Мы медленно пробивались сквозь завалы, рубили, оттаскивали, перескакивали, объезжали бесконечные препятствия. Тропа местами выскакивала на круто покатые поляны, здесь мы и лошади немного переводили дух. Долина реки в таких открытых местах мигом распахивалась, становился виден далеко внизу Карагем. Его ущелье просматривалось хорошо вперед, до самого плавающего в голубой дымке Аргута. После таких полянок мы вновь ныряли в чащу и снова принимались рубить, таскать и перепрыгивать.
Так продолжалось два часа с лишком. Вдруг с высокого лесистого обрыва перед нами открылось далеко внизу широкое серое днище долины, по которой Карагем растекся на множество змеящихся, как конская грива, белых протоков.
Мы круто съехали вниз к самой воде и там спешились. Под ногами хрустела влажная галька, шумела вблизи река, мрачная тайга подступила здесь прямо к ее берегам. Наши сердца учащенно стучали, предчувствуя новое испытание…
Проводники Толя и Ербулан неторопливо обходят коней, одного за другим. Проверяется каждая подпруга, каждая сумина, каждая сумка и каждый рюкзак. Все тщательно крепится, подвязывается и подкручивается, по возможности понадежнее. Мы молчим. Нам и так все ясно. Впереди – броды. Толя и Ербулан, завершив крепежи поклажи, выкуривают по сигарете и вскакивают в седла. За ними запрыгиваем на лошадей и мы. Двинулись. С Богом! Броды Карагема – самая сложная и рискованная часть всего нашего похода.
Проехав метров триста по влажному серому галечному дну долины, мы упираемся в Карагем. Никакой тропы здесь нет и в помине. Толя ведет нас вперед. Он не ориентируется ни на карту, ни на тропу – он просто знает, где именно находится брод. Молодой жеребец Толи упирается, не хочет лезть в воду. Он дергается головой и передними ногами вправо-влево. Толя больно хлещет его веревкой по бокам. Жеребец вступает в Карагем и тут же уходит в воду по грудь. Еще два шага вперед, и конь весь погружен в воду. Поверх воды торчат только его спина и Толя, задравший ноги повыше, чтобы вода не залилась в сапоги. Карагем несется слево направо с большой скоростью, конь упирается в невидимое каменистое дно, возможно шире расставляя ноги. Он идет средним шагом, не спеша, очень аккуратно, сохраняя равновесие. Толя бродит через реку немного наискосок вниз по течению. Скоро нам становится ясно, почему через Карагем бродят именно в этом месте. Река здесь сильная и глубокая, но дно ровное, без больших камней, и глубина на всю ширину реки примерно одинаковая, без ям. Бродить по течению легче, чем против, особенно в такую высокую воду, как сейчас, не нужно дополнительно бороться с силой течения.
Мы один за другим, цепочкой, следуем за Толей на левый берег Карагема. Психология у лошадей такая же, как у людей. Если они видят, что кто-то уже прошел опасное место, то идут вслед без особого страха. Но вот если кто-то впереди вдруг споткнулся или упал, тут же принимаются упираться и бунтовать. Следуя за Толей строго след в след, мы переходим Карагем благополучно.
На карте в этом месте, в среднем течении Карагема, обозначен лишь один брод. На самом деле их оказывается целых семь, один за другим. Мы проехали их все в течение часа. Карагем распадается на протоки, а берега, напротив, смыкаются крутыми стенами, совершенно непригодными для проезда верхом. Поэтому дорога спускается на реку и семь раз ее пересекает. Пешие туристы как-то пролазят со своими рюкзаками поверху, но нам снизу их дорогу не видать.
После первого брода мы едем вперед по гальке русла еще несколько сот метров, перебираясь несколько раз через кусты ивняка, и упираемся опять в Карагем, который сделал поворот и подмывает теперь скалы по левому берегу. Толя второй раз окунается в бурную воду и вновь бродит наискосок через летящую стремнину. Мы повторяем его ходы и оказываемся на правом берегу. Еще триста метров – и открывается третий брод.
Сразу за ним – обрыв, густо поросший лесом. Здесь от реки видна конная тропа, круто уходящая вверх от самой воды. Толя карабкается по тропе, мы лезем за ним. Поднявшись метров на пятьдесят от воды, тропинка петляет по лесу крутым склоном. Река виднеется и шумит внизу. Тропинка узкая, вся утопает в глубоком влажном мхе яркого изумрудного цвета. Мох густо покрыт спелой брусникой с крупными красными ягодами и блестящими сочными круглыми листочками. Мы принимаемся лакомиться брусникой, срывая ее прямо на ходу. Склон так круто падает вправо, что, немного наклоняясь на седле влево, можно легко брать ягоды и отправлять их в рот. В этот самый момент мы слышим сзади крик замыкающего колонну Ербулана:
– Толя-я-я!
Толя оборачивается. Что еще случилось? Ербулан показывает куда-то вниз на реку. Мы смотрим туда и видим двух наших закладных лошадок, обвязанных тюками и сумками, бегающих по руслу реки вместо того, чтобы двигаться за нами по тропе. Они растерянно мечутся по реке, не зная дороги. Впереди у них гремит бурный Карагем, в этом месте непроезжий. Мозгов вернуться назад и найти въезд на дорогу у них не хватает. Вот они и мечутся внизу, ошалевшие от испуга. Толя выругивается и бросает мне веревку своего коня. Дальше он начинает с грохотом прыгать вниз к реке прямо по обрыву. Мы вылезаем из седел, ложимся на мокрый мох и ждем, объедая кислую бруснику.
Толя оказывается далеко внизу на галечном ложе речной долины. Он, громко ругаясь, гонит грузовых лошадей назад к въезду на тропу. Дальше загоняет их на тропу и скоро, потный и злой, возвращается к своему коню. Мы продолжаем путь. Еще четыре таких же брода, еще четыре таких же лесных склона и броды остаются позади. Все семь бродов Карагема – глубокие, широкие, мощные, с высокой водой, но все проезжие, особенно если ехать вниз по течению, а не против него.
Мы встаем на короткий перекур где-то между пятым и шестым бродами, на берегу каменистого ручья на левом берегу Карагема. Здесь я обнаруживаю, что у меня отвязался и свалился по дороге старый пленочный «Никон» в черном матерчатом футляре. Камеру жалко – она побывала со мной во всех алтайских походах. И всегда делала превосходные снимки. «Никон» был крепко привязан к седлу, но, как видно, от скачков и шатаний веревка ослабла и после вовсе развязалась.
– Я посмотрю! – говорит Ербулан.
Он допивает чай из кружки и вскакивает в седло. Рядом с нами только что пройденный очередной брод, и Ербулан погружается в него, перебредая реку в обратном направлении, теперь уже против течения. За бродом он трусит по длинной галечной отмели, внимательно глядя на наши свежие следы и по сторонам от них. Ербулан вскоре отъезжает далеко от нас, превращаясь в темную точку. Там он вновь перебредает Карагем. И исчезает из виду.
Через полчаса Ербулан возвращается, увы, с пустыми руками. Он проехал все броды назад и везде оглядел дорогу, но фотоаппарата нигде не было. Должно быть, камера отвязалась прямо во время одного из бродов, и теперь ее далеко унесло по реке, бог весть куда.
За седьмым, последним, бродом тропа становится шире. Теперь мы едем высокими зарослями серебристой облепихи, покрытой спелыми оранжевыми ягодами. Облепиха вполне созрела, но она дикая и потому очень кислая. Дорога идет по дну мелких проток с голубым илистым дном. В протоках бежит быстрая вода. Вдруг мы замечаем впереди густой дым, который валит прямо от реки. За узкой, по колено, протокой открывается островок, покрытый кустами и густо заваленный заиленным топляком. Левый берег островка, весь загроможденный оставшейся от паводков древесиной, горит и дымится.
Вот так дела! Как же загорелся этот островок прямо посреди дикого Карагема? Грозы накануне не было. Туристы? Но как? И где они? Почему не потушили огонь, уходя с островка? Ответов на наши вопросы нет.
Мы привязываем коней на берегу и бросаемся тушить лесной пожар, опасный для окрестной тайги. В нашем распоряжении лишь три котелка и топор. Мы черпаем воду и заливаем ею огонь и горящие угли. Рубим горящие ветви и засыпаем их мокрым песком и липким речным илом.
Площадь пожара большая – 50 на 30 м. Горит сухой топляк, и горит уже давно. Огонь ушел глубоко вниз, он жарит нас из глубины завалов. Мы осторожно ступаем по почерневшему обгоревшему валежнику, засыпанному сажей и пеплом, опасаясь подломиться и провалиться в самый жар. Мы льем воду прямо в оранжево-черное пекло, и из него в ответ подымаются целые облака горячего белого пара. Мы начали тушить с трех сторон и медленно сходимся к центру пожарища. Тушение продвигается медленно. Котелки маленькие и приходится каждую минуту бегать к речке за водой. Едкий дым вперемешку с паром застилает гремящее ложе Карагема.
На борьбу с огнем уходит час. Наконец пожар вполне потушен. Черный горелый валежник блестит от пролитой нами воды. В нескольких местах остаточно поднимаются хилые дымки и пар. Мы осматриваем островок. Странное место.
Посреди островка торчит высокий шест. На него напялен сверху чей-то горный ботинок. Что сие означает? Неизвестно. Везде видны следы людей, свежие. Значит, тут проходили или стояли лагерем пешие туристы (конных мы бы видели). Костровище свежее – наверняка это они и подожгли островок. Прямо посреди него крупными белыми камнями широко (каждая буква больше метра высотой) выложено: SOS. Это еще что такое? Здесь что-то случилось? Мы оглядываемся. Ничего такого не видно. Или это глупая шутка?
– Здесь пару лет назад человек пропал. Турист. Искали его. Но так и не нашли. Может, от него эта надпись осталась? – Толя и Ербулан только пожимают плечами.
Немного проехав вперед от горевшего островка по простой дороге в половине четвертого пополудни мы встаем лагерем в нижнем течении Карагема у заброшенной пасеки. Опасные броды Карагема остаются у нас за спиной.
Заброшенная пасека
– Здесь раньше пасечник жил. Пчел держал… А несколько лет назад умер от болезни сердца, и теперь вот пасека брошенная стоит, – рассказывает нам за завтраком у костра Ербулан.
– Из Джазатора был пасечник?
– Нет, из Старого Аргута.
– А как он выбрал это место?