Бросив последний взгляд на сверкающее плато, Филипп заметил в воздухе над лунной поверхностью несколько небольших боевых истребителей. Истребители пикировали и били ракетами по расползающимся скоплениям каменных фигур.
— Нам не выйти, — сказал Филипп.
— Через центральные двери — да, не прорваться, — согласился Куравский, — но мы попробуем пройти по внешнему коридору.
Куравский потянул Филиппа за собой в противоположный конец оранжереи.
Белый транспортер, на котором лежали холщовые мешочки с листьями, двигался внутри стеклянной трубы. Труба была такой узкой, что в нее мог поместиться только один человек и то лежа на спине и изо всех сил вжимая живот.
— Ты первый, — сказал Куравский и подтолкнул Филиппа. Тот послушно лег, и лента транспортера подхватила его.
Можно было задохнуться от смрада табачных листьев. Под собой Филипп чувствовал теплую гибкую ленту, а над собой и вокруг сквозь тоненькое стекло видел яркое лунное солнце.
Стекло трубы не имело фильтрационных включений, и достаточно было транспортеру встать, чтобы человек, лежащий на ленте, уже через пятнадцать минут превратился в иссушенную радиацией мумию.
Филипп зажмурился, чтобы не ослепнуть. Он не мог даже, молитвенно сложив руки, обратиться к Ахану и, когда лента с легоньким скрежетом остановилась, сразу попрощался с жизнью.
Подошвами своих ботинок нащупав голову Ивана Куравского, он удостоверился, что ученый последовал за ним.
Больше не опасаясь ослепнуть, в конце концов, зачем мертвецу зрение, Филипп Костелюк открыл глаза и, повернув, сколько мог, голову, попытался увидеть сражение каменных фигур.
Пикирующие истребители все еще выпускали очередями ракеты, но боевые машины по не совсем ясной причине одна за другой взрывались высоко над поверхностью. Одно за другим вспыхивали моментальные белые солнца.
С этой стороны оранжереи плато еще не было обработано прессованной пылью, и среди скал и ужасающих каменных монстров метались тысячи обезумевших людей в пустолазных костюмах, а сверху, над плато на вершине каменного пальца за выпуклым стеклом, приплясывала одетая в синюю форму фигурка генерала Виктора Фримана. Наверное, он, глядя сверху, оттуда давал распоряжения по эвакуации.
«Гузель на месте, на кухне, — подумал Филипп, чувствуя, как быстро слепнут его глаза и высыхает кожа. — Наташа тоже успеет. Только бы женщины сумели запустить машину! Но Инес работает где-то снаружи. Где-то здесь».
Прищурившись, Филипп ясно увидел знакомый скафандр. Только у одной правозащитницы был такой: старого образца, серый с бежевым квадратом на груди. Инес, в отличие от других, не стремилась к большим шлюзовым камерам, ее скафандр, напротив, удалялся в сторону каменного пальца.
«Что она задумала?»
Ответ на этот вопрос последовал через несколько секунд. Гигантская каменная фигура, приблизившись к минарету с противоположной стороны, размахнулась, так что рука ее ушла под самое солнце. Невероятных размеров каменный кулак обрушился на башню.
От удара кулак разлетелся на куски. Сама фигура замерла и осела, а башня стала медленно наклоняться. Сквозь стекло Филипп видел на вершине опускающегося каменного пальца фигурку в синей генеральской форме. Виктор Фриман надевал скафандр.
Прошла, наверное, целая вечность, хотя, конечно, все продолжалось не более нескольких коротких секунд. Каменный палец наконец упал и лег на лунную поверхность горизонтально.
В эту самую минуту лента транспортера под спиной Филиппа дернулась и плавно пошла. Чтобы рассмотреть происходящее, он был вынужден все больше и больше поворачиваться и приподниматься, обдирая лицо.
Серый скафандр Инес уже маячил над лопнувшим защитным стеклом поверженной молельной башни. Филипп еще успел увидеть, как выбрался, разбрасывая осколки, генерал Виктор Фриман и как женщина, не раздумывая и жестоко, вонзила в его скафандр молоток для обработки мелкой породы.
Сияющее жало молотка в три удара пригвоздило генерала к грунту. Инес уперлась ногой в его шлем, выдернула из груди молоток и ударила еще несколько раз. Больше Филипп ничего не видел. Он оцарапал лицо так, что кровь залила глаза.
«Мы должны разделиться».
Первым выбравшись из трубы транспортера, Филипп быстро вытер кровь, разорвав один из мешков, и помог Ивану Куравскому. Белая лента опять и теперь уже навсегда остановилась, не дотянув тело гения до цели почти полтора метра.
— Спасибо, — тоже вытирая кровь со своих щек, сказал Куравский. — Поддела сделали. Теперь мы должны добраться до кухни. — Он быстро обследовал стенку склада. — Впрочем, это, кажется, совсем не сложно. Здесь есть грузовой лифт. — Он подпрыгнул и, ухватившись обеими руками за железную скобу, подтянулся. — Давайте сюда! Придется немного попотеть, но мы должны разжать створки.
Снаружи с частотой хорошей скорострельной винтовки грохотали взрывы. Уже сидя на полу низкой кабины лифта, Куравский устало сказал:
— Сейчас заключенные попытаются захватить космопорт, охрана будет защищаться. Нам все это на руку. Нам не нужен космопорт. — Он усмехнулся и слизнул капельку крови с нижней губы. — Нам нужна только тюремная кухня.
— Как глупо, — сказал Филипп.
Он сказал это не потому, что просто хотел услышать собственный голос. Перед его глазами все еще стояли маленькие белые солнца взорвавшихся в воздухе истребителей; разлетающиеся в каменные осколки гигантский кулак и медленно падающий минарет.
— Мы отправляемся в двадцатый век, — почему-то разозлился Куравский. — В восьмидесятые. По моим расчетам, там можно неплохо устроиться. А уже оттуда мы вернемся в подвалы Всемирного Банка.
— Ты уверен, что нам нужен именно двадцатый век? — спросил Филипп, уже следуя за ученым по коридору. — Ты уверен, что нам следует бежать именно туда?
— Уверен.
Ударом ноги Иван Куравский распахнул двери кухни. В лицо ударил запах пищи. На этот раз с лица пришлось вытирать пот. Было слишком жарко. Пот заливал глаза. Среди кипящих котлов и раскаленных плит, среди стерильного кафеля кухни стояли две женщины, Наталья и Гузель. Больше в столовой не оказалось ни одного человека.
— Которая из камер? — спросил Куравский.
Гузель шагнула к высокой эмалированной двери холодильной камеры и распахнула ее. Филипп взглянул на свои трофейные часы. Циферблат сильно запотел, но бегущую секундную стрелку еще можно было различить.
— Нужно подождать, — сказал он, подушечкой большого пальца протирая стеклышко.
— Чего ждать? Кого?
Женщины и Куравский вошли в холодильник. Загудел двигатель на холостом ходу. Отдаленно прогремел взрыв. Пол под ногами подпрыгнул, как резиновый матрас, и снова окреп.
— Я буду ждать Инес, — сказал твердо Филипп. — Пять минут еще буду ждать. Если не хотите ждать, можете отправляться без меня.
Коврика не нашлось, и он, вытряхнув какие-то гнилые овощи на кафельный пол, использовал брезентовый мешок вместо коврика.
Филипп встал на колени, сложил руки и погрузился в молитву. В эту минуту он молил только о том, чтобы Ахан даровал жизнь его новой жене Инес.
Пол, на котором он стоял, с некоторой периодичностью то уходил вниз, то снова оказывался на месте. В коридоре совсем рядом слышались какие- то крики и пистолетная пальба. Но Филипп был полностью погружен в искреннюю, честную молитву.
— Открой глаза! — крикнул Куравский. — Достаточно! Ахан уже выполнил твою просьбу, и нужно поторопиться!
Разламывая кафель тяжелыми свинцовыми ботинками, Инес прошла через кухню и втиснулась в холодильную камеру прямо в скафандре. По ее лицу за стеклом шлема бежала кровь. Филипп медленно поднялся. Отряхнул колени, еще раз мысленно поблагодарил Ахана, вдохнул полные легкие ледяного воздуха и сам закрыл за собой тяжелую эмалированную дверь.
В отличие от предыдущего путешествия во времени, обошлось без поломок. В первый раз в живую Филипп наблюдал, как уходят назад годы. Окошечко в часах, показывающее год, содрогалось. Часы раскалились, но он не выпускал их из рук.
«Восьмидесятые годы двадцатого века. Что там в восьмидесятых? — думал он, перекидывая раскаленную круглую коробочку часов из ладони в ладонь. — Там должны быть мои родители. Я родился в тысяча девятьсот девяносто шестом. Когда я родился, моим родителям было немногим более двадцати лет. Матери двадцать один, а отцу двадцать пять. Значит, в восьмидесятом отцу будет девять лет. Девять лет — это не возраст. Хорошо бы немного попозже».
Цифра в окошечке часов менялась, и скоро Филипп увидел, что он проскочил уже год своего рождения.
— Нельзя здесь остановиться? — спросил он. — Я хочу поговорить со своим отцом. Я хочу кое-что у него спросить.
И только теперь он заметил, что Ивана Куравского рядом нет.
Молодой ученый находился на расстоянии протянутой руки у противоположной рифленой стенки морозильной камеры, но он был полупрозрачен и продолжал таять на глазах.
Через камеру между ними будто провели светящуюся меловую полосу. По одну сторону полосы оказались он сам, Гузель и сидящая на полу Инес. По другую сторону Куравский и Наталья. Инес была без сознания, с нее удалось снять только шлем.
Покачивался медальон на груди Натальи. Женщина, рожденная из лунного камня, теперь точь-в-точь напоминала пастушку с фарфоровой тарелки.
— Не удивляйтесь, Филипп Аристархович, — сказала тень Куравского. — Простите, я, конечно, должен был предупредить вас заранее. Но как-то к слову не пришлось. Мы, как видите, должны разделиться. Я пойду одной дорогой, мы с Натальей отправляемся назад, в самый конец восемнадцатого века, а вы останетесь здесь, в восьмидесятых двадцатого. Прощайте. Честное слово, с вами приятно было иметь дело.
Их силуэты превратились в невесомую дымку и пропали, вероятно ускользнув дальше в прошлое. Белая меловая черта тоже лопнула и распалась. Цифра в окошечке часов остановилась.