– А собака?
– А что собака? Собака до смерти волка боится! Куда ей против волка-то. Зачует его, начнет скулить, трястись, к земле прижиматься. А потом вовсе забежит под брюхо лошади, спрячется между ее ног и ноет там. Волк ее враз порвет, если повстречает!
– И здесь, по реке Джазатор, тоже есть волки?
– Как не быть – есть, конечно. Недавно вот опять корову задрали – во-о-он там, чуть ниже по течению.
Петр сидит у костра и ждет, когда в его кружке остынет чай. Его круглое лицо с жидкими усиками и глубокими морщинами у глаз перекашивает гримаса боли.
– Что с тобой такое, Петр?
– Рот у меня болит! – Петр хватает и оттягивает далеко вниз нижнюю губу и тычет пальцем, чтобы я посмотрел. Я вижу, что нижняя десна у него вся сочится кровью, как бы гниет изнутри.
– Что это у тебя? Может, цинга?
– Да не знаю я! Оченно больно! Горячий чай пить не могу – горит все во рту. Вот от там хотят пенсионный возраст поднять до 65 лет, а ведь у нас мужики и до 55 не доживают. Вот мне например 53, а я больной весь! Доживу вот еще два годика, до 55, и все! – Петр пытается рассмеяться, но только хватает рот ладонью, кривясь от резкой боли. – У нас здесь северный коэффициент действует – мужики на пенсию в 55 выходят, женщины в 50. Вот как от там ловко все рассчитали: доживают мужики до 55 – и на кладбище. И пенсию платить не надо!
– Да что ты! Брось! О чем ты думаешь! Мы с тобой еще долго по горам ходить будем! – пытаюсь я утешить Петра.
А сам думаю про то, что давно уже приметил: мужчины высокогорья всегда выглядят намного старше своих лет.
– Толя! Тебе сколько лет? – спрашиваю я Толю, который сидит рядом с Петром и дымит сигаретой.
– А сколько дашь?
– 30? 35?
– Не-а – 24! – смеется веселый Толя. У него уже недостает многих зубов в щербатом рту.
– И давно у тебя рот болит, Петр?
– Да нет. Вот недавно началось. Раньше все нормально было. А сейчас кровища сочится из десен, и все тут. А еще язву у меня в животе нашли, вот что. Недавно приступ был, «скорая» приехала, еле откачали. Неделю лежал под капельницей.
Большинство мужчин алтайского высокогорья много курят. Курят перед тем, как сесть в седло и тронуться в путь. Курят на ходу. Курят, как расседлаются и привяжут по поляне коней. Курят сразу, как проснутся, курят перед сном, курят всякий раз, как попьют чаю. Курят в кратких перерывах тяжелой работы. Пьют же немного и нечасто, по крайней мере те, кто помногу работает. Есть, конечно, и горькие выпивохи, но где ж их нет? Возможно, табак – одна из причин раннего старения жителей высокогорья.
Дождавшись, когда остынет чай, и осторожно отпивая его из кружки, Петр возвращается к рассказу о волках:
– Волк, он о-о-очень страшный! Был у меня случай один. Поставил я петлю в лесу, на тропе. А сам неподалеку охотился. Вдруг слышу – волк воет. Плачет громко так, завывает. Как раз в той стороне, где петля привязана. Сразу подумал – волк, видать, в нее попался. Сел я на коня и поехал посмотреть. А петля уже несколько дней как там стояла. Вот я еду и думаю – давно ли волк в нее угодил? Может, уже несколько дней как в петле сидит? Подъехал я, коня привязал в сторонке и подхожу. Смотрю – точно, волк в петле, большой. За заднюю лапу поймался. Лежит вот так вот, и не шевелится.
Петр показывает, как лежал волк. Лицом вниз, закрыв глаза, уткнувшись в вытянутые вперед лапы.
– И что же ты?
– Ля что? Страшно мне было, вот что! Он лежит, молчит, не шевелится. Даже вроде и не видно, что дышит. Глаза закрытые. Сдох он, что ли? Так я и стою на тропе, а он лежит и не дрогнет. Ну что мне делать, а? Снял я карабин, зарядил, обратно стою и смотрю на него. Лежит гад, не шелохнется! Сделал я, значит, шаг к нему, другой, а он вдруг… как бросится на меня!
– Да что ты?!
– Вот страх был! Он волчара огромный, и вдруг кинулся в мою сторону, внезапно, прыжком! То ли он в петле, то ли нет – мне же наверняка-то не видать, – поди тут разбери! Может, он перегрыз ее уже. Глаза злые, клыки торчат! Ужас!!! – Видно, что Петру даже и вспоминать тошно тот волчий прыжок.
– И что же было?
– Не помню как, но подхватил я карабин и выстрелил ему навстречу, прямо в упор. Сразу и насмерть попал. Он повалился прямо передо мной на тропе и тут же подох. Это я со страху тогда пальнул – не помню даже, как стрелял, как попадал. Помню только, что оченно страшно мне было! Вот они какие – эти волки! Выхода у него не было все равно никакого – вот и кинулся, мог и убить меня, если бы… Я потом уже узнал у мужиков, что вожак это был ихний – всей стаи то есть. Волки оченно уж страшные!
– Альфа-самец был, выходит.
– Да, альфа-самец.
Толя, хоть он и местный, тоже слушает Петра с большим интересом.
– Видели у моего коня на задней ноге как будто бы рана зажившая, старая, большая? – вступает он в разговор о волках.
Действительно, у Толиного мерина на задней левой ноге белая, давно затянувшаяся огромная глубокая рана. Как будто кто-то взял и вырвал из ноги большой кусок мяса, чуть выше коленного сгиба.
– Это волк его покусал! Зарезать не смог, конь отбился. Но покусал сильно! А у волка укус, как бы это… Ну как будто ядовитый, что ли. Если укусит – заразит, отравит насмерть. Вот такие страшные раны потом остаются, как у моего мерина. И болел он долго после этого, я его у ветеринара лечил…
– Так что, выходит, что никакой управы на волков нет, только люди? Может, еще медведь его может приструнить?
Петр отрицательно машет головой:
– Да нет, что медведь? Что он волку может сделать? Правда, видел я один раз вот что. Медведь нашел волчье логово и разорил его. Залез прямо в нору и всех щенят передавил там. А тут родители вернулись – ну, то есть волк и волчица. Увидели, как медведь их волчат давит, и бросились на него с двух, значит, сторон. А он от них лапами отмахивается, когтями лупит, рычит. Сел на задницу и сидит отбивается от них. А они его хватают, кусают. Кидаются на него, как ярые! Он в кровище, они в кровище.
– И чем дело кончилось? Кто победил-то?
Петр пожимает плечами:
– А вот этого я не знаю. Дальше не видел. Они ушли от меня выше по горе. Так и дрались всю дорогу, шумели. Кто их там разберет, кто из них победил…
– А вы знаете, какие у него зубы и челюсти страшные? – вступается опять Толя.
– ?
– Вот он заскочит в отару, задерет овцу, схватит в зубы, подбросит себе за спину одним махом, как мешок с картошкой, и убежит с ней в лес. А там уж сожрет ее всю – с потрохами. Останутся только рога и копыта!
– Как это?
– А вот так! Волки сжирают что овцу, что лошадь полностью – мясо, требуху, шкуру, даже кости. Большие кости конские дробят своими зубищами только так, на раз, даже череп и тот полностью разгрызают и сжирают! Ничего не остается от лошади за пару часов – одни только копыта. Или рожки, если это коза. Никаких больше следов не остается!
Нам натурально жутко.
– Выходит, вот почему говорят, что от кого-то «остались только рожки да ножки»?
– Выходит, что так!
Дороги на Укок
Из Джазатора плато Укок, которое расположено к югу за высокими перевалами, не увидать. До него отсюда ехать и ехать, притом по весьма непростым горным дорогам. Но при этом Джа-затор и Укок – одно неразрывное целое. Джазатор и Укок – единый организм, две его нерасторжимые части. Как день и ночь, как свет и тень, как лето и зима, как голова и тело. Без холодного и малолюдного У кока Джазатору не прожить. Укок – главное зимнее пастбище джазаторцев, позволяющее не только сохранить скот долгой лютой зимой, но даже нагулять ему за зимние месяцы добрый вес. Травы Укока вкусны, калорийны, и животные прибавляют тучность на низенькой высохшей травке плато лучше, чем на рослых и сочных травах летних приречных долин.
Сами джазаторцы, если едут на лошади налегке, могут спуститься с Укока в село за один день. Если же подниматься на плато со скотом, то дорога занимает два-три дня. По всему Укоку выстроены деревянные зимние стоянки с горами сложенного рядом кизяка для топки печек. В этих полуслепых и низких избушках всю зиму живут местные пастухи.
Жизнь Джазатора и всего алтайского высокогорья строго циклична. В ее центре – домашний скот, требующий защиты, прокорма и воспроизведения. Ежегодный жизненный цикл свершается на двух уровнях – летнем и зимнем, нижнем и верхнем. Летом скот пасется внизу, на летних пастбищах, зимой – наверху, на зимних. Весной скот перегоняют вниз, по осени, еще до того как летние поляны покроет высокий снег, поднимают наверх. Перегоняется скот по древним скотопрогонным дорогам и тропам.
Дороги на Укок – это кровеносные сосуды, связывающие меж собой две неразрывные части джазаторской жизни. Основных дорог из Джазатора на плато Укок шесть. Если брать их по порядку с запада на восток, то это, во-первых, дорога по Кара-Алахе, Чиндагатую и ручью Мукыр; во-вторых, по Ак-Алахе; в-третьих, по речке Судобай, через урочище Кара-Булак; в-четвертых, через перевал Бугымуиз; в-пятых, через перевал Аккол; и, в-шестых, по речке Жумалы и перевалу Теплый Ключ. Эти шесть древних дорог позволяют возможно коротко добраться до Укока из любой части протяженной долины реки Джазатор.
Из шести дорог только две проезжие для автомобилей, притом только для машин с высокой проходимостью. Это самая восточная дорога через перевал Теплый Ключ, она находится ближе всего к Кош-Агачу. Именно по ней на плато поднимаются на свои заставы пограничники, как и основная масса туристов. И вторая – дорога через перевал Бугымуиз, начинающаяся на 18-м км дороги Джазатор – Кош-Агач (на ее нижнем конце мы заночевали). Остальные четыре дороги – конные тропы. Зимой можно подняться на Укок еще и по крепкому льду реки Ак-Алаха, прямо из Джазатора. Так в советское время завозили на плато тракторами строительные материалы и другие тяжелые грузы.
Между глубоко врезанным в горы ущельем Джазатора и высоко расположенным плато Укок поднимается широкий и возвышенный (от 2700 до 3300 м) хребет, по верхам которого раскинулась высокогорная холмистая равнина с тундрой, болотами и озерами, а также дикие урочища Хубодай, Кара-Булак, Шок-партас. От Джазатора до Укока по прямой три десятка километров. Ехать же по горам получается в несколько раз дальше.