Марио растерянно смотрел на священника. Все, что он сказал, совпадало с тем, что говорили его мать и Арианна. Однако признание падре добавляло недостающую деталь в мозаику событий, объясняло подозрительную привязанность священника к девушке, его любовь к ней, которая представлялась Марио чувственным влечением.
— Я глубоко ошибался, — продолжал падре Арнальдо, — и теперь понимаю, маркиз, что напрасно противодействовал вашей любви, исполняя волю вашей матери. Меня вынуждали два обстоятельства. После покушения на Арианну я всерьез боялся, что ее могут убить. А кроме того, мне хотелось вырваться из заточения на Тремити. Я мечтал получить прощение неаполитанского епископа, стать богатым и устроить судьбу Арианны и свою собственную. Я не устоял Перед искушением. Мне надо было бросить вызов маркизе, прийти к вам, рискнуть.
— Но о каком искушении вы говорите? Не понимаю!
— Ваша мать предложила мне деньги, много денег, лишь бы только я увез Арианну с Тремити. Сначала я отказался. Однако после покушения на девушку я принял предложение вашей матушки.
— Вы считаете, что моя мать могла заказать убийство Арианны?
— Тогда я допускал подобное, но теперь так не считаю. Ваша мать не убийца. Она хотела только напугать девушку. Заставить ее уйти с дороги. И сумела добиться своего. Она сумела воспользоваться моим тщеславием, моими слабостями. Сегодня я понимаю, опасность была не так велика, как мне казалось.
Да, это было откровенное признание. Словам падре можно было верить:
— Прошу простить меня, маркиз, — добавил священник, поднимая глаза, — не пора ли и вам задать себе кое-какие вопросы?
— Мне?
— Да, вам. Вы тоже не сделали всего, что могли. Подумайте сами.
Некоторое время Марио молчал.
— Но что я мог тогда сделать? Меня услали далеко. Я без конца посылал письма, на которые не получал никакого ответа. Вам я тоже писал не однажды.
— Письма перехватывала ваша мать, вы знаете, как, впрочем, и письма Арианны.
— И что же я мог сделать?
— Почему вы не приехали сами?
— Мне категорически запретили отлучаться из части. Мать уговорила генерала не отпускать меня ни под каким предлогом. Уехать означало бы не подчиниться приказу.
— А может быть, дело в том, что Арианна была простой крестьянкой? Стали бы вы рассказывать о такой возлюбленной своему генералу? Или же самому королю? Будь девушка из аристократической семьи, вы бы наверняка сделали это! Конечно, вы были заложником своего воинского долга, но также и своего себялюбия. Вам не хватило смелости открыто заявить о своей любви. Недостало храбрости бросить вызов. Не воинской дисциплине, нет, а условностям, тогдашним предрассудкам.
Марио закрыл лицо руками, и голос его прозвучал глухо, искаженно:
— Вы правы, падре Арнальдо. Тогда я даже подумать не мог о том, чтобы бросить вызов своему кругу. Но вспомните, вы же сами — еще на Тремити — советовали мне не делать ничего подобного.
— Да, — согласился священник. — Тогда я разделял все предрассудки высших кругов. Многие тогда ошибались. Были слепы и несчастный король Франции, и его супруга, неосмотрительно вели себя Робеспьер и его приверженцы, ошиблись и наши правители — королева Мария Каролина и король. Ошибался, наверное, даже сам кардинал Руффо. Господь всех подверг испытанию и показал наше полнейшее ничтожество. Единственное, что нам дозволено, это лишь понять ошибку и, если возможно, исправить ее. Каковы ваши планы, маркиз?
— Собираюсь вернуться на юг. Мама очень одинока. Я могу быть полезен ей там.
— Позвольте дать вам совет: оставайтесь тут. Увидев вас, я понял, что ваши чувства к Арианне еще живы… наверное, и ее к вам тоже. Задержитесь под предлогом коронации Наполеона. Хотите, я сам попрошу кардинала-епископа отправить вам приглашение? Арианна приедет на церемонию с графом Серпьери. Появлюсь, разумеется, и я — для декорации. Наполеону нравится, когда перед ним выстраивается высшее духовенство. Остановиться можно у меня, в Варезе. И если захотите, проводите меня в Павию.
— Что ж, предлог у меня и в самом деле есть. В Милане находится неаполитанская делегация, и я могу присоединиться к ней. Признаюсь, однако, что подобная церемония не доставит мне удовольствия.
— Мне тоже, уверяю вас. Наполеон суров к церкви. Пий VI, вспомните его, умер в заточении, Пий VII близок к тому же. Но это не дает нам права отказываться от участия в предстоящих событиях. Быть их очевидцами — единственный способ понимать окружающий мир, ну и поступать корректно.
— Наверное, вы правы, — согласился Марио. — И правы в своих поступках с Арианной. Я сейчас слишком взбудоражен, душа моя в полном смятении.
— Как вы расстались с Арианной?
— Плохо, очень плохо. Она обвиняла меня, кричала, плакала, а кончилось тем, что выставила за дверь.
— Много плакала?
— Много, — подтвердил Марио, удивленно взглянув на священника:
— Значит, она любит вас. Я хорошо ее знаю. Идемте.
Марио в растерянности последовал за епископом. Он чувствовал себя так же, как в детстве, когда шел за матерью, которая с загадочным видом вела его к неведомому сюрпризу. Падре Арнальдо шагал быстро, решительно.
Мать и сын похожи, размышлял прелат, ах, как же они похожи!
ЖЕЛЕЗНАЯ КОРОНА
Дорога, что вела из Милана в Павию, серпантином спускалась в Ломбардскую равнину. Марио с изумлением осматривался вокруг. Хотя его родина, его Дауния, тоже располагалась на равнине и лишь кое-где виднелись на горизонте горы, но таких безграничных просторов ему еще не доводилось видеть. Никаких возвышенностей вокруг, всюду ровная линия горизонта. Тем не менее пейзаж отличался красотой и разнообразием. Дорогу окружали высокие дубы и платаны, листья которых отливали медью. Там и тут виднелись каналы с чистой серебристо-прозрачной водой. Буковые и тополиные рощи чередовались с полями пшеницы, а дальше вдруг возникала просторная гладь озер… Но то, что ему показалось озерами, на самом деле были орошенные поля, покрытые водой. Марио догадался, что это рисовые поля. Он читал о них в книгах. Но никогда прежде не видел. Кто бы мог подумать, что они так красивы! День стоял ясный, голубое небо отражалось в воде, как бы бросая в зелень мазки лазури.
Потом дорога сделалась неровной. Горизонт, казалось, расширился, и панорама все время менялась. По сторонам тянулись густые леса да зеленые луга со стадами овец. Все вокруг словно олицетворяло собой само спокойствие и умиротворение. Павия предстала перед ним внезапно, громадой замка Висконти с неприступными стенами и множеством поднимавшихся над ними красных средневековых башен.
Падре Арнальдо ожидал маркиза в церкви Сан-Пьетро ин Чьеяь д’Оро. Сойдя с лошади, Марио направился к храму. Он был преисполнен глубокого ощущения красоты и таинства. Церковь построена, по-видимому, очень давно. В центральной части красовались романские окна, а под крышей — круглые оконца, поделенные тонкими колоннами. Тишина стояла полнейшая.
Марио толкнул массивную центральную дверь, и первое, что увидел в глубине храма, — клирос, а на нем беломраморный саркофаг необычайной красоты. Марио осторожно прошел вперед. Под клиросом находилась крипта. Марио спустился туда. Помещение оказалось невысоким, с приземистыми колоннами, поддерживавшими романские своды. В центре стояла урна. Марио подошел ближе. На красной мраморной плите была выбита длинная надпись. Он попробовал прочитать: Hoc in sarcophago iacel ессе Boetius arto Magnus et omnimodo miriftcandus homo.
Разобрать надпись было трудно, но все же Марио сумел прочитать, что это гробница Боэция, римского философа, убитого его другом готским королем Теодорихом. Позднее Боэций был причислен к лику святых, припомнил Марио.
Он услышал шаги за спиной и обернулся. К нему приближался падре Арнальдо. Здесь, в привычной для себя стихии, он выглядел торжественно. Подойдя к Марио, прелат сказал:
— Его звали Аниций Манлий Торкват Северин Боэций. Он был сенатором, римским консулом, философом, советником короля, министром и мучеником. Наверху находятся могилы короля Лиутпранда и Блаженного Августина. Лангобардский король Лиутпранд отыскал останки Блаженного Августина и перевез его из Сардинии в эту церковь.
Когда поднялись из крипты, Марио увидел справа на пилястре доску с надписью по латыни: Hie iacet ossa regis Liutprando[78].
— Маркиз, вы видели у Арианны медальон? — спросил падре Арнальдо.
— Видел.
— Так вот, ее медальон имеет некоторое отношение к этой церкви, к этому городу и к этому королю.
— Какое же?
— Это печать королевы Гунтруды, жены Лиутпранда. Ее нашел Сальваторе в подземелье аббатства, и Арианна всегда носит ее на груди.
Все было очень, очень странно.
Падре Арнальдо стал подниматься по лестнице, ведущей к клиросу. Марио проследовал за ним. Он с уважением осмотрел чудесный саркофаг, хранивший останки одного из отцов церкви — Блаженного Августина.
— Знаете, маркиз, нашу церковь посещали и Данте, и Петрарка.
Марио понимал теперь, почему его охватило такое сильное волнение, когда он вошел сюда. Ведь церковные помещения носят запечатленные знаки, следы духа тех, кто бывал в них. Есть нечто загадочное, даже мистическое в подобном ощущении. И это место воплощало в себе высочайшую духовность, было приютом созерцания и покоя. Место, где принимаются самые важные решения, полагаясь на божественное откровение.
— Каким же чудом Наполеон не украл саркофаг Блаженного Августина? — задумчиво произнес Марио. — Это, наверное, необыкновенная ценность?
— Монахи спрятали его. Сейчас Наполеон стал осторожнее в своих действиях и проявляет дружелюбие к Италии. Поэтому мы решили вернуть саркофаг на место.
— Тут хранится и железная корона?
— Нет. Она в Сан-Микеле. Там короновали лангобардских королей, а впоследствии и королей Италии. Наполеон хочет приобщиться к этой традиции. Сомневаюсь, однако, что итальянцы поймут его намерения.