— Подойдите поближе, — предложила маркиза, усаживаясь на диван. — Помните, я говорила вам, что не остановлюсь ни перед какими препятствиями? — Лицо маркизы приняло мирное, почти мечтательное выражение. Она продолжала: — Сколько женщин помимо матери любило вас, монсиньор?
— Не знаю. Думаю, только Арианна по-настоящему любит меня. Но она ребенок. В прошлом, конечно, встречались женщины, которые флиртовали со мной. Но была ли это любовь? Не думаю.
— А я думаю, что вы влюблены в эту девушку, падре Арнальдо, моя женская интуиция подсказывает, что именно поэтому вы никогда не принимали меня всерьез. Вы же знаете, что меня влекло к вам, что я даже была влюблена в вас.
— Нет, это неправда, — возразил он, отводя взгляд. — Общаясь со мной, вы всего лишь оттачиваете свое остроумие. Вот и все. Когда вы смотрите на меня, вспоминаете, как из любви к свободе запретили себе отдаваться чувствам.
— Ошибаетесь. Я любила вас. И как любила! Боже милостивый! Вы полагаете, монсиньор, моя любовь к власти мешает мне любить мужчин? Позвольте сделать вам признание, падре Арнальдо: пока мое тело еще молодо, оно остается чувственным, желает любви, предается мечтаниям, ищет наслаждений, восстает против запретов, какие я сама перед собой поставила. Но преклонный возраст уже близится. Знаете, почему старость невыносима, падре Арнальдо? Потому что она наступает всегда слишком стремительно и именно тогда, когда мы наконец начинаем чувствовать свои возможности и находить подлинные радости. Сейчас я могла бы совершить значительно больше, чем прежде. Я знаю мир, и желание жить у меня теперь сильнее, нежели в юности. Молодые люди нередко упиваются мыслями о смерти. Но чем дольше живешь на свете, тем интереснее становится жить. В нас разгорается жажда жизни, потребность мечтать. А в этот момент старость — раз! — и замуровывает нас в собственном теле. Будто бы тебя похоронили заживо, — маркиза откинулась на спинку дивана и грустно улыбнулась. — Бог обманул нас, падре Арнальдо. Он наполнил наши сердца надеждой и Сам же поставил преграды, не позволяя нам достичь всего, чего хотим.
— Вы христианка, маркиза. Если такова воля Божия, нужно принять ее. Но Господь пожелал открыть людям, что их страдания значимы и ценны. Господь сам захотел воплотиться в человека, дабы показать нам, что жизнь человеческая и страдания человека достойны Бога. Мы не вправе судить деяния Господа.
— Выходит, жалобы бесполезны, вы это хотите сказать, падре?
— Маркиза, прошу вас, не мучайте себя. Это всего лишь краткий миг уныния. Завтра утром посмеетесь над своими печалями.
— Хотите избавиться от меня? Отправить в постель и вернуться к заботам об Арианне, своей большой любви? — Маркиза подиялась. — Проводите меня в сад, — попросила она.
Он подошел к ней, взволнованный ее последними словами, и почтительно подал руку. Свет, падавший из окон зала, в котором горели сотни свечей, выхватывал из тьмы ближайшие деревья сада. Полосы света перемежались с пятнами темноты, и священник заметил кое-где в тени обнявшиеся парочки. Маркиза, несомненно, тоже видела их, и ему показалось, будто она теснее прижалась к нему.
В конце аллеи маркиза остановилась, продолжая опираться на его руку.
— Отчего вы не захотели переехать сюда? — спросила она.
Он с грустью взглянул на нее. Конечно, здесь, в палаццо, ему жилось бы куда лучше, удобнее, и светское общество оказалось бы ближе. Но его смущала мысль об опасных отношениях, какие могли сложиться у него со столь властной женщиной.
— Я и так всегда к вашим услугам, маркиза, в любое время дня и ночи.
— Мне бы хотелось быть ближе к вам.
Маркиза опустила голову ему на плечо — чисто женский жест, беззащитный, доверчивый. Он ощутил тепло ее мягкого тела. И вдруг почувствовал влечение к ней. В конце концов он ведь мужчина, а эта женщина так откровенно соблазняет его! Падре постарался отстраниться от нее.
— Не надо, останьтесь, — шепнула она, заметив его движение. — Я была сегодня искренна с вами, призналась в своей любви к вам. Понимаю, что вы отвергаете меня, я не нравлюсь вам и вы не испытываете ко мне никаких чувств…
Падре хотел было ответить: нет, она ошибается, но не успел.
— Презираете меня, верно? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.
— Маркиза, я вовсе не презираю вас, вы это прекрасно знаете, я…
Она прижалась к нему всем телом. Священник почувствовал прикосновение ее бедер, ее живота, увидел ее пышную грудь в низком вырезе лифа. Маркиза прильнула к нему так близко, что ее губы едва не касались его губ. Она смежила веки и замерла. Прошло несколько бесконечных секунд. И тогда она в бешенстве оттолкнула его. Она походила на разъяренную тигрицу.
— Но вы же пятнадцать лет провели на этих несчастных скалах! Не могли же вы совсем забыть Неаполь, жизнь, которую вели в столице… Вы не можете довольствоваться обществом крестьян, рыбаков и старых колдуний. Я открываю вам свои объятия. И не вздумайте сказать, будто отвергаете меня только из верности сану. Тут что-то другое. Может, это ваша гордыня, желание отомстить мне за все, чем обидели вас другие, и я ошиблась, унижаясь перед вами?.. Нет, вы никого не любите. Ни меня, ни свою Арианну, никого на свете. Даже Бога!
Последние слова маркизы ударили падре, словно хлыст. Ошеломленный, он прошептал:
— Я вас прощаю, маркиза. Да простит вас Бог!
Священник покинул сад с гневом в сердце. Но злость постепенно улеглась, обратившись в печаль. Он ощутил горечь отчаянного одиночества. Пятнадцать лет в изгнании! Пятнадцать лет уединения… Уступи он сейчас женщине, старавшейся соблазнить его, он стал бы ее игрушкой для забавы, ее рабом. Нет, маркиза не любила его. Ей нужен был самец. И она выбрала его лишь потому, что он не представлял для нее никакой опасности. Она хотела сделать его еще послушнее, чем прежде. И ревновала к Арианне. В ее словах явно сквозило это чувство. Мужчины ненавидят, заключил он, а женщины — ревнуют.
Он много страдал, порой даже отчаивался. Но всякий раз ему удавалось найти утешение, забывать о себе, о своей несчастной участи — стоило только окунуться в необъятность Вселенной, слиться с миром, ощутить себя частицей неведомого, которым движет лишь воля Господа.
Все неприятности происходят от нашей гордыни, внушал он себе, от того, ставим ли мы себя в центр мироздания или нет. Ведь мы всего лишь тени мысли, мелькнувшей у Бога. Господь пожелал создать всех, в том числе и его, как сотворил вот это растение, этот лист, по непостижимой для человека причине.
Священник обратил лицо к звездному небу. Мириады светил всегда восхищали его, заставляли ощутить свое бесконечное ничтожество и непостижимость деяний Создателя. Наверное, он действительно любит Арианну. И эта любовь разрывает его сердце. С одной стороны, он обожает ее как свое дитя, с другой — внезапно обнаружив, что она стала взрослой девушкой, испытывает к ней чувственное влечение.
— Господи, — взмолился падре, — просвети меня! Внеси ясность в мой разум и мою душу! И если существует во мне чувственное влечение к ней, погаси его и оставь место для одной лишь отцовской любви. Я изнемог. Господи, смилуйся надо мной!
И тут он увидел падающую звезду. Яркую, тонкую линию, начертанную на небосводе неведомой, неземной рукой. Полоска тянулась с запада на восток, туда, где должна была зардеться заря. Он понимал, что падающая звезда — всего лишь метеоритный осколок, летящий на землю. Но сердце его все равно встрепенулось.
«Загадай желание!» — говорила ему в детстве мать при виде падающей звезды.
А он как раз задумал: «Дай мне. Господи, мира, просвети мой разум и мою душу».
Вернувшись в охотничий домик, который предоставила им маркиза, падре заметил полоску света под дверью комнаты Арианны. Он постучал и вошел. Девушка сидела на кровати и плакала.
— Дорогая, сокровище мое, что с тобой? — спросил он, садясь рядом с нею на край кровати. — Возьми мой платок, утри слезы, будь умницей.
Девушка послушно утерла слезы.
— Ты даже не сняла свое нарядное платье, неужто так и сидишь тут с полуночи?
— Да, падре.
— А где Марта?
— Я сказала, что ложусь спать, и она ушла.
— Отчего же ты плачешь?
— Вы ни словом не перемолвились со мной на празднике.
— И поэтому ты плачешь? Ну, дорогая, посмотри на меня!
— И Марио тоже не замечал меня, — всхлипнула девушка. — Он все время разговаривал с молодой графиней… как ее там зовут?
— Мария Луиза Граффенберг.
Он посмотрел в окно — в ночной тьме перламутром светился горизонт далеко на востоке — и снова взглянул на Арианну. Даже эти горькие слезы не могли омрачить красоту ее глаз!
— Дорогая, ты, бесспорно, была самой красивой девушкой на балу. А Марио выполнял обязанности хозяина дома.
— Но и вы не замечали меня. Я чувствовала себя совсем одинокой!
— Я священнослужитель, детка. Я и так уже многое сделал, взяв тебя на праздник. А если бы я уделял тебе столько же внимания, как дома, люди принялись бы сплетничать. Когда не о чем говорить, люди принимаются обсуждать других. Так уж они устроены. Понимаешь, что я хочу сказать?
Она покачала головой.
— Да, ты еще слишком молода. А хотел я сказать вот что: люди стали бы злословить, будто я неравнодушен к тебе как мужчина, а не как исповедник.
— Вы, падре Арнальдо?!
— Странно, да? — улыбнулся он. — Но вот так и стали бы судачить. Ты ведь уже не дитя, дорогая, ты выросла, но пока не научилась скрывать свою любовь ко мне.
— Да, понимаю, глупо, что я не сообразила сама… А Марио перестарался, — добавила она, качая головой. — Хоть на один танец он мог бы меня пригласить. Да, он определенно перестарался.
ИСКУШЕНИЕ
Около полудня чья-то рука коснулась его плеча. Священник поймал ее, не в силах сразу открыть глаза, и прижал к щеке.
— Арианна, — прошептал он.
— Падре, падре, проснитесь, ради бога! — Марта будила его.
Услышав ее встревоженный голос, он забеспокоился: