И все же Арианна чувствовала, что ее уже нет рядом, что от нее осталось только платье и тело, подобное туловищу куклы — той игрушки, которую давным-давно подарил ей на Рождество падре Арнальдо. Душа Лелы отошла, и она, Арианна, уже никогда больше не будет; беззаботно смеясь, играть с сестрой. Куда же делась ее душа?
Надо спросить у падре Арнальдо.
Интересно, стало ли тело Лелы таким же ледяным и недвижным, как у того рыбака, что несколько лет назад скончался в своей лодке. Тогда ей было лет семь. Едва по селению пронесся слух, все бросились на берег. Взрослые что-то обсуждали, отчаянно жестикулируя. А дети наблюдали за девушкой, которая, упав на колени, плакала над рыбаком. Ребятишки не могли понять, отчего эта девушка так убивается. Они с опаской прикоснулись к телу и узнали, что быть мертвым — значит быть недвижным и холодным, как статуя в аббатстве. Но как это возможно, чтобы человек, который еще утром ходил, смеялся, вдруг превратился в камень? В тот вечер, вернувшись домой, Арианна долго плакала на груди у Марты. Она не понимала, зачем приходит к людям смерть. Она не хотела умирать.
Чья-то рука прикоснулась к ней. Арианна обернулась, и Марта протянула ей чашку с кофе. Девушка покачала головой и снова уставилась на огонь. Марта села рядом. Впервые она не знала, что сказать и что сделать, чтобы вывести Арианну из оцепенения. Девушка не плакала, не издавала ни звука, она лишь неотрывно смотрела на пламя в печи.
Вдруг раздался нетерпеливый стук, и Марта поспешила открыть дверь, дивясь тому, что кто-то отважился выйти на улицу в такое ненастье. Вошел священник, закутанный в плащ.
— Я находился на башне и видел в бинокль Рафаэля с детьми, убегавшего от грозы, а потом заметил, что к вам сбегается много народу, — объяснил он Марте. — Ну, расскажи, что у вас случилось?
— Так вы еще не знаете? — всхлипнула она. — Лела погибла.
Священник побледнел.
— А где Арианна?
— В гостиной.
Он бросился туда. Девушка все так же сидела, прижав руки к груди, и неотрывно смотрела на огонь в камине.
— Арианна, — осторожно позвал он, подходя к ней, и она поднялась ему навстречу.
— Молния! Ее убила молния! Она лежала на дороге, рот забит землей… мертвая.
Падре Арнальдо ничего не ответил, только обнял девушку и слегка побаюкал, как делал, когда она была ребенком. Но эта ласка не смогла успокоить ее, как прежде. Она позволила обнять себя, но вся напряглась. Падре взял девушку за подбородок и приподнял ее лицо, вынуждая посмотреть ему в глаза. Ох, как много недоверия увидел он в ее взгляде! Такое недоверие возникает у подростков, впервые столкнувшихся со смертью. Да, для Арианны смерть теперь уже больше не представлялась вымыслом взрослых, а стала реальностью, вошедшей в ее собственную жизнь. С гибелью Лелы девушке пришлось посмотреть смерти в лицо. И все же она по-прежнему не хотела верить. Ее глаза молили о помощи. Но как он мог объяснить, что всё случившееся — жуткая правда и необходимо принять ее? Нет, тут не помогут никакие слова.
Священник склонил голову и дрожащими губами поцеловал девушку в щеку. Она уткнулась ему в плечо.
— Я насквозь промок, мое сокровище. И твое платье сейчас промочу, — шепнул он, ощущая прикосновение ее волос.
— Простите меня, — произнесла она, отодвигаясь. — С вашей одежды просто льется вода. Сейчас принесу отцовский свитер. А вы снимите сутану и посушите у огня.
— Ничего, сама высохнет…
— Еще заболеете. Я не хочу, — твердо сказала она уже в дверях.
Вскоре Арианна вернулась с теплым свитером и в нерешительности остановилась на пороге, не зная, войти или нет: священник снял сутану и положил ее на спинку стула. Оголенный по пояс, он наклонился к камину, помешивая пылающие угли. Девушка с изумлением смотрела на падре. Она впервые видела его обнаженным, впервые обнаружила, что у мужчины может быть такая гладкая и белая кожа. У ее отца, которого она столько раз видела раздетым, когда тот умывался, торс волосистый и загорелый, но чем чаще она смотрела на его спину, тем более неприятное ощущение возникало у нее, и в конце концов сложилось убеждение, будто у всех мужчин такие же противные спины.
Да она просто глупа, если думала так! У падре спина вовсе не такая. У нее перехватило дыхание. Наверное, и у Марио она тоже чистая и белая. Ох, Марио, как ей недостает его! Но почему его нет сейчас здесь, почему? Ее вопрос лишен смысла, решила она, как мог бы он оказаться тут? Он же так далеко, и до него не дошло известие о несчастье.
— Дорогая, что же ты? Давай сюда свитер.
Она молча протянула падре сухую одежду, потом пододвинула к огню его сутану.
— Не беспокойся, дорогая, скоро сутана высохнет, — сказал он, обнимая ее за плечи. — Я понимаю, что это ужасно, но…
Он замолчал, потому что она внезапно резко повернулась к нему, крепко обняла и стала горячо целовать в грудь, буквально осыпая его поцелуями. Ошеломленный, он не в силах был вымолвить ни слова, не мог даже пошевельнуться. Он словно утратил всякую волю.
— Боже, помоги мне! — взмолился он, стиснув челюсти, и отодвинул девушку от себя: — Дорогая, что ты делаешь?
Она посмотрела на него, словно спохватившись, и, уронив голову, медленно опустилась на стул. Слезы ручьем текли по ее щекам.
— Простите меня, я так утешала Лелу, когда она грустила. Я целовала ее в голову, в плечи… И она тоже так делала… Это всегда помогало, она начинала смеяться. А теперь, теперь ее больше нет. Падре, ее больше нет, понимаете? Она мертва, мертва!..
— Успокойся, сокровище мое, — попросил священник, опускаясь рядом. — Постарайся взять себя в руки. — Девушка соскользнула на пол и опустила голову ему на колени. — Господь пожелал подвергнуть всех нас испытанию. И тебе следует примириться с волей Господа нашего. Это большое горе, я понимаю.
— Но мы же еще сегодня утром вместе играли, бегали, а сейчас она лежит там недвижно. Почувствовали, какая она холодная? Она мертва… Нет, этого не может быть, это неправда! Это невозможно! Ваш Бог жесток, и я не хочу больше слышать о нем. Он отнял у меня Лелу, безжалостный!
— Дочь моя, не говори так. Смерть всегда безжалостна. Но Бог рядом с нами, особенно в беде.
— Не-е-ет! Знать не желаю больше вашего Бога! — вскричала девушка, поднимаясь и глядя на священника пылающими от гнева глазами. — Это несправедливо — умереть в шестнадцать лет!
Услышав крик Арианны, в гостиную вбежала Марта, бросилась к девушке и обняла:
— Дочь моя, мы должны принимать жизнь такой, какая она есть, со всей ее жестокостью.
Девушка уткнулась лицом в грудь Марты, но продолжала кричать что-то бессвязное. Падре Арнальдо подошел к женщинам и обнял Марту.
— Отведи ее в комнату и дай какое-нибудь снотворное, — попросил он. — Бедная девочка, каково это — потерять сестру… Она просит у меня помощи и не понимает, что я, как и все, бессилен перед смертью. Постарайся успокоить ее. А я пойду к Рафаэлю и Марии, они тоже убиты горем…
Марта увела девушку в ее комнату, усадила на кровать, обняла, приласкала, стараясь успокоить. Она тоже плакала, но беззвучно.
И время от времени просила Арианну, баюкая:
— Поспи, радость моя, тебе надо уснуть.
Когда Арианна, пригревшись и немного успокоившись, задремала, Марта осторожно опустила ее голову на подушку, накрыла девушку одеялом и, закрыв ставни, удалилась из комнаты. На кухне она застала у очага Рафаэля и Марию. Мужчина сидел обхватив голову руками, а женщина, безвольно опустив руки на колени, безучастно смотрела в окно. Гроза прошла, и небо опять сделалось совершенно чистым и голубым. Как могло сейчас светить солнце, как смело оно быть таким ярким? Каким жестоким должно быть оно, чтобы выйти из-за туч и опять освещать эти деревья, этот остров, этот дом…
Такое небо и такое солнце — это же просто оскорбление, чудовищная обида их безмолвному горю.
ИНТЕРМЕЦЦО[16]
На другой день я проснулась поздно. Накануне Виргилия продолжала свой рассказ очень долго. Я только успевала менять кассеты в магнитофоне и благодарила Бога, что догадалась захватить их достаточно. Впрочем, была ли это только счастливая догадка? Я замерзла, мысли мои путались. Я ожидала от колдуньи всего чего угодно, но только не такой истории.
И какое отношение Арианна имела к моей дочери? Какое мне дело до той, с чьей жизнью я начала знакомиться? А она, Виргилия, откуда знала всё это? Знала или придумала? По виду пророчицы я поняла, что неуместно задавать такие вопросы.
— Неподалеку от твоей гостиницы находятся остатки одного старого дома, — сказала мне вчера Виргилия, поднимаясь из кресла-качалки. Голос ее звучал приглушенно. Старуха явно устала. — Пусть тобою руководят разум и инстинкт. У тебя есть мешочек с травами, которые растут на острове. Пойди и сделай приношение молодой девушке, некогда погибшей от удара молнии. Есть места, где измерения соприкасаются. Ты должна научиться находить их. И если будешь искать глазами души, непременно найдешь.
Виргилия, пошатываясь, переступила порог своего дома. Я в растерянности попрощалась с ней. Отчего она так изнурена? Оттого ли, что столь долго рассказывала, или из-за того, что именно рассказывала?
У церковного кладбища меня ждал Стефано. Виргилия велела ему приехать за мной в полночь. Он сказал, что получил такое же распоряжение и на следующий вечер, из чего я заключила, что завтра должна опять явиться к Виргилии в то же время.
Утром я спустилась к морю, потом позавтракала и прилегла отдохнуть. Проснувшись, вспомнила, что должна отыскать остатки старого дома, о котором упомянула Виргилия! Как быть?
Я вышла из гостиницы. И растерялась, не зная, куда идти. Судя по всему, дом стоял на каком-то возвышении. Я направилась от гостиницы по главной дороге острова, внимательно осматривая склоны. Но ног начался спуск к порту. Нет, старый дом должен был находиться выше.
Я вернулась назад.
Слева холм полого спускался к морю, а правый его склон казался намного круче. Среди сосен пролегала тропинка. Я заметила ее? И она привела меня к обширной поляне, где почти не росла трава. Тут находился, видимо, когда-то ток — место для молотьбы. Справа виднелись разрушенные стены какого-то здания, и неподалеку — высокая, очень-очень старая сосна.