к небу лиственниц окрашивают всю долину Аргута в бесчисленное множество оттенков охры – от золотисто-оранжевого до желто-белого. Кусты диких спелых ягод добавляют этому золотому миру отзвуки красного и розового, а огромные кедры прорезают желтые холсты лиственничной тайги плотными темно-зелеными вертикальными мазками.
Где-то в тайге, возможно совсем рядом с нами, лежит и, скорее всего, спит в этот жаркий осенний день местный хозяин – медведь. Мы видим следы его деятельного присутствия повсюду. Вот клочок шерсти на дереве – здесь он почесывал спину. А вот прямо у нашей тропы свежевырытая яма – тут он копал сочный сладкий корень. Год выдался урожайным и щедрым, богатым на ягоду и кедровую шишку. Потому медведь нынче сыт, миролюбив и малоподвижен. Скоро он, вдоволь отъевшись и накопив запасы жира на долгую зиму, заляжет в долгую многомесячную спячку. Охотники на медведя, добравшиеся до Аргута из далекой Европы, завтра уезжают, увы, с пустыми руками. Ведь отыскать зверя в здешней бескрайней и густой тайге, особенно если он сыт и не рыщет с утра до вечера по тропам и полянам в поисках пропитания, задача очень сложная.
Мой друг Сергей К. удивляется: как это местные многоопытные таежники не знают такой старинный севернорусский способ медвежьей охоты, как завалить тушу коровы или теленка тяжелыми бревнами, дать ей стухнуть и приманить медведя на запах тухлятины? А тут уж, пока он двигает бревна и пытается добраться до мяса, подкараулить и взять его. Местные проводники-казахи – Ишан, Назар и Алдырбас – удивляются столь хитрому способу добычи – они никогда о таком не слыхали.
Ишан заинтересовался. Долго и подробно расспрашивает детали. И заключает после этого:
– Надо как-нибудь попробовать!
Пастушеские стоянки
Этот интересный разговор про разновидности медвежьей охоты застает нас, когда мы не спеша едем по широкой равнине, раскинувшейся по левому берегу Аргута.
В далеком Средневековье древние тюрки проложили здесь целую систему глубоких и длинных каналов, орошавших поля, на которых выращивались зерновые, овощи и даже бахчевые – арбузы и дыни. Это стало возможным потому, что в среднем течении Аргута природа формирует особый, необычный для российского Алтая микроклимат. В отличие от всего остального Горного Алтая, с его более чем достаточными для обильного роста трав и лесов осадками, здесь очень сухо. Местность по южным склонам и открытым долинам Среднего Аргута больше напоминает выжженные казахские степи, местами – полупустыни с растущими в них колючками и степными ковылями. Летом здесь обычно ясное небо и неделями стоит жаркая сухая погода. Совсем недалеко отсюда, за хребтом в долине Катуни, льют проливные дожди, поднимаются от земли и цветут густые высокие травы, порой в рост всадника на коне, а здесь сухо и жарко. Как будто Ар-гут и не Горный Алтай вовсе.
Секрет особого климата Аргута заключается вот в чем. Река как будто намеренно спрятана кем-то за огромной широкой спиной Белухи – главной горы Алтая и всей Сибири. Белый, покрытый вечными льдами и снегами величественный массив Уч-Сумера (так называют Белуху алтайцы) не виден с самого Аргута, но именно он, находясь к западу от долины реки, высится римским валом на пути циклонов, обильно орошающих западные склоны Бащелакского, Теректинского и Катунского хребтов последней влагой, добравшейся из Атлантики до сердца Евразии. Все, что находится позади Белухи и Катунского хребта, все, что лежит к юго-востоку от русского Алтая (например, Монгольский Алтай и Западная Гоби), все это сплошь степи, полупустыни и пустыни.
Вот и сейчас мы сидим у костра на берегу Аргута близ устья Иедыгема и наблюдаем обыкновенное местное природное чудо. К северо-западу от нас над Катунским хребтом все небо почернело, мы видим бело-серые полосы валящего там стеной снега. Ветер сильно и порывисто бьет оттуда в нашу сторону, скорый приход снежной бури к нам на Аргут кажется неотвратимым. Но это лишь иллюзия. Ветер гнет кусты и деревья, рвет с них листья, небо на западе черно, снег над горами продолжает сыпать. Где-то там над Белухой – ураган и снежные заряды, а у нас на Аргуте все так же безмятежно поджаривает сухую траву осеннее солнце. И так продолжается час за часом, день за днем. Можно отчетливо видеть голубой просвет в небе шириной в 20–30 км, образованный огромной горой, рассекающей на западе, как железным мечом, грозовой фронт.
Проводники увели коней, чтобы привязать их пастись на ночь на приречных полянах, а я беру бумагу, акварельные карандаши и делаю свои наброски. И снова любуюсь несущимся мимо меня Аргутом.
Внизу ближе к реке густо растет кустарник, вытянулись вверх березы и осины (высота над уровнем моря здесь вполне умеренная, около 1200 м, поэтому здесь растет много лиственных деревьев, не выживающих выше). Листва осин приобрела холодный, а берез – теплый охристый оттенок. Высохшие травы и колючки – цвета светлого или даже белого золота. Высоко наверху у вершин сверкают белизной снега, голубеют в расщелинах льды. Крутые скалистые склоны и огромные осыпи – нежно-сиреневых и фиолетовых оттенков.
Южные горные склоны долины Аргута, как и по всему Алтаю, это безлесые луга и степи, круто взбегающие далеко вверх, на километр и выше от приречных полян. Долина Аргута малоснежна зимой, поэтому эти высокогорные степи – прекрасное зимнее пастбище как для диких, так и для домашних животных. Долины Аргута и его притоков – крупнейший ареал обитания сибирского козерога, в тайге водятся маралы, косули, встречается кабарга. Из хищников живут здесь медведь, волк, рысь, соболь, росомаха. У самых вершин ходит одна из самых редких и малоизученных в мире крупных кошек – снежный барс (ирбис). В тайге перелетает с места на место и шумит бессчетное число разных птиц: изобилие ягод, орехов и диких злаков легко дает всем им круглогодичный прокорм.
По всей долине реки расположены зимние стоянки местных пастухов. Осенью к стоянкам спускают скот с высотных летних пастбищ, уходящих с ноября по май под глубокие снега. Зимние пастбища Аргута издревле помогали выжить долгой и суровой зимой десяткам тысяч овец и коз, лошадей и коров, не говоря уже о диких животных.
Теперь большинство зимних стоянок заброшено их хозяевами. Молодежь не хочет всю зиму сидеть далеко в горах без электричества и связи, в прокопченных темных избушках, выполняя тяжелую монотонную работу по уходу за животными и отгоняя стаи голодных волков. Численность скота, пасущегося по Аргуту, сократилась в сравнении с советским временем во много раз. Теперь местные жители предпочитают держать скот поближе к дому, место овец и коз все больше занимают менее хлопотные в уходе лошади, коровы и яки (по-местному – сарлыки). Все меньше белых дымков поднимается теперь морозными днями над старыми стоянками, да и сидят по ним в основном одни старики.
Стоянки располагали в местах, наиболее удобных для жизни пастухов. Они ставились на берегах речек и ручьев, притоков Аргута, поближе к лесу, чтобы вода и дрова были всегда под рукой, на открытых полянах, чтобы поймать больше солнечного тепла и света.
Сама стоянка – это чаще всего простой деревянный сруб примерно 3 на 4 метра, с невысоким потолком, дощатым полом, двуходноскатной или плоской крышей, покрытой землей, рубероидом или шифером (в советское время стекло, шифер и другие материалы забрасывали на отдаленные стоянки вертолетами). Иногда крыша делалась из неструганых досок или вообще из древесной коры.
Одно или два маленьких окошка, раньше застекленных, а теперь часто выбитых и завешиваемых на ночь и на зиму обычной полиэтиленовой пленкой или рубероидом. Железная печка-буржуйка с кривой ржавой трубой, выходящей наверх через дыру в потолке. Низкая дверь, как в русской бане, в которую не входишь, а влезаешь, согнувшись в три погибели, ради сбережения тепла. У нашей стоянки на Бартулдаке (местные зовут ее