Тишина, пауза.
Натан. Рабби, эта притча нуждается в толковании.
Акива. Дети мои! Я сказал вам более чем достаточно. Сейчас нам нужно идти в синагогу. Нас все ждут, пора начинать молитву!
Сцена в Доме Учения вечером. Гамалиил с Акивой. Разговор про Мессию
Дом учения, поздний вечер. Акива сидит за столом и при свете лампады что-то пишет. Появляется слуга.
Слуга. Рабби Акива! Мой господин Рафаил Бен Амрам приглашает тебя на пир в честь обрезания его сына. Он просит тебя оказать ему честь своим приходом.
Акива. Передай своему господину мои поздравления, благодарность за приглашение и скажи, что я скоро приду.
Слуга кланяется и уходит. Заходит Гамалиил.
Гамалиил. Ты позволишь мне нарушить твое уединение, Акива?
Акива. Заходи, Гамалиил, садись, милости прошу. Не ожидал тебя увидеть, я думал, ты уехал в свое поместье.
Гамалиил. Я решил остаться в Лоде. Мне нужно поговорить с тобой, и я понимал, что, прежде всего, нужно отправиться сюда. Почему ты не идешь домой?
Акива. Дом мой пуст, как тебе известно. Меня там никто не ждет, кроме Якова, моего домоправителя. Но он уже очень плох, почти все время дремлет у огня, как старый пес.
Гамалиил. Почему бы тебе не сменить его?
Акива. Как это сменить? Выгнать? Куда же старик пойдет? Бог с тобой! Он и его Мирьям прислуживали еще на нашей свадьбе с Рахилью.
Гамалиил. Акива, мое письмо с возражениями ты, конечно, оставил без внимания?
Акива. Конечно.
Гамалиил. Там ведь излагались доводы еще четырех человек.
Акива. Какое это имеет значение? Все эти соображения мне известны, и я дал на них ответ. Все равно ведь академия уже проголосовала. Моя позиция полностью принята. Я мог бы ответить из вежливости, но мне было жаль времени. Его в обрез у каждого из живущих, а у меня сейчас в особенности.
Гамалиил. На что же, позволь спросить, ты нашел время, которого у тебя не хватило для главы Синедриона?
Акива. Да будет известно главе Синедриона, что я пишу письмо тому, кого я считаю единственно достойным быть главой Синедриона.
Гамалиил. Ишмаэлю?
Акива. Да.
Гамалиил. Он пишет еще кому-нибудь, кроме тебя?
Акива. Наверное, нет. Он и мне пишет не так часто. Пару строк о себе, всегда только о болезнях, а потом — комментарии к Писанию.
Гамалиил. О законах не пишет ничего?
Акива. Ничего. Он даже в суде больше не заседает. Занимается только Писанием и ничем другим заниматься не хочет.
Гамалиил. Он бы одобрил твое решение?
Акива. Не знаю. Я написал ему, но даже не рассчитываю получить ответ.
Гамалиил. С ним бы ты говорил так же, как со мной? (Молчание). С ним бы ты говорил по-другому?
Акива. С ним — да. Что ты хотел спросить? Ты же пришел зачем-то.
Гамалиил. Тезисы готовы, академия высказалась однозначно. Теперь решение Синедриона предрешено?
Акива. Безусловно. Но ты можешь написать возражение в Высший суд при Синедрионе. Так когда-то поступил Рабби Элиэзер. Прецедент есть.
Гамалиил. Это тоже ничего не изменит. Так, пустая формальность. Что бы ты делал на моем месте?
Акива. Я бы не оказался на твоем месте. А уж если бы так вышло, то или пошел бы за большинством, или покинул бы свой пост.
Гамалиил. Ты бы никогда не пошел за большинством.
Акива. Я вижу, ты тоже к этому не готов. Так чего ты хочешь? Сложить с себя полномочия? Это можно. Но ты же столько шел к этой должности! Столько интриг придумано, столько паутины сплетено, столько денег потрачено…
Гамалиил. Ты до сих пор не можешь мне этого простить?
Акива. Прощают раскаявшихся. От тебя же я ни разу не слышал ничего, кроме уверений в собственной правоте и требований уважения к должности, которую, как я считаю, ты получил незаконно.
Гамалиил. Они проголосуют не за доводы и аргументы, а за тебя. За свою любовь к тебе. Они проголосуют за все, что бы ты не предложил.
Акива. Ты преувеличиваешь. Люди голосуют сердцем, это давно известно, но разум у них при этом остается. Но такой ли он надежный союзник? Вот о чем я бы подумал на твоем месте. А насчет любви… Ты помнишь правило: «Зажечь может только горящее»? Любят тех, кто любит сам. Но утешься: разве заповедано, чтобы чужие люди любили друг друга? Люди должны друг друга уважать.
Гамалиил. А как же заповедь из книги Левит: «Возлюби ближнего как самого себя»? Ты сам провозгласил ее великим правилом Торы!
Акива. А у меня есть на этот стих толкование, ты не забыл? Понимать это надо не как: «люби ближнего, как самого себя», что невозможно ни для кого из смертных, но: «люби ближнего, потому что он как ты!», то есть снисходи к его слабостям и не требуй от него чрезмерного. Ишмаэлю нравилась эта трактовка.
Гамалиил. А Иегошуа возражал!
Акива. Иегошуа всегда возражал, если Ишмаэль одобрял. Какие были споры! Помнишь нашу академию в Явне?
Гамалиил. Нынешняя кажется тебе хуже?
Акива. Старикам всегда так кажется. Но не написано ли у Соломона в Экклезиасте: «Не говори, что нынешние дни хуже прежних, ибо не от мудрости ты говоришь это»? Для всякого времени свои песни. Но тогда, в Явне, это было настоящее созвездие! Иегошуа во главе стола, а мы все вокруг: Ишмаэль, ты, я, Бен Азай, Тарфон, Бен Зома, Элиша…
Гамалиил. Не надо о нем!
Акива. Оставь! Он был лучшим из всех нас, кроме Ишмаэля.
Гамалиил. И тебя!
Акива. Со мной он был вровень. А в чем-то, может, и превосходил.
Гамалиил. Он ушел тоже из-за меня?
Акива. Нет, конечно. Это из-за нашего путешествия в Пардэс. Мы ощущали себя избранниками Божьими. Никто тогда не знал…
Гамалиил. Ни для кого из вас это не кончилось добром.
Акива. Ни для кого. Бен Азай умер, Бен Зома сошел с ума, Элиша стал отступником.
Гамалиил. А ты?
Акива. Я тоже стал другим.
Гамалиил. Но ты выдержал! Ты вошел с миром, и вышел с миром.
Акива. Да, я крепкий парень! Я же простой мужик, пастух. Молодость в труде и бедности. Крестьянский здравый смысл, благочестивая народная мудрость… Что там еще плел наш великий говорун Элиэзер?
Гамалиил. Акива, а что там все-таки было?
Акива. Где?
Гамалиил. В Пардэсе.
Акива. Бог с тобой, Гамалиил! Неужели ты думаешь, что я расскажу тебе?
Гамалиил. ОН (жест) запретил тебе?
Акива. Нет, я сам запретил себе.
Гамалиил. Акива, я пришел к тебе за утешением.
Акива. Зачем же еще ко мне приходить? Чем я могу утешить тебя?
Гамалиил. Скажи мне правду. Обещай!
Акива. Разве я когда-нибудь лгал?
Гамалиил. В том-то и дело, что нет. Но сейчас, мне кажется, ты не договариваешь. Не может быть, чтобы ты полагал этого Бар Кохбу Мессией! Зачем ты всех уверяешь в этом?
Акива. Я действительно так считаю.
Гамалиил. Но он же ничем не напоминает Мессию!
Акива. Он не похож на тот образ Мессии, который сложился в твоих мыслях, но это ничего не значит. Почему ты думаешь, что Божественный замысел должен походить на твои идеи и представления?
Гамалиил. Ты разглядел Божественный замысел, а я — нет?
Акива. Разве это в первый раз?
Гамалиил. Акива, ты всерьез считаешь, что ты настолько умнее меня?
Акива. Гамалиил, зачем задавать вопрос, на который ты знаешь ответ? Такой разговор унижает тебя и меня. Ты же пришел за утешением. Утешься тем, что я вижу в Бар Кохбе Мессию.
Гамалиил. Акива, сознаешь ли ты, какую ответственность ты на себя берешь? Если ты ошибаешься, это твоя личная ошибка. Но ты продолжаешь настаивать на своем, и тем самым ввергаешь в заблуждение весь народ. Это сравнимо с лжепророчеством и даже с сознательным богохульством. Помнишь ли ты, что бывает с теми, кто богохульствует?
Акива. Напомни мне, я уверен, это доставит тебе удовольствие.
Гамалиил. Богохульников поражает Иродова немочь! Руки и ноги их сохнут, головы их трясутся, их терзает невыносимая боль. Тела их покрываются струпьями и язвами, глаза их вытекают, лица их гниют, как у прокаженных, плоть их заживо пожирают черви. Так сходят они в могилу.
Акива. Меня это не трогает, ибо не имеет ко мне отношения. Если хочешь, скажи эти слова членам Синедриона и посмотри на их реакцию. Только учти, что эта речь может стать последней в твоей жизни. Тому, кто пугает других, нужно быть готовым самому пережить великий страх.
Гамалиил. Акива, ты открываешь врата бездны!
Акива. Они порой неотличимы от дверей рая!
Гамалиил. Я боюсь не за себя. Что будет с народом Божьим? Ты понимаешь, что при таком решении Синедриона война с Римом неизбежна?
Акива. Я вижу это также ясно, как ты.
Гамалиил. И тебя это не страшит?
Акива. Нет, ибо я уповаю на помощь Божию. А вот тебя, как видно, эта война пугает? Не странно ли это? Ты же всегда мечтал о часе, когда наш народ сможет сбросить ненавистное иго иноверцев. Откуда вдруг такое малодушие?
Гамалиил. Акива, послушай меня! Прошу тебя, оставим взаимную неприязнь ради судьбы народа Израиля! Забудь обиды, которые я нанес тебе вольно или невольно. Прости меня! Скажи мне со всей искренностью: ты веришь в наш успех?
Акива. Гамалиил, я не могу забыть обиды. Никто не может сделать бывшее не бывшим. Но я постараюсь тебя простить. Я отвечу тебе вполне искренне. Послушай одну историю. В молодости я дружил с одним крестьянином по имени Эфраим. Он зарабатывал на жизнь тем, что копал колодцы. Это был огромный, хмурый человек, которого все сторонились. Казалось, он всегда таскал с собой свою яму. Как-то он попросил меня помочь, и мы спустились в почти готовый колодец. Дело было летом, в полдень, стояла жара, солнце светило так, что был виден каждый камушек на дороге, а на небо было больно смотреть. Но в колодце было темно, и, что самое неожиданное для меня, высоко в небе были видны звезды. Их можно было увидеть только из глубины этой ямы. Так и сейчас. При ясном, слепящем свете разума я вижу, что надежды мало. Умом я понимаю это. Но в глубине моей души, в самой темной ее глубине, там блещет звезда надежды. Когда я смотрю оттуда, мне кажется, что возможно чудо. И я надеюсь на него.